Страница 1 из 9

Гость Дракулы (сборник)

Стокер Брэм

Брэм Стокер

Гость Дракулы

Моему сыну

Предисловие

За несколько месяцев до прискорбной смерти моего мужа – можно сказать, когда смертная тень уже простерлась над ним, – он подготовил для публикации три серии рассказов, и эта книга представляет собой одну из них.

К первоначальному списку рассказов я добавила еще не опубликованный эпизод из «Дракулы». Ранее он был удален из-за большого объема книги, но может оказаться интересным для многочисленных читателей романа, который считается самым значительным литературным произведением моего мужа.

Другие рассказы уже были опубликованы в английских и американских периодических изданиях.

Если бы мой муж прожил дольше, возможно, он счел бы уместным переработать этот эпизод, написанный в более ранний период его напряженной жизни. Но поскольку волею судеб я оказалась распорядительницей его наследия, то решила, что будет логично и правильно издать текст практически в том виде, в каком он его оставил.

Флоренс Брэм Стокер

Гость Дракулы

Когда мы отправились в путь, солнце ярко сияло над Мюнхеном, и воздух был напоен ароматами раннего лета. Перед самым отъездом герр Дельбрюк (метрдотель гостиницы «Времена года», где я остановился) с непокрытой головой спустился к экипажу, и, пожелав мне приятной поездки, обратился к кучеру, еще придерживавшему дверцу кареты:

– Помни, что ты должен вернуться до наступления темноты. Небо выглядит безоблачным, но с севера задувает зябкий ветер, который может предвещать внезапную бурю. Но я уверен, что ты не опоздаешь, – тут он улыбнулся и добавил: – Ты же знаешь, каково бывает этой ночью.

– Ja, mein Herr! [1] – выразительно отозвался Иоганн и, прикоснувшись к шляпе, быстро тронулся с места. Когда мы выехали из города, я жестом попросил его остановиться и спросил:

– Скажи, Иоганн, а какая сегодня будет ночь?

– Вальпургиева ночь, – перекрестившись, лаконично ответил он. Потом он вынул свои часы – массивную и старомодную серебряную луковицу немецкой работы размером с брюкву – и посмотрел на циферблат. При этом он нахмурился и нетерпеливо пожал плечами. Я понял, что таким образом он выражает вежливый протест по поводу нецелесообразной задержки, и опустился на сиденье, давая понять, что можно продолжить поездку. Он быстро тронулся с места, словно пытаясь возместить потерю времени. Время от времени лошади вскидывали головы, с подозрением нюхали воздух. В таких случаях я начинал тревожно оглядываться по сторонам. Дорога была унылой, ибо мы пересекали высокое, продуваемое всеми ветрами плато. Пока мы ехали, я заметил боковую дорогу, которая выглядела мало используемой и спускалась в небольшую извилистую долину. Она имела такой привлекательный вид, что я снова велел Иоганну остановиться, даже рискуя навлечь на себя его недовольство. Когда он сделал это, я сказал, что хочу проехать по боковой дороге. Он стал придумывать всевозможные отговорки и часто крестился при разговоре. Это лишь подстегнуло мое любопытство, поэтому я стал задавать ему разные вопросы. Он отвечал уклончиво и регулярно поглядывал на часы в знак протеста.

– Ну что же, Иоганн, я хочу спуститься по этой дороге, – наконец сказал я. – Не буду предлагать тебе присоединиться ко мне, если сам не захочешь, но тогда расскажи, почему она тебе не нравится. Это все, о чем я прошу.

Вместо ответа он спрыгнул с козел, как чертик из коробки, – с такой скоростью он оказался на земле. Он умоляюще протянул руки и стал упрашивать меня отказаться от этого намерения. Английские слова в его речи были так перемешаны с немецкими, что я едва мог понять его. Он как будто хотел рассказать мне о чем-то, но сама мысль о поездке настолько пугала она, что он каждый раз останавливался и начинал креститься со словами:

– Вальпургиева ночь!

