Страница 2 из 6
Наступивший вечер принес примерный итог дня: пятьдесят посетителей и кота на кастрацию. Увидев, с каким растерянно-обалдевшим видом фельдшер смотрит на животное, врач понял, что пора спасать и его, и кота. Потому, подойдя к хирургическому столу, невозмутимо ткнул пальцем туда, где именно у кота находятся яйца. Обрадованный фельдшер радостно возвестил, что доктор его спас и что он ему немерено благодарен. На что смущенный доктор начал отнекиваться, сообщив, что даже его жена таких слов ему не говорит.
– По ходу, Микула сделал Николаше предложение руки и сердца, – радостно возвестила лаборант.
– Но, – глядя на покрасневшего доктора, ей пришлось добавить, – Николаша, вспомнив, что он уже женат, с грустью был вынужден отказаться.
– Ее-пт, вы смотрите триста двадцатую серию сериала «Краснопутиловская ветстанция»! – радостно возвестила заглянувшая «на огонек» санитарка, и все дружно заржали.
День подходил к концу, оставалось только закрыть станцию. И… Пришел Хулио. Поистине, по-другому этого маленького шпица назвать было нельзя. День у парня и его хозяев явно не задался. Началось с того, что бедолага умудрился перегреться на пляже. Где уж его хозяева нашли пляж с солнцем, для сотрудников станции так и осталось загадкой, но точно не в самом Питере. Факт остается фактом – дружно перегрев собаку, они вскочили в машину и рванули в клинику. Приведя пса в чувство, доктор отпустил хозяйку с питомцем в палисадник, а хозяина повел к кассе. Не успел тот расплатиться, как примчалась перепуганная хозяйка: Хулио укусила пчела, и его морда распухала прямо на глазах (надо заметить, что за несколько лет работы Абело это был первый и пока единственный случай, когда собака и пчела все же нашли друг друга…).
Сделав укол и подождав, пока отек начал спадать, врачи наконец отпустили хозяев и вздохнули почти с облегчением, как вдруг пес вывернулся из рук хозяйки и стремглав понесся к выходу. Хозяйка метнулась за ним и почти нагнала собаку во дворе. Вот еще немного и… Но женщина споткнулась, растянувшись во весь рост на асфальте, шпиц, с перепугу ускорившись, вылетел за ворота и… все услышали визг тормозов, крик хозяев.
Через минуту они, с бездыханным псом на руках, снова стояли в клинике. Выпроводив убитых горем хозяев из Хирургии, коллектив грустно столпился вокруг бездыханного маленького тельца без особой надежды на что-то. Доктор взял в руки стетоскоп, приложил к грудной клетке собаки и… Хулио сел на столе, обалдело озираясь по сторонам.
– Николаша лечит наложением рук – второй Мессия в одной из питерских ветклиник! – радостно провозгласила санитарка. И тут все начали смеяться. С улицы доносился крик-плач хозяйки «везунчика», а сгрудившиеся вокруг стола сотрудники клиники все смеялись, смеялись, согнувшись пополам от смеха, смеялись до слез и не могли остановиться. Наверное, восставший Хулио был самым приятным из возможных завершением этого дня.
Наконец, отправив домой шпица с его хозяевами, отпустив домой санитарку и доктора, Абело с фельдшером начали закрывать клинику. Потушив свет в коридоре, лаборант оглянулась и молча толкнула Микулу в бок. Тот возмущенно обернулся и… оба оторопело уставились на стоящую посередине коридора полупрозрачную фигуру, напоминающую человека в костюме химзащиты.
Опущенные роллеты, темный коридор с мерцающей красным светом лампочкой сигнализации и прозрачно-зеленоватая фигура, похожая на человека в противогазе и плаще, их просто доконали, так что двое молча и синхронно вывалились на улицу, спешно захлопнув дверь и закрыв трясущимися руками замок. В глазах обоих стояла паника. Выйдя за ворота клиники, они чуть облегченно вздохнули и пошли дозором вокруг здания – проверить, все ли роллеты опущены. В щель одного из них пробивалась полоска света. Испуганно глядя друг на друга и судорожно сглотнув, Абело сообщила фельдшеру, что свет был выключен. Тот согласно кивнул.
– Я туда не пойду, – заключил он.
– Да сигналка ж не вопит, значит, встала, – подытожила лаборант.
– Все равно утром работать. И свет включать, – подвел итог Микула.
