Бокал звезд

— Начать лучше отсюда — здесь она танцевала, — сказал Фараон. — У нас будут лучшие места.

Дрейк последовал за толстяком к нише, где сцена соединялась с подмостками. Хозяин усадил гостя поближе к сцене, сам устроился рядом и, откинувшись на спинку кресла, заговорил:

— Пожалуй, начнем. Три галактических года назад она явилась в мое заведение. Туристов на Благой Потере тогда хватало, и деньги текли ко мне рекой. В тот день в баре было многолюдно, но она сразу бросилась в глаза — худая, бледная, замученная. Села за столик у двери. Я быстро подошел, предложил вина, по себя зная о целебных свойствах винограда, но она лишь покачала головой и сказала: «Мне нужна работа». «А что ты умеешь?» — спросил я. «Раздеваться. Этого достаточно?» Присмотревшись, я мысленно согласился, но предупредил — работа непростая, требует навыков. «Пусть девочки научат меня азам, а дальше я сама», — последовал ответ. «Как тебя зовут?» «Длинноногая Мэри. Такое имя устроит? Кстати, оплата наличными». Не колеблясь, я нанял ее. Азы она так и не постигла, но прекрасно обходилась без них. На первое выступление собралось всего с десяток мужчин. На второе — два десятка. На третье в зале было не протолкнуться, и еще снаружи стояла очередь. Некоторые девушки танцуют одной походкой. Мэри была из их числа. Поэзия тела — Мэри владела ею сполна, но, по-моему, основную массу мужчин притягивали ноги. Впрочем, судите сами. Аккомпанировал я.

Подавшись вперед, Фараон открыл небольшой щиток прямо под авансценой и нажал святящиеся кнопки. Свет мгновенно погас, бархатный занавес поднялся, открыв большой стерео-экран. Следом появилось изображение Длинноногой Мэри — Аннабель Ли. Картинка двигалась как живая, создавая иллюзию полного присутствия. Комнату наполнил аромат виноградников с Лазури.

У Дрейка перехватило дыхание. На Аннабель красовался стандартный стриптизерский наряд, который снимают предмет за предметом. С первым же шагом она избавилась от первой детали гардероба. Потом последовало еще три. Ступив на подмостки, сняла пятую.

— Ее коронный стиль, — шепнул Фараон. — Сколько раз объяснял: не торопись, подразни публику — но какой там! И слышать не желала, словно хотела раздеться побыстрей.

Дрейк пропустил слова мимо ушей.

Мэри вышагивала по подмосткам, очередная деталь туалета промелькнула и скрылась из виду, выставив на всеобщее обозрение грудь. На заднем плане заиграла музыка: нонаккорды и ундецимы. Лицо девушки сияло. Глаза закатились. Взгляд остекленел.

Наконец она осталась в одних босоножках и мини-трусиках, и не спеша двинулась дальше. Каждый жест, каждая клеточка тела дышала чувственностью. Груди поражали своей упругостью. Волосы полыхали как осенний костер. Музыкальные аккорды, словно перезвон хрустальных колокольчиков, взмывали вверх, образуя над головой невидимый нимб. Дойдя до конца рампы, Мэри принялась лихорадочно извиваться, подражая стриптизершам, потом развернулась и зашагала обратно. Но что-то в ее походке неуловимо изменилось. У Дрейка на лбу выступил пот. Легким не хватало воздуха. Закатившимися глазами девушка не видела никого и ничего, занятая танцем. Тело конвульсивно подергивалось, осыпаемое дождем из купюр. Дрейка вдруг осенило: она старается не для публики, а для многочисленных миров.

Мэри снова начала извиваться — судорожно, неумело. Зрелище жуткое, но тем не менее завораживающее. В ее пируэтах чувствовалось нечто до боли знакомое, Дрейк готов был биться об заклад — он уже видел этот танец, хотя умом понимал, что видит его в первый раз.

Разум как будто отключился; Дрейк застыл, не в силах двинуться с места. Мэри тем временем исполняла новый танец, вобравший в себя элементы всех оргий, известных человечеству, однако было в нем что-то совершенно не пошлое, а наоборот — возвышенное и строгое.

На мгновение она замерла прямо перед ним: ноги, словно величавые колонны, поддерживали храм роскошного тела, голова уподобилась восходящему солнцу, — но секунду спустя изображение погасло. Вспыхнул свет, занавес закрылся.

Я — стена, и сосцы у меня как башни; потому я буду в глазах его, как достигшая полноты.