Я пытался спорить с ним, но бесполезно спорить с человеком, если не знаешь его языка. Преимущество определенно было на его стороне, ибо хотя сначала он говорил по-английски, грубо коверкая слова, но потом начинал волноваться и переходил на родной язык, каждый раз при этом поглядывая на часы. Потом лошади забеспокоились и снова стали нюхать воздух. Кучер сильно побледнел, испуганно огляделся и потом вдруг устремился вперед, взял лошадей под уздцы и отвел их в сторону примерно на двадцать футов. Я пошел следом и поинтересовался, почему он это сделал. Вместо ответа он снова перекрестился, указал на место, которое мы покинули, и сказал сначала по-немецки, а потом по-английски:

– Похоронили его, – того, кто убил себя.

Я вспомнил о старом обычае хоронить самоубийц на перекрестках дорог.

– А, теперь понятно. Самоубийство, как интересно! – Но я все равно не мог понять, почему лошади так испугались.

Пока мы разговаривали, то услышали странный звук: что-то среднее между визгом и лаем. Он донесся издалека, но лошади буквально вскинулись из-за этого, и Иоганну пришлось приложить все свое умение, чтобы утихомирить их. Он был бледен и сказал:

– Похоже на волка, но сейчас здесь нет волков.

– Волки давно не появлялись так близко от города? – поинтересовался я.

– Давно, давно, – ответил он. – Весной и летом, но со снегом волки были здесь не так давно.

Пока он гладил лошадей и старался успокоить их, по небу быстро поплыли темные облака. Солнце исчезло, и нас коснулось дыхание холодного ветра. Но это было лишь касание, больше похожее на предупреждение, потому что вскоре солнце засияло снова. Иоганн посмотрел на горизонт, приложив руку козырьком ко лбу, и сказал:

– Снежная буря, она скоро придет, – потом он опять посмотрел на часы, и, крепко удерживая поводья – потому что лошади по-прежнему беспокойно переступали копытами и мотали головами, – забрался на козлы, как будто настало время продолжить нашу поездку.

Я все еще упрямствовал и не захотел сразу садиться в экипаж.

– Расскажи мне, куда ведет эта дорога, – произнес я и указал туда.

Он снова перекрестился и пробормотал молитву, прежде чем ответить.

– Это нечестивое место.

– Какое место? – спросил я.

– Деревня.

– Значит, там есть деревня?

– Нет, нет. Никто там не живет уже сотни лет.

Мое любопытство взмыло до небес.

– Но ты сказал, что там была деревня.

– Была.

– Где она теперь?

Тогда он завел длинный рассказ, настолько мешая английскую речь с немецкой, что я не вполне понимал, о чем он говорит. Но приблизительно я уловил, что давным-давно, сотни лет назад, там умерло много людей. Они были похоронены, но из-под глины доносились странные звуки, и когда могилы открыли, женщины и мужчины в гробах оказались румяными и не затронутыми тлением, а их рты были наполнены кровью. Торопясь спасти свою жизнь (и свои души, – перекрестившись, добавил он), те, кто остался, бежали в другие места, где жили люди, а мертвые были мертвецами… а не чем-то иным. Он особенно боялся произнести эти последние слова. По мере продолжения рассказа он волновался все сильнее и сильнее. Казалось, будто воображение захватило его в плен, и когда он закончил, то буквально трясся от страха – бледный, потеющий и оглядывающийся по сторонам, словно ожидая появления какого-то чудовищного существа прямо здесь, на открытой равнине под ярким солнцем. Наконец, охваченный мучительным отчаянием, он воскликнул «Вальпургиева ночь!» и указал на карету, чтобы я уселся на место.

Моя английская кровь восстала против этого, так что я отступил назад и сказал:

– Ты боишься, Иоганн, – ты слишком напуган. Поезжай домой, а я вернусь один; прогулка мне не повредит.

Дверь экипажа была открытой. Я взял свою дубовую прогулочную трость, лежавшую на сиденье, потому что всегда беру трость на экскурсии в отпуске, и закрыл дверь. Указав в сторону Мюнхена, я добавил:

Да, сударь! (нем.)