– Ага, – согласилась Абело. Не сговариваясь, они дружно развернулись и пошли по домам. Ветер гремел рекламными щитами, завывал где-то на крышах. День уступал место ночи.
Утро
Рэншен, как обычно, пришла на работу пораньше. Ведь мало было добраться до работы, надо было еще суметь открыть калитку. Нет, если на ней висел замок и его механизм не примерз намертво из-за попавшей в него влаги, а затем ударившего мороза, то все было ничего. А вот если придется минут десять отогревать его в руках… То это, несомненно, потеря времени. А оно утром дорого. Ко всему прочему, человеческие обитатели ветеринарной станции зачастую вообще забывали, уходя, повесить этот самый замок на калитку, и тогда оную заматывали чем придется: вставляли в дужки калитки кусочки сломанных веток, опавших с деревьев; заматывали части калитки на сорванный тут же, у ворот, сухой стебель полыни или другой какой травы; или завязывали на брошенную у ворот станции, неаккуратным посетителем бахилу. Иногда в ход шла резинка, снятая второпях с волос кого-нибудь из сотрудников станции. Чтобы размотать или разрезать сии приспособления, требовалось время. А его утром всегда не хватало.
Да и накопленный за вечер мусор надо было собрать и вынести на помойку, подготавливая место для очередного потока посетителей с очередным же выбросом мусора врачом в урны после каждого из них. Се ля ви, как говорят французы. Но где люди, там и мусор. Тем более люди с больными животными. Так что, чтобы врач мог лечить, надо, чтоб у него было свободное место, куда можно было бы бросать клоки сбритой шерсти, кровавые бинты, салфетки, пропитанные гноем, и ампулы от использованных лекарств. И поскольку посетителей через маленькую клинику проходило много, то и сбор мусора по утрам отнимал достаточно много времени.
И это не говоря о том, что с утра надо было успеть намыть полы, которые чистотой совсем не блистали. И потому, что это в принципе была клиника, куда шли с животными, в том числе из частных домов; и потому, что почва на пустыре, через который проходили посетители, чтобы попасть на станцию, была супесчаной, так что на ногах и лапах посетителей в клинику приносилось достаточное количество песка и грязи. На полу все это смешивалось со слюной и шерстью лохматых друзей человека и доставалось Рэншен, «на отмыв» (как она сама это называла). А «отмыв» полов тоже требовал времени. Так что санитарка торопилась. Да и это была первая смена после смены Циры, так что полдня отходняка было гарантировано. И пока организм не осознал, что открывшаяся входная дверь гарантировала не истошный крик Циры:
– Е…ть-колотить, Рэншен!
А тихое (Николаша вообще редко повышал голос):
– Рэншен, здравствуй.
И был в рабочем тонусе, надо было успеть все сделать до начала смены. Потому что потом наступал «расслабон», как говорила Абело, и шевелиться сил просто не было. Нет, нельзя сказать, что П…а как-то обижала коллектив или «докапывалась» до них, но ее постоянная нервозность, возбудимость, злость, ее вскидывание при малейшем шуме (при открывании входной двери та вздрагивала так, что аж подлетала на месте, приземляясь мимо стула), ее мнительность – любой самый доброжелательный или просто нейтральный взгляд посетителя вызывал подозрения, что на нее как-то не так смотрят, ее срывы на людей без всякой причины при самом невинном вопросе, обращенном к ней, ее хлопанье дверьми с силой, которую в этом небольшого роста создании трудно было предположить, очень выматывали нервную систему сотрудников. Да им еще и приходилось постоянно сглаживать впечатления посетителей от такого не совсем обычного поведения врача.
Одним словом, когда организм осознавал, что сегодня не она, то он просто впадал в прострацию и замирал. Так что полдня сотрудники клиники пребывали в нерабочем состоянии. Вот до этого самого состояния и надо было успеть поработать, дабы Николаша мог спокойно начать прием. Рэншен уже домывала холл, когда услышала сбоку шелест. Она приостановилась, вертя головой. Клиника была закрыта, так что кроме нее тут никого не было. Она это точно знала, так как обошла, открывая роллеты на окнах и собирая мусор из урн, все кабинеты. Звук не повторялся. Но по станции поплыл запах печеных пирожков с капустой. Санитарка в недоумении выпрямилась, задумчиво оперевшись на швабру. Пирожков она точно не приносила, и никто не мог принести – не было еще никого на станции. Она первая. И она одна.