Страница 11 из 16
Негромко щелкнуло.
Мысль Хорна работала стремительно, но спокойно. Как будет потом, когда мы с Полли и Паем окажемся дома и придут друзья посидеть и выпить? Как все это будет?
И вдруг он понял, как оно будет, и разом ощутил благоговейный трепет, и безоглядное доверие, и всю надежность времени. Они по-прежнему будут жить в своем белом доме, на том же тихом зеленом холме, только вокруг поднимется высокая ограда, чтобы не докучали любопытные. И доктор Уолкот будет их навещать – поставит свою букашку во дворе и поднимется на крыльцо, а в дверях его встретит стройный Белый четырехгранник с коктейлем в змееподобной руке.
А в кресле в глубине комнаты солидный Белый цилиндр будет читать Ницше и покуривать трубку. И тут же будет бегать Пай. И завяжется беседа, придут еще друзья, Белый цилиндр и Белый четырехгранник будут смеяться, и шутить, и угощать всех крохотными сандвичами и вином, и вечер пройдет славно, весело и непринужденно.
Вот так это будет.
Щелк!
Гудение прекратилось.
С Хорна сняли колпак.
Все кончилось.
Они уже в другом измерении.
Он услышал, как вскрикнула Полли. Было очень светло. Хорн соскользнул со стола и остановился, озираясь. По комнате бежала Полли. Наклонилась, подхватила что-то на руки…
Вот он, сын Питера Хорна. Живой, розовощекий, голубоглазый мальчуган лежит в объятиях матери, растерянно озирается и захлебывается плачем.
Пирамидки словно не бывало. Полли плакала от счастья.
Весь дрожа, но силясь улыбнуться, Питер Хорн пошел к ним – обнять наконец и Полли, и малыша разом и заплакать вместе с ними.
– Ну вот, – стоя поодаль, промолвил Уолкот. Он долго стоял не шевелясь. Стоял и неотрывно смотрел в другой конец комнаты, на Белый цилиндр и стройный Белый четырехгранник с Голубой пирамидкой в объятиях. Дверь отворилась, вошел ассистент.
– Шш-ш! – Уолкот приложил палец к губам. – Им надо побыть одним. Пойдемте.
Он взял ассистента за локоть и на цыпочках двинулся к выходу. Дверь затворилась за ними, а Белый четырехгранник и Белый цилиндр даже не оглянулись.
Женщины
Море напоминало огромную изумрудную залу, вдруг озарившуюся светом.
Показалась вспышка. Белое, фосфоресцирующее пламя, как облако пара, вздымалось из глубин осеннего моря. Пузырилась бездонная глотка расщелины на дне. Что-то встревоженно мелькнуло молнией в зеленом небесном зеркале. Древнее, прекрасное создание, в своей праздности покинувшее бездну. Виднелись раковины, пучки морских трав и блеск чешуек, был слышен шепот пузырьков. В теле ее томились причудливые пальцы кораллов и гемисферы диплорий, зрачки желтых ламинарий и локоны водорослей. Она росла с приливами, с течением веков, вбирая души и прах поглощенных водами, тенями ей служили чернила каракатиц, а забавой – любая морская безделица.
Она ждала так долго.
Нечто в зеленом сиянии, дышавшее в осеннем море. Оно не имело ни глаз, ни ушей, ни тела, но видело, слышало и чувствовало. Бесплотная плоть стихии. И была она – женщиной.
Нет, совсем не привычной людскому глазу. Но самая суть ее была женской, мягкой, коварной и скрытной. Она скользила так грациозно. В ней было и женское тщеславие, и все женские уловки.
Темные воды струились вокруг, пронизывали ее плоть, полную чужих воспоминаний, влекомые течением. Воды, несшие праздничные шляпки, дудочки, серпантин и конфетти. Воды играли с пышными лентами ее волос, как ветер с кронами могучих деревьев. Апельсинные корки, салфетки, газеты, яичные скорлупки, угли костров, отгоревших на пляжах ночами, весь хлам людей на земле, чьи длинные ноги топтали пески островов у берега и мостовые каменных городов, тех, что правили воющими металлическими демонами на бетонных автострадах.
Она, мерцая, поднялась из пенной пучины навстречу холодному утру.
Среди пены в холодном утреннем свете мерцали ее зеленые волосы.
Она чувствовала что-то на берегу.
Там был мужчина.
Мужчина, бронзовокожий, с сильными ногами и крепким телом.
