Страница 2 из 6
Машурина (пожимает плечами). И совсем это не нужно знать! Вам моя фамилия известна. Чего же больше! И что за вопрос: как вы поживаете? Разве вы не видите, что я живу?
Паклин (раздувая ноздри и подергивая бровями). Совершенно, совершенно справедливо! Не были бы вы живы – ваш покорный слуга не имел бы удовольствия вас здесь видеть и беседовать с вами! Припишите мой вопрос застарелой дурной привычке. Вот и насчет имени и отчества… Знаете: как-то неловко говорить прямо: Машурина! Мне, правда, известно, что вы и под письмами вашими иначе не подписываетесь, как Бонапарт! – то бишь: Машурина! Но все-таки в разговоре …
Машурина. Да кто вас просит со мной разговаривать?
Паклин. (смеётся нервически, как бы захлебываясь). Ну, полноте, милая, голубушка, дайте вашу руку, не сердитесь, ведь я знаю: вы предобрая – и я тоже добрый… Ну? (Протягивает руку.)
Машурина (мрачно смотрит на Паклина и подаёт ему свою руку). Если вам непременно нужно знать мое имя, извольте: меня зовут Фёклой.
Паклин. Но в таком случае скажите мне, о Фёкла! скажите мне, отчего вы так недружелюбно, так постоянно недружелюбно относитесь ко мне, между тем как я…
Машурина. Так как вы на все предметы смотрите с их смешной стороны, то и положиться на вас нельзя.
Паклин (круто поворачивается на каблуках). Вот она, вот постоянная ошибка людей, которые обо мне судят, почтеннейшая Фёкла! Во-первых, я не всегда смеюсь, а во-вторых – это ничему не мешает и положиться на меня можно, что и доказывается лестным доверием, которым я не раз пользовался в ваших же рядах! Я честный человек, почтеннейшая Фёкла! (Качая головой, печально.) Нет! Я не всегда смеюсь! Я вовсе не веселый человек! Однако где же это пропадает наш хозяин? Да… именно… где пропадает наш хозяин? Я замечаю: он с некоторых пор словно не в духе. Уж не влюблен ли он, боже сохрани!
Машурина (хмуро). Он пошел в библиотеку за книгами, а влюбляться ему некогда и не в кого.
Паклин (громко). Я потому желаю его видеть, что мне нужно переговорить с ним по одному важному делу.
Машурина. По какому это делу? По нашему?
Паклин. А, может быть, и по вашему… то есть по нашему, общему.
Машурина. Да вот он идет, наконец.
Дверь отворяется и входит со связкой книг под мышкой Нежданов, роняет книги на пол у этажерки, подходит к кровати и ложится.
Паклин. Что с тобой, Алексей Дмитриевич, российский Гамлет? Огорчил кто тебя? Или так – без причины – взгрустнулось?
Нежданов. Перестань, пожалуйста, российский Мефистофель. Мне не до того, чтобы препираться с тобою плоскими остротами.
Паклин (засмеялся). Ты неточно выражаешься: коли остро, так не плоско, коли плоско, так не остро.
Нежданов. Ну, хорошо, хорошо… Ты, известно, умница.
Паклин (произносит с расстановкой) А ты в нервозном состоянии. Али в самом деле что случилось?
Нежданов (подскакивает на постели, словно его что подбросило, кричит внезапно зазвеневшим голосом). Какая тебе еще неприятность нужна? Пол-России с голода помирает, везде шпионство, притеснения, доносы, ложь и фальшь – шагу нам ступить некуда… а ему все мало, он ждет еще новой неприятности, он думает, что я шучу… (Понизив тон.) Басанова арестовали, мне в библиотеке сказывали.
Паклин. Любезный друг, Алексей Дмитриевич, ты взволнован дело понятное… Да разве ты забыл, в какое время и в какой стране мы живем? Ведь у нас утопающий сам должен сочинить ту соломинку, за которую ему приходится ухватиться! Где уж тут миндальничать?! Надо, брат, черту в глаза уметь смотреть, а не раздражаться по-ребячьи…
Нежданов (тоскливо, морщась, словно от боли). Ах, пожалуйста, пожалуйста! Ты, известное дело, энергический мужчина – ты ничего и никого не боишься…
Паклин. Я-то никого не боюсь?!
