Страница 18 из 42
Такова была ситуация в Сирии, когда солдаты Муслима вернулись домой. Но Ибн-Окба больше ими не командовал. Упомянем вкратце о событиях, которые тем временем происходили. После захвата Медины тяжелобольной Муслим, который даже не вставал во время битвы при Харре, решил больше не следовать советам своих врачей. Он считал, что покарал мятежников и теперь может спокойно умереть; а поскольку он отомстил убийцам Османа, Аллах простит ему грехи. Когда армия находилась в трех днях пути от Мекки и Муслим почувствовал, что конец близок, он послал за Хусейном, которого Язид назначил командующим на случай смерти Муслима. Хусейн был из племени сакун, а значит, как и Муслим, кельбитом; но только последний презирал его и сомневался в его способностях и хватке. Он обратился к Хусейну с грубой прямотой, столь характерной для него: «Ты вот-вот займешь мое место, хотя ты и ишак. Я не уверен в тебе, но воля халифа должна быть исполнена. Внемли моему совету; он тебе поможет, ведь я знаю, кто ты. Остерегайся хитростей курашитов: не слушай их льстивых речей. Помни, что, когда ты подойдешь к Мекке, тебе необходимо сделать три вещи: храбро сражаться, взять в плен жителей и вернуться в Сирию». Сказав это, он испустил последний вздох.
Хусейн, осадив Мекку, вел себя так, словно желал лишь одного – доказать, что Муслим, не доверявший ему, был не прав. Никто не упрекнул бы его в недостатке храбрости, да и религиозные соображения ему не мешали, поэтому он превзошел в поругании святыни даже самого Муслима. Его катапульты сначала метали огромные камни в Каабу и разрушили ее колонны; затем по его приказу сирийский всадник под покровом ночи метнул копье с привязанным к нему факелом в шатер Ибн-Зубайра, поставленный во дворе мечети; шатер вспыхнул, огонь перекинулся на занавесы храма, и священная Кааба, самая священная из всех мусульманских святынь, сгорела дотла. Заметим, что есть и другие версии причин пожара. Мы привели самую раннюю, представляющуюся наиболее достоверной.
Со своей стороны, жители Мекки – при помощи множества «нонконформистов», которые, позабыв на время о своей ненависти к традиционному исламу, активно стекались в Мекку, чтобы защитить священную территорию, – храбро противостояли осаде до тех самых пор, пока смерть Язида не изменила положение дел. Для Ибн-Зубайра это была невыразимая ярость, для Хусейна – удар молнии. Этот полководец – холодный, расчетливый и эгоистичный – в отличие от Муслима, преданного телом и душой хозяевам, которым служил, слишком хорошо осознавал, какое сильное напряжение существует между сторонами в Сирии, чтобы не предвидеть начало гражданской войны. Не испытывая никаких иллюзий в отношении слабости Омейядов, он решил, что подчинение мекканскому халифу – единственное средство против анархии и для обеспечения безопасности и для его армии, и для него лично. Поэтому он пригласил Ибн-Зубайра для разговора ночью в тайное место. Ибн-Зубайр пришел, и Хусейн сказал ему шепотом, чтобы не слышали прохожие:
– Я готов признать тебя халифом при условии, что ты объявишь всеобщую амнистию и не станешь мстить за кровь, пролитую при осаде Мекки и в сражении при Харре.
– Нет, – громко ответствовал Ибн-Зубайр. – Я не успокоюсь, пока не убью десять врагов за каждого из моих павших товарищей.
– Будь проклят тот, кто назовет тебя разумным человеком! – выкрикнул Хусейн. – Я доверял твоей осмотрительности, но, когда я заговорил с тобой шепотом, ты ответил мне громко. Я предлагаю тебе халифат, а ты угрожаешь мне смертью.
Осознав, что примирение с Ибн-Зубайром невозможно, Хусейн выступил с армией в Сирию. На марше он встретил Мервана. Вернувшись в Медину после битвы при Харре, Мерван снова был изгнан оттуда приказом Ибн-Зубайра и отправился в Дамаск. Там он выяснил, что дело его семьи является практически безнадежным, и в разговоре с Даххаком взялся посетить Мекку и сообщить Ибн-Зубайру, что сирийцы готовы подчиниться его приказам. Ему показалось, что это лучший способ снискать расположение своего бывшего врага. Он как раз двигался из Дамаска в Мекку, когда встретился с Хусейном. Полководец, заверив Мервана, что он не признает мекканского претендента, объявил, что, если Мервану хватит мужества поднять знамя Омейядов, он может рассчитывать на его поддержку. Мерван принял предложение, и они решили собрать нечто вроде совета в Джабии, чтобы обсудить выбор халифа.
