Страница 15 из 16
Сердца наши екнули; мы открыли было рты:
– Но…
Хозяйка закрыла крышку коробки, и рты наши тоже закрылись сами собой. Женщина глубоко вздохнула, на секунду прикрыла усталые глаза и приподняла крышку на второй коробке.
– Спорим, я знаю, что там! – вскричал Скип.
Что уж тут спорить, все и так было ясно.
Конечно, и во второй коробке на вате лежало такое же кругленькое белоснежное яйцо.
– Ну вот, смотрите, – сказала эта женщина, владевшая жалким мотелем и куриной фермой, затерявшейся среди безлюдных равнин, под бездонными небесами, где ни земля, ни небо не кончаются за горизонтом, а тянутся все дальше и дальше, без конца и без края.
Мы дружно склонились над яйцом, прищурившись, чтобы получше разглядеть его.
На сей раз на скорлупе виднелись слова. Словно сама душа несушки, направляемая неведомым нам ночным ее собеседником, с трудом и болью вывела, «начертала» эти буквы на скорлупе неровным, но вполне разборчивым почерком.
Вот что там было написано:
«Мир вам. Благоденствие ваше грядет».
И вдруг стало очень тихо.
У нас и без того было полно вопросов еще насчет первого яйца. Они так и рвались с языка. Как, например, могла курица со своим крошечным нутром умудриться завести там еще какой-то орган, способный делать на скорлупе рисунки и надписи? А может, в нее вставлен механизм – вроде как в наручных часах? Или это сам Господь использует столь простенькую живую тварь как медиума? И это Его рука изображает на яичной скорлупе разные фигуры, пишет заповеди и откровения?
Однако, увидев надпись на втором яйце, мы так и не задали ни одного вопроса; мы слова не могли проронить.
«Мир вам. Благоденствие ваше грядет».
Отец глаз не сводил с этой надписи.
И все мы тоже.
Губы дружно шевелились – мы без конца перечитывали написанные на скорлупе слова.
Один раз отец, правда, вскинул глаза на нашу хозяйку. Она ответила ему прямым, спокойным, уверенным и честным взглядом; нет, в чистоте ее помыслов сомнений не было, как не могло быть сомнений и в том, что вокруг нас дрожат в жарком мареве бескрайние, безлюдные, безводные равнины. В ее глазах мерцал, порой расцветая, тот огонь, что вспыхнул не менее полувека назад. Она не жаловалась и ничего не объясняла. Да, она просто нашла это яйцо подле своей несушки. Вот оно. Смотрите сами. Читайте написанные на нем слова. А потом… пожалуйста, прочитайте их еще раз!
Мы тяжко вздохнули и с трудом выдохнули воздух.
Затем отец медленно повернулся и пошел прочь. У самой двери он кинул взгляд через плечо, как-то странно моргая, но слез рукой не смахнул, хотя глаза у него были влажны и сияли ярко и возбужденно. Он молча спустился с крыльца и побрел меж хижин старого мотеля, сунув руки поглубже в карманы.
Мы с братом все еще не могли отвести глаз от надписи на яйце, но хозяйка осторожно закрыла коробку крышкой, поднялась и пошла к дверям. Мы молча двинулись следом.
Отец стоял у загона для кур, освещенный последними закатными лучами, хотя в небе уже показалась луна. Мы тоже подошли к проволочной сетке и стали смотреть, как за ней мечутся по крайней мере тысяч десять кур, до смерти пугаясь то порыва ветра, то тени от облака, то далекого лая собаки, то шума автомобиля, мчащегося по пустынному, раскалившемуся за день шоссе.
– Вон она, – сказала хозяйка. – Вон та.
И показала куда-то в море куриных спин и голов.
Туда, где суетились и кудахтали то громче, то тише тысячи птиц.
– Вот она, моя дорогая, моя милая девочка! Видите?
Рука женщины ничуть не дрожала, когда она неторопливо стала показывать нам свое сокровище, тыкая пальцем куда-то в пространство…
– Ну что, правда, хороша? – спросила хозяйка.
Я смотрел во все глаза, я даже на цыпочки встал и прищурился. Я смотрел так, что у меня чуть глаза не выскочили.
– А я вижу! – крикнул мой брат. – По-моему…
– Ну да, такая беленькая, – поддержала его хозяйка. – С рыжими крапинками.
