Страница 14 из 31
– Поешь, дорогой начальник, – говорил Захар. – Совсем исхудал, бедолага.
Я, разумеется, строго отказывался. Знал, если перейти с ним на «короткую ногу», обратного пути нет. Захар будет считать себя ровней. Если мы равны, а он физически сильнее, выносливее, значит, можно позволить себе все. Такая первобытная логика, от которой меня тошнило, а еще больше она меня пугала. Поэтому вел я себя резко и даже жестко. По мере сил, конечно. Кое-как напрягал голос, чтоб погрубее сказать Захару: «Иди, давай, делай…» Или что-то в таком духе. Удивительно, но Захару это очень нравилось. Тоже загадка! Попросишь по-хорошему – осклабится как скотина, делать ничего не будет. Стоит гаркнуть по-звериному – мигом все готово, еще потом и улыбается довольный.
Захар молча отпрянул от мокрой стенки, оставив на ватнике продолговатую кляксу. Грубо высморкался желто-зеленым подтеком длиной чуть ли не до самого глиняного пола. Мерзость. Хочет что-то мне показать?
– Извиняй, начальник.
– Начальников в штабе будешь искать. Открывай, не трави мозг.
– Уверен, начальник? – Захар потер ушибленный висок, на котором расплывалось большое красно-синее пятно. Это его Сато «угостил».
– Захар!
– Ну, ну… – он открыл тяжелую дверь из оструганных кривых досок.
Маленький человек сидел в глубине землянки, лицом к двери, с закрытыми глазами. Как будто спал или производил какую-то молитву, скрестив ноги и сложив руки наподобие «покаяния».
– Слышь, начальник, кается желтомордый…
Я ударил Захара в живот прикладом. Он, сволочь здоровая, только улыбнулся, что-то вроде «так и надо», и протянул ладонь, здоровенную такую, черную, как чугунная сковородка, чтобы взять у меня винтовку.
– А ну его, еще отымет….
– Ну! – замахнулся я, но винтовку отдал. – Дверь, сволочь! Закрой. Там жди!
– Умело с тросом придумали, – проговорил, не открывая глаз, маленький человек на довольно чистом английском.
– Вы думаете? – спросил я, еще не успев понять, откуда он это знает.
– Наблюдал.
– Что наблюдали, прошу прощения?
– Как что? Как вы трос из коры делали.
– Наблюдали? – удивился я. – Но почему… почему тогда под пулю деда Матвея… прошу прощения, рядового Шкулева подставились?
– С вами хотел встретиться.
– Как это? Вам нужно было… убить меня? Взять в плен? Зачем?
«А… наверное, японцы хотят устройство зенитки скопировать? Вот и немцы все за ней охотились…»
– Нет, нет. Это не есть вещь всего.
Маленький человек сказал: «That’s not the matter of thing… Это не имеет значения». Мне почему-то показалось что-то вроде «вещь всего» или «вещь в себе». Странно как-то.
– Все дело в том… – он не договорил и показал на дверь, слегка приоткрыв веки.
«Захар! Подслушивает скотина! Хоть и ничего не понимает по-английски, но подслушивает. Ведь потом может Подгузову передать, что я с косоглазым о чем-то ненашенском толковал. Так и меня шпионом признают, тем более с учетом биографии семьи».
– Захар! Свинья! На передовую у меня пойдешь!
– Ох, ох, ох… – запыхтел тот за дверью. То ли издевался, то ли злился, что его обнаружили.
– Ну, твою мать…
Захар стоял, глядя исподлобья и пытаясь понять, что ему делать. Всем сильны такие люди, как он, могут выживать в нечеловеческих условиях, не есть, не пить, переносить страшные болезни и увечья. Но вот в чем их слабость, так это в том, что они никогда не думают на будущее. Как будто текущий момент – все, что у них есть. Может, так и правильно? Или так проще? Даже легче расстаться с жизнью. Живешь сейчас, а потом уже не живешь.
«Вот и посмотрим», – зло подумал я, в каком-то полубреду рванул винтовку, прислоненную к стене, и дослал патрон в патронник.
Захар вжался в стену. Видно, «срисовал» в выражении моего лица уверенность сейчас же его и пристрелить.
«Действительно, почему бы и нет?! Кто они, все эти солдаты?! Обычные животные. Они не люди! – поразила меня неожиданная мысль. – Не люди! Просто мясо, материал! Как дерево, земля, трава».
– Не, не… не… не надо, командир. У меня дочурка тама… уже взрослая, поди…
– Дочурка?
