Бокал звезд

Мимо, поднимая клубы пыли, продребезжал пустой грузовичок.

— О, посмотрите на Джейн. О, посмотрите на Джона.

— Лори, теперь ты сможешь почитать мне «Зимой и летом», — сказал я.

Она подняла голову от книжки. Не могу забыть ее глаза. Словно глубокие голубые озера, впервые отразившие солнечный свет.

— Конечно, папочка, я тебе почитаю.

Мэри Эллен свернула с шоссе на дорогу, ведущую к нашему дому.

— Дорогой, а Стивенсон не слишком сложен для нее?

— Нет, мама, — заявила Лори. — Ты не поднимаешь. Я уже умею читать!

— Но ведь ты же ей поможешь с трудными местами, да, Мэри Эл? — спросил я и поинтересовался: — А что у нас сегодня на ужин?

— Ростбиф. Ждет в духовке.

Мэри Эл свернула на подъездную дорожку и остановилась у куста форсайтии. Наш дом стоял на холме, и отсюда вся трасса была как на ладони. Машины сновали по ней туда-сюда, словно хлопотливые металлические жучки. За трассой раскинулось живописное озеро. В ясные дни можно было даже разглядеть Канаду. Но тот день выдался пасмурный, и молочная синева озера сливалась с туманной голубизной неба. Листья кленов во дворе шелестели под порывами ветра.

Я вытащил вечернюю газету из почтового ящика у ворот, поднялся на веранду и устроился на качелях. Лори была уже там, открытый букварь лежал у нее на коленях.

Мы тихо покачивались взад-вперед.

— Я вижу Джейн, — читала Лори. — Я вижу Джона.

Ветер шевелил страницы газеты, заголовки плыли перед глазами. Опять все про бомбу, а ниже та же зловещая история о мегатоннах и возможных мегажертвах. Вскоре газета выскользнула из моих рук, и я сидел, слушая чтение Лори, шорох ветра и звяканье столовых приборов, которые Мэри Эллен раскладывала на обеденном столе.

Мне до сих пор все еще слышится радостный звон посуды, легкий шорох ветра и — яснее всего — нежный детский голосок Лори, повторяющий: «Джейн — девочка. Джон — мальчик, Я вижу Джейн. Я вижу Джона…»

Мальчик, девочка и бомба. А потом Мэри Эллен позвала нас ужинать.

Больше всего мне запомнилось, как на исходе дня мы втроем сидели на качелях. Лори устроилась посередине, на коленях у нее лежал «Детский цветник стихов» Стивенсона, открытый на стихотворении «Зимой и летом»[17].

— Зимой еще не бре…

— Брезжит, — подсказала Мэри Эллен.

— Зимой еще не брезжит свет…

А я… уже умыт, одет…

Напротив, летом спать меня…

Всегда кладут при свете дня.

— Лори отлично читает, правда, дорогой?

— Средь бела дня я спать иду,

А птицы пр…

— Прыгают…

— А птицы прыгают в саду.

И взр… И взрослые, покинув дом…

— Гуляют…

— Гуляют под моим окном.

Как я уже сказал, есть вещи, которые мы не можем забыть, есть вещи, которые мы не хотим забыть, а есть некоторые, особенные, которые сочетают в себе и то, и другое.

Лори уже большая, но теперь она не умеет читать. А зачем? Ведь читать нечего. Когда-то давным-давно она что-то читала, но теперь, конечно, уже все забыла. Наверное, это даже к лучшему. В маленьком поселке, который мы построили в холмах, подальше от радиоактивных берегов озера, печатное слово никому не нужно. Здесь нужна только крепкая спина, чтобы с утра до ночи работать в поле.

Нам нечем заполнить долгие зимние вечера. Книги, наверное, могли бы помочь, но то будут старые книги. Они напомнят о прошлом, которое лучше не вспоминать, о жизни, в которую мы уже сами не верим, которая осталась только в воспоминаниях. Воспоминания приходят, когда мы сидим у очага, а снаружи в кромешной тьме рыдает и стонет ветер, разнося пепел сгоревших городов над бесплодной землей.

АЛЛИЛУЙЯ!

Его прозвали «Реактивный голландец», хотя ни голландцем, ни реактивным он не был. Неоземлянин, чей корабль, как и все межпланетные корабли в его эпоху, работал на хронодвигателе Ламара. А звали его Натаниэль Дрейк.