Каждый день он входил в воду, купался и плавал. Но не сегодня. Потому что рядом на песке лежала женщина в черном купальнике и тихо говорила что-то, смеясь. Иногда они держались за руки, иногда касались маленькой коробочки, и слушали, как оттуда лились звуки и музыка.
Свечение качалось на волнах, безмолвное. Купальный сезон кончался, пришел сентябрь. Пляж закрывался.
Вот-вот придет день, когда он исчезнет и вряд ли вернется сюда.
Сегодня он должен войти в воду.
Они нежились на песке, негромко пело радио, и им было тепло. Внезапно женщина задрожала всем телом, не открывая глаз.
Мужчина даже не поднял головы, покоившейся на увитой мускулами руке. Он упивался солнцем, дышал им, приоткрыв рот.
– Что такое? – спросил он.
– Кошмар приснился, – ответила женщина в черном купальнике.
– Сны средь бела дня?
– Разве тебе ничего не снится?
– Ничего. Никогда.
– Какой ужасный сон, господи! – теперь дрожали лишь ее пальцы.
– Что же в нем ужасного?
– Не знаю, – отвечала она, словно и вправду не знала. Ей приснилось что-то страшное, но она забыла, что именно. Теперь, не открывая глаз, она пыталась вспомнить.
– Я тебе снился, – сказал он, лениво потягиваясь.
– Нет, не ты, – возразила она.
– Точно я, – улыбнулся он себе самому. – Изменял тебе с другой, ну конечно.
– Нет.
– Мне лучше знать, – настаивал он. – Я развлекался с другой, а ты нас застукала и случайно меня пристрелила, или что-то в этом роде.
Она непроизвольно вздрогнула:
– Прекрати.
– Дай-ка угадаю, – продолжал он, – какой она была? Джентльмены предпочитают блондинок, не так ли?
– Перестань, не шути так, – попросила она, – мне действительно нехорошо.
Он открыл глаза:
– Что, в самом деле так страшно?
Она кивнула:
– Иногда днем я вижу кошмары, а потом весь день чувствую себя так плохо.
– Прости, – он взял ее за руку. – Может, хочешь чего-нибудь?
– Не хочу.
– Ванильный рожок, эскимо? Может, колы?
– Спасибо, дорогой, правда не хочу. Со мной все в порядке. Просто в последние четыре дня что-то не так. Совсем не так, как в начале лета. Что-то случилось.
– Не с нами же случилось, – ответил он.
– Нет-нет, конечно, не с нами, – поспешно согласилась она. – Ты не чувствуешь, что что-то изменилось вокруг? Даже пирс не такой, как раньше, и парк развлечений, и все остальное. Даже у хот-догов вкус другой.
– То есть как это?
– Они на вкус какие-то старые. Трудно объяснить. У меня аппетит пропал. Скорей бы уже кончился отпуск. Правда, больше всего на свете мне сейчас хочется домой.
– Завтра и так последний день. Ты же знаешь, чего мне стоила эта лишняя неделя отпуска.
– Знаю, – ответила она. – Все вокруг мне теперь кажется странным, переменившимся. Я не понимаю. Почему-то вдруг мне захотелось убежать отсюда.
– Может, сон виноват? Я с блондинкой, и внезапная смерть?
– Да прекрати же, – взмолилась она. – Нельзя так говорить о смерти!
Она прижалась к нему:
– Если бы я только знала, в чем дело.
– Не бойся, – он погладил ее. – Я не дам тебя в обиду.
– Все дело в тебе, а не во мне, – прошептала она. – Мне показалось, ты устал от меня и бросил меня.
– Зачем же? Я люблю тебя.
– Я такая глупая, – она натянуто рассмеялась. – Боже, какая же я глупая.
Они тихо лежали под солнечным небом.
– Знаешь, – проговорил он задумчиво, – я что-то тоже почувствовал. Здесь что-то изменилось. Что-то не так.
– Хорошо, что ты тоже это понял.
Он сонно покачал головой, чуть улыбнулся, зажмурился, поглощая солнце.
– Мы сходим с ума, – бормотал он, – мы сумасшедшие. Оба.
Морские волны мягко касались берега, трижды.
Настал полдень. Солнце нещадно палило в небе. Горячие, блестящие белые яхты качались в водах гавани. Ветер принес запах жареного мяса с луком. Песок шелестел, причудливо растекался узорами, как огромное плавящееся зеркало.