Страница 98 из 111
Толо скажет мне, почему его матросы решили спасать адмирала в гробу, а не мои вазы — ведь на них так приятно и поучительно смотреть. Мои кредиторы надеялись, что их спасли. А за адмирала много гиней не выручишь. Я имею в виду того адмирала, в гробу, человека без особых заслуг и весьма недалекого. Но в море можно завоевать громкую славу. Кто только не восторгался тем отважным флотоводцем — забыл я, как его звали, но его имя у всех на устах, — нет, нет, не Плинием Старшим, это другой адмирал, он какой-то такой, но не толстый и астмой не страдает. Это Кэтрин страдала. Нет, вроде, и он тоже. Ведь вполне возможно, чтобы два человека походили друг на друга. Как же мы тогда узнали бы что-то про своих собратьев без внимательного сопоставления различных типов, ах да, этот адмирал — мой лучший друг, спаситель нашей страны. Так окрестил его неаполитанский король. Его слова. Но я имею в виду нашу страну, Англию. Да, этот адмирал стал мне родным сыном, чье благополучие и спокойствие разума значат для меня больше, нежели собственное благополучие, поскольку за последние пять лет дела мои сложились неудачно. Должен признаться, что мир, в котором я прежде чувствовал себя как дома, теперь сильно изменился. Старые обычаи забыты, а новые веяния я не понимаю и могу лишь сожалеть, потому что, увы, не воспринимаю эту тупость разумения, что мне никогда не была присуща. Для других я вроде как дурак. Ее следует наказать за то, что она выставляет меня дураком перед другими. Можно мне глоток водички — слышит ли она меня? Я их слышу вполне хорошо.
Теперь я чувствую себя получше. Сон освежает. Толо и жену больше не слышу, но их присутствие ощущаю. Их одежду. Если бы не холод, было бы совсем уютно и спокойно. На вершине вулкана всегда было очень холодно, даже когда у подножия жуткая жара. Не понимаю, почему пугливые не хотят забираться на вулкан, чего там бояться? Я так и не смог уговорить Чарлза взобраться на Везувий вместе со мной, ну Кэтрин, понятно — она была такой болезненной. А Плиний — слишком толстым. Неумно позволять себе толстеть, хотя сам я стал слишком уж худым. Мне следует понастойчивее просить их восходить на гору вместе со мной, подъем так бодрит и возбуждает, особенно во время извержения. Я стану взбираться впереди без страха, а их придется втаскивать проводникам с помощью ремней. Каждый обязан взобраться на вулкан и лично убедиться, что этот монстр вполне безвреден. Я уже чую его горячее серное дыхание. И запах жареных каштанов. Но это может быть и запах жареного кофе, а если я попрошу ложечку кофе, они не дадут мне, опасаясь что тогда я не усну. Я просыпаюсь теперь от света. Какой-то оранжево-красный поток. Льется устойчиво, мягко и слабеет у самого верха. После восхождения я предложу им музыкальный интервал. Кэтрин сыграет на пианино, а та, которая меня больше не любит, споет «Правь, Британия!» Ну а я сыграю на виолончели; чему научился в юности, не забудешь никогда. Стены построены прочно и защищают нас от ветра, а в голове у меня ветер гуляет вовсю, его не надо выпускать, а то он перевернет пианино Кэтрин. Так безопасно, безопасно, Толо сжал мне руку, все уже здесь, все перенесены на сильных руках, на сильных спинах по склону горы. Все собрались в одном месте. Я заметил, что большинство присутствующих рассматривают мои картины и вазы. Лишь отдельные гости интересуются образцами вулканических пород. Ну а ты что думаешь, Джек? Обезьянка метнула на меня быстрый взгляд, показавшийся плутовским, она наклонила голову к своему торчащему маленькому красному члену и что-то зашептала мне на ухо. Хотя любой порок нести на себе не так-то легко, тем не менее воспрявший дух помогает преодолевать пороки, но если человек лишится поддержки и остается один перед обломками рухнувших надежд, тогда наступает отчаяние. Джек — довольно удивительное существо. Он великолепно понимает меня. Напишу-ка я письмо в Королевское научное общество, это ведь самая важная в Европе академия наук, а я имею честь быть его членом. Нужны сила духа, терпение, спокойствие и смирение. Что-то мерцает. Пахнет холодной плесенью. Надо быть