Ибн-Бахдаль и его кельбиты в должное время посетили это собрание. Даххак тоже обещал присутствовать и объяснить свое недавнее поведение. Он действительно выступил в путь со своими людьми, но по дороге кайситы – убежденные, что кельбиты будут голосовать за кандидата, враждебного их племени, Халида, младшего брата Муавии II, – остановились и отказались идти дальше. Даххак вернулся и разбил лагерь на равнине Рахит, к востоку от Дамаска. Кайситы понимали, что их ссора с кельбитами должна рано или поздно разрешиться в бою, и чем ближе становился решающий день, тем яснее они видели неправильность совместных действий в согласии с вождем самой благочестивой партии. Они намного больше симпатизировали Даххаку, бывшему соратнику Муавии I, и потому сказали ему: «Почему ты не объявишь себя халифом? Ты ничем не хуже, чем Ибн-Бахдаль или Ибн-Зубайр». Польщенный этими словами и обрадованный возможностью покончить со своим ложным положением, Даххак не колебался.
Размышления кельбитов в Джабии продлились не менее сорока дней. Кайситы правильно оценили ситуацию. Ибн-Бахдаль и его люди хотели сделать халифом Халида, и Хусейн не смог настоять на принятии его кандидата – Мервана. Напрасно он восклицал:
– Наши враги выдвинули старого человека. Неужели мы в ответ должны выдвинуть почти ребенка?
Ему отвечали, что Мерван слишком могуществен.
– Если Мерван станет халифом, мы будем его рабами: у него десять сыновей, десять братьев и десять племянников.
Более того, его считали чужеземцем. Ветвь Омейядов, к которой принадлежал Халид, натурализовалась в Сирии, но Мерван и его семейство всегда жили в Медине. Однако Ибн-Бахдаль и его друзья в конце концов уступили. Они приняли Мервана, но внушили ему, что оказывают ему большую любезность, даруя халифат. Кроме того, они поставили жесткие и унизительные условия. Мерван должен был обещать кельбитам все наиболее важные должности, править в соответствии с советами и ежегодно выплачивать им значительные суммы.
Ибн-Бахдаль также предусмотрел, что юный Халид будет преемником Мервана, а пока станет правителем Эмесы. Когда все было обговорено, один из вождей племени сакун, Малик, сын Хубайра, ярый сторонник Халида, сказал Мервану с надменным и угрожающим видом:
– Мы не станем давать тебе присягу, как халифы, преемнику пророка, поскольку, сражаясь под твоим знаменем, мы имеем в виду только блага этого мира. Если ты будешь относиться к нам хорошо, как Муавия и Язид, мы тебе поможем, если нет, ты поймешь на собственной шкуре, что мы уважаем тебя ничуть не больше, чем любого другого курашита.
В конце июня 684 года, по окончании совета в Джабии – более чем через семь месяцев после смерти Язида – Мерван в сопровождении кельбитов, гассанидов, скасакитов, сакунитов и других племен йеменитов выступил против Даххака, которому три правителя, перешедшие на его сторону, выделили войска. Зофар (Зуфар) лично командовал войском своей провинции Киннисрин. Во время наступления Мерван получил сообщение – неожиданное и приятное. Дамаск открыто поддержал его. Один из вождей гассанидов, вместо того чтобы отправиться в Джабию, остался в столице. Узнав об избрании Мервана, он собрал йеменитов, внезапным ударом захватил Дамаск и вынудил его правителя, номинанта Даххака, бежать так быстро, что тот не успел вывезти казну. После этого отважный гассанид поспешил сообщить Мервану об успехе и сразу направил ему деньги, оружие и войска.
После того как две армии – или, скорее, две нации – сошлись лицом к лицу на поле Рахита, двадцать дней велись только вылазки и отдельные стычки. Затем последовало генеральное сражение. «Еще никогда не было такой кровавой битвы», – писал арабский историк. Кайситы, потеряв восемьдесят шейхов, среди которых был и сам Даххак, были разбиты. Согласно некоторым хронистам, Мерван одержал победу, предательски нарушив перемирие. Однако ранние авторы, которые ни за что не упустили бы возможности упрекнуть своих противников за такое вероломство, об этом не упоминают. Некоторые даже утверждают, что Мерван запретил преследовать отступающих.