Нежданов. Кто только мог выдать Басанова? Не понимаю!
Паклин. А известное дело – приятель. Они на это молодцы, приятели-то. С ними держи ухо востро!
Нежданов. Ничего не случилось особенного; а случилось то, что нельзя носа на улицу высунуть в этом гадком городе, чтоб не наткнуться на какую-нибудь пошлость, глупость, на безобразную несправедливость, на чепуху! Жить здесь больше невозможно.
Паклин. То-то ты в газетах публиковал, что ищешь место домашнего учителя и согласен на отъезд.
Нежданов. И, конечно, с величайшим удовольствием уеду отсюда! Лишь бы нашелся дурак – место предложил!
Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.3
Машурина (значительно, глядя в сторону). Сперва надо здесь свою обязанность исполнить.
Нежданов. То есть?
Машурина. От Василия Николаевича письмо из Москвы пришло.
Машурина вытаскивает из рукава платья тщательно сложенный клочок синей бумаги; неизвестно зачем дует на него и подаёт Нежданову.
Тот взял бумажку, развернул ее, прочел внимательно и хотел вернуть Машуриной, но увидел, что Паклин протягивал за нею руку, пожал плечом и передал ему.
Паклин пробежал глазами и торжественно положил на стол.
Машурина взяла ее и сожгла дотла в пепельнице, стоящей на столе.
Машурина. Так что, Алексей Дмитриевич, мне ехать надо.
Нежданов. За чем же дело стало?
Машурина. Да известно за чем… за деньгами.
Нежданов (поднялся с кровати и подошел к столу). Много нужно?
Машурина. Пятьдесят рублей… Меньше нельзя.
Нежданов (молчит, потом тихо говорит, постукивая пальцами по столу). У меня теперь их нет, но… я могу достать. Я достану.
Паклин (Машуриной). Вы нуждаетесь в деньгах… а у Нежданова их теперь нет… Так я могу дать.
Нежданов. Нет… нет… это к чему же? Я достану…
Паклин. Да что вы все от меня хоронитесь? Неужто я не заслужил вашего доверия? Если бы я даже не вполне сочувствовал… тому, что вы предпринимаете, – неужто же вы полагаете, что я в состоянии изменить или разболтать? Вот госпожа Машурина глядит на меня и улыбается… а я скажу…
Машурина (раздражённо). Я нисколько не улыбаюсь.
Паклин. А я скажу, что у вас, господа, чутья нет; что вы не умеете различить, кто ваши настоящие друзья! Человек смеется – вы и думаете: он несерьезный …
Машурина. А то небось нет?
Паклин. Так что же? Принимается моя жертва на алтарь отечества или нет? Позволяется мне поднести если не все пятьдесят, то хоть двадцать пять или тридцать рублей на общее дело?
Нежданов (вдруг вспыхнул весь, говорит с накипевшей досадой). Я уже сказал тебе, что это не нужно, не нужно… не нужно! Я этого не допущу и не приму. Я достану деньги, я сейчас же их достану. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи!
Паклин. Ну, брат, я вижу: ты хоть и революционер, а не демократ!
Нежданов. Скажи прямо, что я аристократ!
Паклин. Да ты и точно аристократ… до некоторой степени.
Нежданов (принужденно засмеялся). То есть ты хочешь намекнуть на то, что я незаконный сын. Напрасно трудишься, любезный… Я и без тебя этого не забываю.
Паклин (всплеснул руками). Алеша, помилуй, что с тобою! Как можно так понимать мои слова! Я не узнаю тебя сегодня. Арест Басанова тебя расстроил, но ведь он сам так неосторожно вел себя…
Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Революционер – человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады.4
3
Четвёртое предложение из пункта 7 части «Отношение революционера к самому себе» «Катехизиса революционера» (1871 год) С. Г. Нечаева.
4
Первое и второе предложения из пункта 5 части «Отношение революционера к самому себе» «Катехизиса революционера» (1871 год) С. Г. Нечаева.