Страница 13 из 16
За века, которые последовали за строительством Гёбекли-Тепе, это бессознательное желание очеловечить богов возымело определенные последствия – как положительные, так и отрицательные. Чем больше мы представляем себе богов в виде людей, тем активнее проецируем на них человеческие свойства. Наши достоинства становятся достоинствами богов, наши черты характера – их чертами. Со временем появляется представление о царстве небесном как отражении царства земного, так что боги, которые обрели наши личностные качества, начинают и делать то же, что и мы, вплоть до бюрократических проволочек. Чтобы лучше узнать богов, мы создаем целые духовные системы, основанные, однако, на том единственном, что мы действительно знаем, – на нас самих. Богам нужна пища, поскольку она нужна нам, так что надо приносить им жертвы. Богам нужно убежище, поскольку оно нужно нам, так что надо строить им храмы. Богам нужны имена, так что мы назовем их. Им нужны личности – надо дать им их. Им нужны мифические истории, чтобы укоренить их в нашей реальности; формализованные ритуалы, которые можно воплотить в нашем мире; слуги и помощники, которые могут исполнять их желания (которые суть не что иное, как наши желания); правила и законы, чтобы они были довольны; мольбы и молитвы, чтобы умерить их гнев. Проще говоря, им нужны религии. И мы их изобретем.
Однако, вероятно, одним из наиболее значительных последствий нашего непреодолимого желания очеловечивать богов стало то, что, похоже, явилось прямым результатом строительства Гёбекли-Тепе, – зарождение сельского хозяйства. Поскольку именно воплощение конкретных богов в человеческом облике и возникшие в процессе этого мифы и ритуалы вытолкнули нас из палеолита, заставили перестать бродить по миру и осесть на земле, дали толчок к тому, чтобы начать изменять мир под наши потребности и изобрести сельское хозяйство. Иными словами, сделав людей из небесных богов, мы сделали из людей богов земных [1].
Примерно два с половиной миллиона лет нашей эволюции – то есть более 90 % времени нашего гоминидного существования – мы бродили по земле в поисках пищи. Мы были хищниками, рыскающими по лесам и равнинам, конкурируя за добычу с гораздо лучше приспособленными к этому животными, хотя они были далеко не так умны, как мы. Нас сформировал именно этот опыт жизни в качестве охотников и собирателей. Благодаря ему у нас увеличился мозг, повысились когнитивные возможности, а сами мы постепенно обрели разборчивость взамен импульсивности.
Все наши боги были, по сути, богами охоты. Наши обряды и ритуалы, мифы и легенды, подземные святилища, само наше представление об окружающем мире были сформированы тем мистическим единением, которое отличает отношения охотника и жертвы. Это единение распространялось на животных, которых мы убивали, и орудия, которыми мы это делали: костяные гарпуны, деревянные копья, рыболовные крючки, тканые сети – все это обладало священной силой. То, что мы вынуждены были ради своего выживания полагаться на эти орудия, сделало их не обычными предметами, а симулякрами духовного мира.
Охота дала нам возможность овладеть ландшафтом, благодаря ей у нас сформировалась ментальная карта мира, в котором мы жили, – его горных хребтов и склонов, долин и рек. Охота не только стимулировала наше творческое воображение, но и закрепила в сознании определенные общественные ценности, за которые мы боремся до сих пор. Необходимость сохранять мобильность ради охоты не давала копить материальные ценности, обретать собственность, а следовательно, мешала и расслоению общества на имущих и неимущих.
Затем, где-то 10 000–12 000 лет назад, мы необъяснимым образом сменили копья на плуги и преобразились из собирателей в фермеров. Мы перестали гоняться за едой и начали ее производить. Вместо того чтобы охотиться на животных, мы начали их выращивать.
Охота, возможно, и сделала нас людьми, но сельское хозяйство навсегда изменило представление о том, что, собственно, значит быть человеком. Если охота позволила нам овладеть пространством, то сельское хозяйство помогло нам овладеть временем, синхронизировать движения солнца и светил с сельскохозяйственным циклом. Мистическая связь с животными, с которыми мы делили землю, обратилась на саму эту землю. Мы перестали молиться о помощи в охоте и стали молиться об урожае. С неба, традиционно ассоциирующегося с мужскими, отеческими божествами, мы перенесли свое духовное внимание на землю – Богиню-Мать, что упрочило положение женщин в обществе. Плодородие земли стало ассоциироваться с фертильностью женщин, которые скрывают в своей утробе тайну жизни, так что, как отмечал легендарный историк религии Мирча Элиаде, физический труд за плугом стал напоминать половой акт [2].
Процесс изменения земли ради нашей выгоды привел к появлению набора совершенно новых ценностей и норм поведения, а также новых мифов, которые помогали понять изменившийся мир, в котором мы жили теперь. Примерно в это время впервые возникает представление о «принесенном в жертву божестве» – боге, который умирает и подвергается расчленению и из тела которого порождается все сущее. Вспомните Пань-гу, китайского бога-творца, череп которого стал куполом неба, кровь – реками и морями, а кости – горами и скалами; вспомните Осириса, который научил древних египтян возделывать землю, а затем был убит и расчленен своим жестоким братом Сетом, который рассеял куски его тела по плодородной долине Нила.
Эти новые мифы не только лучше объясняли рождение, смерть и перерождение наших зерновых культур – они помогали поддерживать более тесные отношения с божественным. В конце концов, если считать, что семена, которые мы сеем, возникли из расчлененного тела бога, то, отведав ростки, мы фактически поедаем тело бога. Эта идея впоследствии укрепится в религиозных практиках древнего Ближнего Востока, став в христианстве таинством причастия.
Как считается, занявшись сельским хозяйством, мы сразу же перестали кочевать. Мы осели и начали строить поселения и храмы. Поселения требуют правил, так что мы наделили некоторых из нас привилегиями устанавливать законы и следить за их соблюдением (что стало рождением организованного общества). Храмы требуют жрецов, и мы наделили некоторых из нас правом регулировать поклонение богам и разговаривать с ними от нашего имени (что стало рождением организованной религии). Разделение труда привело к разделению общества, породив новые идеи богатства и частной собственности. От обмена подарками мы перешли к меновой торговле, а затем и к купле-продаже, накоплению и потерям; обладанию и лишениям.
Когда пищу стало гораздо легче достать, население резко возросло. Сосредоточение больших групп людей в одном пространстве стимулировало ускорение обмена идеями и технологиями. Искусство процветало, технологии распространялись, зарождалась цивилизация – и все из-за судьбоносного решения отказаться от охоты и собирательства и заняться сельским хозяйством и одомашниванием.
Этот важнейший сдвиг в человеческом развитии фактически положил конец палеолиту и запустил явление, известное как неолитическая революция. Этот термин был придуман археологом Виром Гордоном Чайлдом, который считал возникновение сельского хозяйства самым значительным скачком в истории человечества после овладения огнем. Большинство людей, вероятно, согласятся с Чайлдом, что одомашнивание животных явно пошло людям на пользу, а сельское хозяйство имеет очевидные преимущества перед собирательством. Сельское хозяйство создало значительно более надежные источники питания, поскольку больше не нужно было гоняться за зверями по широко раскинувшимся охотничьим угодьям или прочесывать леса и поля в поисках чего-нибудь съедобного.
Вместо того чтобы срывать отдельные колосья пшеницы и ячменя и набивать зернами рот, теперь можно было засевать зерном значительные площади и собирать солидный урожай. Вместо того чтобы бегать по лесам за добычей, теперь можно было держать домашних животных и забивать их на еду в любой момент.