Страница 2 из 4
– Как скажете, мисс, – с видимой неохотой отозвалась мисс Пул. Но Мэри больше ничего не оставалось. Разве что, если предположить, что в этом письме от мистера Геста… Вдруг в нем содержится какая-то информация, способная изменить обстоятельства?
Мэри прошла в гостиную, взяла с чайного столика письмо и вскрыла конверт – аккуратно, хотя и без помощи канцелярского ножа. Вдруг все-таки… Но нет. «Прошу вас зайти ко мне в контору в ближайшее удобное для вас время. Нужно уладить кое-какие вопросы касательно финансовых дел вашей покойной матери». И больше ни слова. Мэри присела на кушетку и протянула руки к огню. Руки были бледными и тонкими, с проступившими голубыми жилками. Должно быть, она тоже потеряла много веса за последние несколько недель – от волнения и утомительных бессонных ночей, которые она просиживала у ложа умирающей, чтобы дать сиделке Адамс хоть немного поспать. Как бы ей хотелось прилечь прямо сейчас, хотя бы на минутку. Похороны дались ей… нелегко. Но нет, еще остались дела, которые требуется завершить как можно скорее. Нет смысла тянуть время.
– Вот и мы, мисс, – послышался голос сиделки Адамс. Она возглавляла своего рода процессию – как из какой-нибудь сказки: кухарка, за ней лакей, потом горничная, и в хвосте – бедная маленькая судомойка. Миссис Пул пустила их всех в гостиную и остановилась в дверях, скрестив руки на груди. Лицо ее было совершенно бесстрастным, что в ее случае выражало крайнюю степень неодобрения.
Итак, время пришло. У Мэри не было выбора, как бы ей сейчас ни было тяжело.
– Спасибо вам всем за присутствие на похоронах, – начала она. – А также за вашу… верность и преданную службу, особенно в течение последних недель. – Недель, когда миссис Джекилл отчаянно кричала, рвала на себе волосы, отказывалась от еды – и под конец металась в агонии… – Было бы прекрасно, если бы сейчас я пригласила вас только затем, чтобы выразить свою благодарность, но, увы, это отнюдь не все. Дела обстоят так, что я вынуждена распустить вас… всех до единого.
Кухарка сняла очки и начала их протирать. Энид всхлипнула и снова заплакала, промокая глаза большим платком, который протянул ей Джозеф. Элис молчала и была похожа на испуганного кролика.
Как же все это было ужасно! Даже ужаснее, чем она заранее представляла. Но Мэри была вынуждена продолжать.
– Еще до смерти моей матери я встретилась с мистером Гестом, ее поверенным, и он обрисовал мне мое финансовое положение. Кухарка может помнить – она ведь еще застала моего отца, – но не думаю, что кто-то еще из вас в курсе… Мой отец был состоятельным человеком, но когда четырнадцать лет назад он скончался, мы обнаружили, что его состояние бесследно пропало. Он продал свои ценные бумаги Банка Англии и перевел деньги на счет в Будапеште. Когда мистер Аттерсон, тогдашний его поверенный, связался с будапештским банком, ему сообщили, что доктор Джекилл не является владельцем счета, что банк вообще никогда не слышал ни о каком докторе Джекилле, а передавать информацию о ком-либо из своих клиентов третьим лицам не намерен в отсутствие ордера правительства Австро-Венгрии. Мистер Аттерсон попытался добиться выдачи ему ордера, но тщетно – правительство Австро-Венгрии не собиралось делать лишних движений из-за какой-то вдовы с ребенком из далекого Лондона. Мне тогда было всего семь, так что я почти ничего этого не помню. Но когда я подросла, а моя матушка практически лишилась… способности управлять своими финансами, мистер Аттерсон объяснил мне ситуацию. У матушки имелся небольшой доход, оставшийся от ее отца, и этого было достаточно, чтобы поддерживать наше скромное комфортное существование.