Испуганный вид Захара подстегивал. Все они боятся умирать! Несмотря на то что несчастливы, обездолены, ужасны, обречены, глупы! Но сейчас я понял. И это даже не ради какой-то дочурки. Это гораздо сильнее. Захар или такие, как он, думают, что должны жить. Должны жить?! Именно. Эту мысль им внушили: они должны жить, несмотря ни на что. Это внушение, простое внушение!
Я поправил приклад и решил выстрелить во что бы то ни стало. Было очень, невыносимо интересно посмотреть.
– Not worth to do… Не стоит этого делать, – произнес японец, и Захар зажмурился.
Я обернулся и увидел стоящего за мной Сато. Про него я совсем забыл. Маленький человек спокойно взял винтовку, вытащил магазин, выбил патрон из ствола.
– Вот так лучше, – спокойно сказал он.
Я почувствовал себя в какой-то прострации. Но она была осмысленная. Почему Сато не отнял у меня винтовку? Почему не перестрелял нас? Ну ладно… ладно, есть объяснение. Вокруг целая рота. Убив нас с Захаром, живым бы он не ушел. На меня всем наплевать. Но что бы солдаты сделали с японцем за Захара? Точнее, за то, что больше не увидят его посылок из деревни.
Я вспомнил, как несколько рядовых, сидя в общей палатке, ели толстые куски той самой деревенской колбасы. Наполовину протухшее сало. Здесь, среди безжизненной степи, они с удовольствием грызли сплетенные сухожилия и высасывали жирный сок, наклоняя головы, плотно сжимая челюсти, чтоб ни одной капли не пропало. Вид такой, будто десяток козлов в один такт наклоняют противные вихрастые бошки с базедовыми глупыми глазами, пытаясь вкусить от какого-нибудь куста смоковницы.
– Вы пока не готовы! – Сато передал мне винтовку с пустым магазином, вернулся на свое место и опять сел, сложив ноги и руки.
– Не готов…
– Да, это так. Но будете.
– Что будете?
– Будете готовы много убивать. Точнее, лишать жизни.
– Но почему, почему?! Ведь эта же скотина, – я показал на лежащего в углу Захара, – он бил вас.
– Это бил не он.
– А кто?
– Я сам, конечно.
– Вы сами? Нет, нет…
– Все, что мы делаем, мы делаем сами. Это и есть путь.
Я сел на земляной пол и посмотрел в лицо Захара, который кусал нижнюю губу. Да так сильно, что струйка крови, вперемешку со слюной, свисала до самого пуза, оставляя расплывающееся пятно на рваной гимнастерке. «Все, что мы делаем, мы делаем сами». Мне очень захотелось сделать что-то самому. Странное ощущение. Как будто сквозь серые облака начал проникать свет. Первые лучики света после долгой темноты.
Один из таких лучиков осветил патрон в ложбинке земли, чуть прикрытый соломой. Видимо, тот, который Сато выбил из ствольной коробки. Я вставил его в винтовку. Потом вплотную подошел к Захару. Еще раз посмотрел на полущенячье-полупоросячье лицо и дослал патрон:
– Ну что, Захар, будешь теперь меня уважать? – спросил я так, будто следующим движением указательного пальца думал отомстить всему этому «народу», который наделал все «это», лишил меня… всего. Лишил всего настоящего.
Захар что-то промычал. Кажется, испугался пуще прежнего. Вот они, поколения рабов. А ведь сколько раз этот боров был в штыковой атаке, сколько раз его «собирал» армейский лазарет… Сколько раз! Но сейчас! Сейчас его смерть настолько явна, настолько очевидна. Вот в чем дело! Он никогда в жизни не встречал что-то настолько очевидное. Теперь это перед ним! Его смерть. И он не знает, что с ней делать. Она уже здесь. Вот она!
Я нажал на спусковой крючок. С таким ощущением, словно все это время держал в руке созревшую сливу, а потом со всей силы сжал, раздавив на части: в разные стороны брызнул сок, ошметки кожуры, полетела куда-то скользкая сливовая косточка.
Прозвучал не очень громкий хлопок. Я ожидал, что в блиндаже выстрел трехлинейки будет гораздо громче. Но нет, сухой безразличный хлопок. В этот момент я ощутил что-то необычное и очень правильное. Что лишать другого человека жизни – гораздо проще, чем об этом говорят. Как хирургическая операция или что-то вроде того. Просто ты делаешь определенное действие, а потом наблюдаешь, что произошло. Просто действие и наблюдение. Я посмотрел на мозги Захара, разбрызганные по глиняной стенке. Серо-коричневые сгустки чем-то напоминали куски полупротухшего мяса из его деревенской колбасы.