В зале воцарилась тишина. Дрейк первым нарушил молчание:

— Сколько вы за нее хотите?

— За пленку? А вам зачем, чтобы уничтожить?

— Нет. Так сколько?

— Поймите, запись дорога мне как память, — начал Фараон.

— Понимаю, — оборвал его Дрейк. — Сколько?

— Шестьсот Рокфеллеров.

Сумма, равная остаткам его капитала! Однако Дрейк не торгуясь отсчитал банкноты. Фараон вытащил кассету из проектора, и сделка состоялась.

— Считай, от сердца отрываю. За такую вещь можно выручить вдвое дороже, — сетовал Фараон.

— Когда она уехала? — снова перебил Дрейк.

— Спустя год. Долгий галактический год. Однажды после выступления заглянул в гримерку, а Мэри там нет. Исчезла ее одежда, вещи… При всей страсти обнажаться, Мэри была не чета нам. Близко к себе не подпускала — в прямом и переносном смысле. Чувствовалась в ней затаенная боль. Она как-то призналась, что не может иметь детей, но беда заключалась в другом. Понимаете, Мэри была по-настоящему несчастна, хотя тщательно это скрывала. — Фараон поднял глаза, и ошарашенный Дрейк увидел в них слезы. — Вы сказали, что после Благой Потери она стала святой. Признаться, не удивлен. Между добром и злом тонкая грань. Большинство балансируют на ней с переменным успехом, но Мэри… Для нее не существовало золотой середины, только крайности. Пресытившись злом, она сбежала и ударилась в праведность. Пресытившись добром, сбежала снова. Только слабо верится в байку насчет воскрешения святого на Яго-Яго. Думаю, это всего лишь повод. В действительности она искала гармонию между добром и злом, которую рассчитывала найти среди примитивных полисирианцев. А еще искала человека, способного принять ее такой, какая она есть. Как считаете, я прав?

— Даже не представляю. — Дрейк резко поднялся. — Мне пора.

Фараон легонько тронул его за рукав.

— Позвольте весьма деликатный вопрос. Надеюсь, вы не обидитесь?

Дрейк устало вздохнул.

— Валяйте.

— Вы, часом, не потомок голландцев?

— Нет, — сухо ответил Дрейк и вышел.

Минуло три месяца из шести, отпущенных «Васильком», а рулонов шелка не убавилось ни на один. Зато капиталы Дрейка стремительно таяли. Даже «Летучий голландец» знавал лучшие времена.

Заведомая глупость — пытаться продать товар на Благой Потере, да и на Лазури тоже. А продать его необходимо и поскорей, ибо Дрейк не собирался сводить счеты с жизнью — напротив, а раз так, нужно как-то зарабатывать на хлеб, и призрачный корабль лучше, чем ничего. Единственным местом, где население в своей наивности могло обменять ценные товары на «отрезы туманной дымки и васильковое нечто», оставался Яго-Яго. Однако Дрейк отказывался лететь туда по двум причинам. Первая — желание дискредитировать Аннабель Ли, вторая — страх лишиться лицензии. Теперь обстоятельства изменились. Во-первых, как бы низко ни пала Аннабель в его глазах, жгучей ненависти она не вызывала, и вряд ли вызовет; во-вторых, какой смысл в лицензии, если нет корабля. Как ни крути, лететь на Яго-Яго придется.

Взмыв над Райскими кущами, Дрейк вновь очутился среди звезд, чей свет очаровывал. Мадам Джин осталась в порту. Настроив автопилот, Дрейк взял пленку, купленную у Фараона, и вставил ее в проектор. В тот же миг Длинноногая Мэри шагнула в кабину. Потом достал стерео-снимок, подаренный Пенелопой, прислонил к изножью лампы, и наконец включил интерком.

— Сегодня я поведаю о великом переходе через реку Потомак, о странствиях святого духа по земле, — вещала святая Аннабель Ли.

Тем временем Мэри избавилась от последней детали туалета и не спеша двинулась вдоль подмостков. Помещение наполнил аромат виноградников с Лазури. Отключив звук на стерео-записи, Дрейк отметил, что танец гармонирует с ритмом проповеди, с необычайным голосом проповедницы. Оба воплощения Аннабель пытались выразить одно и то же.

«Погляди на меня, — взывали они в унисон. — Я так одинока, напугана и полна любви». «Да-да, ты не ошибся! — кричала девушка с холма. — Меня переполняет любовь. Любовь!»