Не было нужды объяснять им степень этой скромности. Без сомнения, мимо них не проходили незамеченными ее усилия по поддержанию хозяйства на плаву, хотя она и пыталась заботиться о том, чтобы все были хорошо накормлены и устроены. Чтобы по воскресеньям на столе было мясо, чтобы в подвале не иссякали запасы угля. Но слуги наверняка замечали, что с полок библиотеки исчезают книги, что столовое серебро сменяют дешевые приборы. За эти годы Мэри распродала все фарфоровые статуэтки и бронзовые часы, и все серебро в доме, в том числе канделябр, который подарил ее матери на свадьбу архиепископ Йоркский. На стенах виднелись контуры тяжелых рам в тех местах, где когда-то висели картины. Как-то Энид при ней выразила свою радость, что в доме осталось так мало собирающих пыль статуэток, которые нужно протирать, но тут же, опомнившись, воскликнула: «Простите, мисс!» – и поспешила на кухню. Дохода матери едва хватало, чтобы покрыть хозяйственные расходы, а также оплатить ее лекарства и услуги сиделки Адамс.
– Но эти деньги составляли всего лишь пожизненный доход. После смерти матушки выплаты прекратились. Ко мне они не переходят.
Несколько секунд стояла тишина, прерываемая только треском огня в камине.
– Выходит, вас постигла жизненная катастрофа, мисс? – нарушила молчание Энид, баловавшая себя чтением бульварных романов.
– Ну, пожалуй, можно сказать и так, – ответила Мэри. Что за дурацкое выражение! Хотя это довольно точное описание ее случая. То, что ее постигло, вполне подходило под описание жизненной катастрофы. Дедушка, умерший несколько лет назад, и представить бы не мог, что из-за формулировок в его завещании его внучка окажется на грани нищеты. Дед был ее последним родственником – больше ей не к кому было обратиться за помощью. Значит, так и есть. Жизненная катастрофа – не самое плохое описание ситуации.
Беатриче: – Законы этой страны, касающиеся наследования собственности женщинами, просто варварские. Почему родственникам мужского пола можно напрямую завещать свое состояние, а женщинам – только этот несчастный пожизненный доход? А что, если женщину оставит муж – такое ведь то и дело случается! Или же муж переведет свое состояние на какой-нибудь непонятный счет в Будапеште? Кто тогда позаботится о его детях?
Диана: – Черт побери, она оседлала своего конька. Если позволите ей продолжать, конца истории нам не дождаться.
– Миссис Пул, будьте любезны, подайте мне конверты, – попросила Мэри. Конверты хранились у экономки в комнате со вчерашнего вечера, когда Мэри вернулась из банка, сняв со счета… ей не хотелось думать, сколько именно. Миссис Пул вытащила конверты из кармана фартука и подала их хозяйке. – Здесь каждый из вас найдет свое двухнедельное жалованье и рекомендательное письмо. Вы не обязаны оставаться здесь еще на две недели – как только найдете другое место, смею надеяться, более удачное, вы свободны оставить этот дом с моим благословением. Очень сожалею, что вынуждена так поступить.
Закончив речь, Мэри села и молча смотрела на них, не зная, что еще сказать.
– Ну, что касается меня, – первой нарушила молчание сиделка Адамс, – признаюсь, мисс Джекилл, новость не застала меня врасплох. Я знала, чего нам следует ждать в скором времени, с того самого дня, когда ваша матушка начала шептать про лицо в окне. Обычное дело, уж простите за прямоту, – когда больной начинает видеть то, чего нет, значит, конец близок. Я подумала, что бедняжке вряд ли осталось больше месяца, и была, как видите, права. У меня хорошее чутье на подобные вещи! Так что я сразу связалась со своим агентством, и они мне подыскали местечко – компаньонкой к пожилому джентльмену, сопровождать его по курортам Германии. Так что уже завтра я отбываю на новое место, если вам, как вы сказали, это все равно.
– Да, конечно, – отозвалась Мэри. – И спасибо вам большое за все. Последние несколько недель дались вам тяжело, я знаю. – Что бы она вообще делала без сиделки Адамс? Они с миссис Пул ни за что бы не справились, когда мать начинала кричать и биться в истерике, утверждая, что видела ужасное лицо, бледное лицо… Даже в самые последние дни, когда миссис Джекилл уже была слишком слаба, чтобы вставать с постели, она продолжала всхлипывать об этом лице сквозь сон.
– А что до нас с Энид, мисс, – вступил Джозеф, – мы, конечно, ни за что бы не стали вас этим беспокоить посреди всех ваших несчастий, но… Мы тут решили пожениться. Мой брат держит небольшую таверну в Бейзингстоуке, пишет, что в одиночку не справляется, так что приглашает меня себе в помощники. И мы надеемся, мисс, что вы нас на это благословите.