поосторожнее. Можно стать слишком уж бесстрашным. Джек метнулся за скалу. Кто-то должен смотреть, чтобы шельмец не подходил чересчур близко к кратеру. Я спасу его. Вот он тут. Он уселся мне прямо на грудь. Я даже ощущаю его тяжесть. Чувствую вонь его испражнений. Больше вдыхать такое зловоние я не в силах. А когда гости уйдут, я опять прилягу на кровать, ибо если уж сильно перетрудился, то позволено и отдохнуть. Чтобы перенапрячься и вымотаться, не обязательно надо быть старым. Тяжело дышать. Для работы в свое удовольствие я всегда находил в себе силы и энергию. И чем больше перенапрягался, тем здоровее себя чувствовал. От долгого лежания в постели я только слабну. Меня состарило не увлечение антиквариатом. Скорее, наоборот, любимые вещи омолаживали меня. Главным же интересом для меня всегда оставалось необычное время, в которое я жил. Мне не нравится, что теперь мне говорят про меня. Все мои друзья, которые понимали меня, перемерли. Даже им я казался чудаком, хотя, как знать, может, и не был таким уж законченным чудаком. Но человек в моем положении сам себя защитить не может, как и автор из простонародья, я ежедневно наблюдаю за положительными результатами своих усилий по улучшению вкуса и повышению знаний среди людей, окружающих меня. Я имею в виду не общество и не пространство вообще, а нечто другое. Законодателей моды и образа жизни. Корабль. Качка. Адмирал. Адмирабль. Я всегда четко знал, что меня восхищает и что хочу объяснить другим. Я видел — они интересуются мною. Белый свет. Они ценили мое мнение. Энтузиазм делал меня зрячим, поэтому мне не надо открывать глаза. От меня ждали, что я стану сильно волноваться. Прочное впечатление оставляет лишь чрезмерная масса. Но потом она научилась дразнить меня. Вкус изменчив, словно женщина. Они еще здесь? Женские руки качают мне голову. Знаю, это моя жена, она умеет успокаивать. Да вот поэтому-то я и стал знаменитым. Утверждать так наверняка не могу, но я оказывал значительное влияние. Как хочется приложить ладонь ко рту, а то из головы выходит воздух. Но жена слишком сильно сжимает мне голову, она же знает, как надо делать. Изо рта у меня вырывается воздух. Дайте я посмотрю, как его можно загнать назад. Тогда я удержу его. Понемногу заглотаю. Там. Мне повезло жить в одно время со многими выдающимися личностями и дружить с ними. Горжусь своей ролью, что отдал свои силы во имя… Воздух. Нет, влияние. Все еще во рту. Готов поспорить, что меня еще будут вспоминать. Но история учит, что о людях не всегда помнят по действительно достойным делам. Один старается усердно, добивается многого, по праву добивается, а потом, увы, с его именем связывают всякий бред; другие слышат, пересказывают, и все потом вспоминают только эти россказни. Такова судьба Плиния Старшего. Выпущу-ка я теперь немного воздуха. Тот самый Плиний, который никогда не тратил попусту время, неустанно собирал и изучал факты и написал сотню книг, разве он мог предполагать, что помнить его будут не по его трудам — их не станут изучать, осмысливать и усваивать, а воздух-то все выходит и выходит, и что все знания Плиния ничего не значат, потому что новые открытия выметают прочь, перечеркивают и хоронят старые представления, хоть и добытые с таким трудом. Хватит выпускать воздух. И Плиния теперь помнят только по одному факту из его жизни, по факту печальной гибели. Лишь из-за Везувия и произносят его имя. Теперь заберу-ка я назад немного воздуха. По-моему, он очень бы разочаровался, узнай об этом. Но мне удалось заглотнуть совсем немного воздуха. Слишком много я выпустил его, попробую вдохнуть еще. Ну что ж, если кто-то памятен в истории только по одному событию, одному эпизоду в длинной, полной событиями жизни, то, видимо, есть более несчастные людские судьбы, чем судьбы прославившихся только потому, что стали жертвами извержения вулкана. Мне больше повезло. Вулкан так и не причинил мне зла. Он не только не наказывал меня за любовь и преданность, но приносил одно лишь удовольствие. На этот раз я больше не выпущу воздух изо рта. У меня была счастливая жизнь. Хотелось бы, чтобы меня помнили благодаря вулкану.