Я посмотрел на эту женщину. Она была совершенно спокойна: уж она-то свою несушку знала отлично! Это мы не могли разглядеть ее среди множества других кур, однако ее любимица несомненно была там, реальная, как мир вокруг нас, как небо над головой – сама всего лишь маленькая частичка этого огромного мира.
– Вон она, – сказал мой брат и сразу умолк, смутившись. – Нет, постойте… Ну да, вон та!
– Да, – сказал я. – Теперь и я его вижу!
– Ее, балда!
– Ну, ее, – поправился я, и на секунду мне показалось, что я действительно ее вижу – замечательную несушку с куда более белым и пышным, чем у остальных, оперением и куда более резвую и веселую, чем прочие куры, однако ступавшую удивительно гордо…
Волнующееся птичье море расступилось на миг перед нашим взором, чтобы явить ему одну-единственную из множества птиц, похожих на островки лунного света на теплой траве. На секунду куры застыли на месте, но тут снова то ли лай собаки, то ли прозвучавший выстрелом выхлоп проезжающего мимо автомобиля обратил их в паническое бегство. Стоило им сомкнуть свои ряды, и та несушка исчезла.
– Ты видел? – спросила меня хозяйка, крепко вцепившись в проволочную сетку и высматривая свою любимицу в толпе мечущихся кур.
– Да. – Мне не было видно, какое при этом стало лицо у отца – то ли осталось серьезным, то ли он сухо усмехнулся. – Я ее видел.
Отец с матерью повернулись и пошли к нашему домику, но хозяйка и мы со Скипом остались стоять у сетки и молча, даже не показывая пальцами на кур, простояли там еще минут десять.
А потом пришла пора ложиться спать.
Но мне не спалось. Я лежал рядом со Скипом и вспоминал, как раньше по ночам, когда отец с матерью разговаривали о всяких взрослых вещах, мы любили слушать их разговоры – мать озабоченно спрашивала о чем-то, а он отвечал ей спокойно, уверенно и тихо. Горшок с золотыми монетами, счастье на том конце радуги – нет, в такое я больше не верил. Молочные реки с кисельными берегами. Нет, нет. Мы слишком много проехали и слишком много видели, чтобы я мог в это поверить. И все же…
Когда-нибудь в гавань войдет мой корабль…
В это я верил.
Когда я слышал, как отец говорит это, на глаза мне наворачивались слезы. Я видел такие корабли – на озере Мичиган летним утром. Они проплывали мимо после регаты, полные веселых людей, которые горстями бросали в воздух конфетти и трубили в трубы, а мне представлялось… – бесконечное множество раз в бесконечное множество ночей я отчетливо видел на стене перед собой дивную картину: мы тоже стоим на причале – мама, папа, Скип и я! – и корабль, огромный, белоснежный, вплывает в гавань, а на верхней палубе стоят миллионеры и подбрасывают вверх не конфетти, а долларовые банкноты и золотые монеты, и все это шумным дождем падает вниз, и мы пляшем от радости, и стараемся изловчиться и поймать как можно больше, и ойкаем, когда тяжелой монетой попадает по голове, и смеемся, когда нас щекочут похожие на хлопья снега банкноты…
Мать что-то спрашивала – насчет того корабля, – а отец отвечал ей, и в ночной тиши мы со Скипом погружались в одни и те же мечты – как мы стоим на причале, а корабль…
Но сегодня ночью я вдруг спросил в давно уже наступившей тишине:
– Пап, а что оно означает?
– Что именно? – откликнулся отец из темноты, где он лежал рядом с матерью.
– То, что написано на яйце. Неужели тот корабль скоро придет?
Отец долго молчал. Потом твердо ответил:
– Я думаю, да. Надпись означает именно это. А теперь спи, Дуг.
– Хорошо, сэр.
Я вытер слезы и отвернулся к стене.
Из Амарильо мы выехали в шесть утра, чтобы успеть хоть немного проехать по холодку, и в течение первого часа все тупо молчали, еще не проснувшись как следует. И весь следующий час мы тоже молчали – думали о том, что произошло вчера. Наконец на отца подействовал выпитый кофе, и он обронил вслух:
– Десять тысяч.
Мы ждали, что он скажет еще, но отец молча качал головой.
– Десять тысяч бессловесных тварей! – воскликнул он наконец. – Но лишь одна, невесть откуда взявшаяся, вдруг решает передать нам…