Легенда гласила, будто в каждом порту он искал некую женщину, чтобы в любви обрести искупление, однако создатели легенд склонны проводить параллели там, где их нет и в помине. Дрейк действительно искал ЕЕ — неуловимую и призрачную больше, чем он сам, но искупление надеялся обрести не в любви, а в ненависти.

Его история началась у орбитальных берегов Яго-Яго, вскоре после того, как «Суэцкий канал» дал первую «протечку». В те времена Сатрапия Сириуса переживала промышленный бум. Ее сферические торговые корабли бороздили межпланетные моря; грузовые суда чуть ли не ежедневно отчаливали из Суэцкого канала на ненасытные терранские ярмарки. Ее планеты процветали, народы не знали нужды и горя, политики погрязали в роскоши. Лишь одна из десяти экосфер не испытала на себе блага цивилизации. Планета Яго-Яго подверглась остракизму из-за опальных туземцев (пятый пункт параграфа В-81 Межзвездного кодекса) и не прельщала ни поэтов, ни мародеров.

Натаниэль Дрейк перевозил партию василькового шелка с Незабудки на Диор — иначе говоря, с Сириуса VIII на Сириус X. Между их орбитами располагался Сириус IX, он же Яго-Яго. Три планеты образовывали единое созвездие и, дабы не попасть под гравитацию Яго-Яго, Дрейк задал автопилоту своего одноместного корабля обходную траекторию, причем с запасом, не догадываясь, что тем самым нечаянно направил «Ночного скитальца» в пределы космоса, куда еще не ступала нога человека.

Когда гиперпространственная система «Суэцкого канала» обнаружила свою полную непригодность к межзвездным полетам, межпланетные астронавты безропотно покорились судьбе, а с одиночеством боролись тремя проверенными способами. Первыми в списке шли реалити-кадры с девушками, вторыми — стерео-комиксы, замыкал тройку беспохмельный джин. Натаниэль Дрейк не чурался невинного вуайеризма, но жажду предпочитал утолять, а не усугублять, поэтому в рейсах чаще всего прибегал к третьему средству — джину. Нынешний полет не стал исключением. Дрейк уже приканчивал пятую бутылку, как вдруг в кабину постучали.

Натаниэль был человек не робкого десятка и редко поддавался панике. Наполнив опустевший стакан, он поставил бутылку на штурманский столик и прислушался. Снаружи тихонько поскрипывала обшивка фюзеляжа, внизу, в приборном отсеке, ровно гудел гравитационный генератор — все, никаких посторонних звуков. Внезапно стук повторился.

Дрейк неспешно поднялся, взял с прикроватной полки ионный пистолет, положил на стол, сам сел рядом и крикнул:

— Войдите.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла девушка. Высокая и светлая. На тонком скуластом лице выделялись широко посаженные карие глаза — очень необычные, они словно смотрели вглубь и поверх одновременно. На незнакомке была серо-голубая блузка, такого же цвета юбка и кепи.

Церковь эмансипации славилась строгостью в одежде, но на сей раз, когда девушка, покачивая бедрами, двинулась к столу, вся строгость куда-то улетучилась. Приглядевшись, Дрейк быстро сообразил, в чем дело. Незваная гостья обладала поистине выдающимися формами — завернись она хоть в мешок, такие округлости не скроешь.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, незнакомка ничуть не смутилась. Однако ее шокировала внешность Дрейка. Видок и впрямь еще тот: обросший, капитанские бакенбарды и усы исчезли под густой косматой бородой, которая добавляла добрых два десятка лет к его тридцати двум.

— Наверное вы удивлены, — нарушила молчание гостья. Хрипловатый, но на удивление глубокий и проникновенный голос придавал словам непривычный резонанс.

Дрейк выудил второй стакан, плеснул туда джина и протянул девушке. Та, естественно, отказалась.

— Нет, благодарю.

Осушив стакан, Дрейк откинулся на стуле и стал ждать, попутно гадая, зачем и откуда взялась таинственная незнакомка. Ну откуда понятно — в грузовом отсеке для безбилетников места вдоволь, а портовые власти отродясь не брезговали взятками. А вот зачем — вопрос из другой оперы.

Ответ озвучила сама девушка.

— Пожалуйста, отвезите меня на Яго-Яго, — попросила она. — Я щедро заплачу. На пассажирском корабле лететь опасно — слишком много народу: вряд ли пилот станет рисковать, чтобы высадить меня на запрещенной планете. Только одиночка, такой, как вы. Вам все равно по пути, потеряете пару часов, зато никто не узнает.

17

Р. Л. Стивенсон «Зимой и летом». (Пер. О.Румера).