Страница 105 из 111
А теперь он здорово приболел и ослаб. Мне нужно было что-то делать. А что я могла, разве только сидеть сложа руки и смотреть, как старею, ожидая, пока посланник не окачурится, а тогда мы вернулись бы сразу в Англию. Но тут оказалось, что мы жили в бурное время, и я стала гордиться тем, что англичанка (хотя об этом я и так никогда не забывала), а адмирал стал жить у нас, ну и, конечно же, он не мог не втюриться в мою ненаглядную. Он просто глаз с нее не сводил и, готова поклясться, видел ее даже своим слепым глазом. Первые дни он все время лежал в постели, а я помогала своей дорогуше ухаживать за ним и видела (так же ясно, как и древний вулкан в окно), что он распалялся и все больше влюблялся в нее, а она влюблялась в него, и у нас вместе с адмиралом началась новая жизнь. Ну так вот нам предстояло возвращаться в Англию гораздо раньше, нежели я думала. Потому как адмирал был женат, а тут почувствовала, что он влюбился в мою дочь и нашел в ней самую лучшую женщину на свете и, конечно же, не желал иметь ничего больше со своей законной супругой. Все мужики так поступают.
Ну и во мне огонек тоже не совсем потух, поскольку я с радостью увидела, что сердечко у моей ненаглядной сызнова пробудилось. Ну и, это самое, мне надо было что-то срочно делать, раз уж промеж них вспыхнула любовь, хоть и не так скоро, как я ожидала. Он был какой-то не такой, но все же разве кто-нибудь слышал о мужике, который был бы верен своей жене? Но он был верен, сказала как-то моя дорогуша, потому что всего единственный раз втрескался несколько лет назад в какую-то бабенку в другом итальянском порту, но в женщину вполне порядочную, а не в портовую шлюху. Я, разумеется, никогда не слышала о моряках, чтобы они были такими настоящими мужчинами, как он, но также никогда и не слышала, чтобы про мою дочь говорили бы дурное, как о падшей женщине. Теперь она по-серьезному относилась ко всему и даже как-то сходила в католическую церковь и помолилась там по-ихнему. Как я уже говорила, они теперь все время проводили вместе, словно две невинные девочки, и только смотрели друг на дружку, отведут взгляд и снова смотрят, но я-то понимала, что там промеж них происходило.
Ну а потом все случилось в одночасье: французы наступали, и мы должны были быстренько уложить все вещи, а старый посланник сломался и притих, потому как нужно было оставлять дом и всю мебель, ну мы и ушли в глухую ночь во время ужасной бури. Нас, короля с королевой и всех остальных, спас ухажер моей ненаглядной, но плавание по бурному морю стало тяжким испытанием, в каютах набивалось по пять-шесть человек, спать приходилось на матросских нарах, на матрасах или прямо на голом полу. А мы вообще не сомкнули глаз. Я уложила короля в постель, он был прямо как огромный ребенок, все держал в руках святой колокольчик и все время крестился. А моя драгоценная уложила спать королеву, они были самыми лучшими подругами, и моя дочь ходила к ней во дворец почитай кажный день. Ну а потом мы стали с ней обходить корабль и помогать тем, кого сильно тошнило, и убирать за ними. Я ни чуточки не боялась, и моя ненаглядная тоже не боялась. Она была среди пассажиров самая храбрая, настоящая героиня. Все восхищались ею. И мы благополучно добрались до места, хотя королева и потеряла в пути своего маленького мальчика, так грустно было смотреть, как он умирал, моя ненаглядная прижала его к своей груди и все старалась поддержать его и не дать ему умереть. Я так считаю, что в этот момент она поняла, что значит быть матерью, и захотела потом заиметь своего ребенка, и действительно заимела от того маленького адмирала, который так сильно любил ее. Любой матери известно, что это такое.
Я так радовалась за нее, видя ее счастливой, такой счастливой, какой она никогда не бывала. И все те годы, будучи мадамой — матерью супруги посланника, я особо не перетруждалась, ну расчешешь ей волосы, принесешь сладенького или чего-нибудь выпить, как та мать примадонны, сидевшая сбоку сцены, но теперь-то я могла по-настоящему помогать ей, могла следить за старичком, когда он приходит и уходит, и вовремя предупреждать любящую парочку, остающуюся наедине. Адмирал вел себя с нею, как маленький ребенок. Я понимала, что ему хотелось, чтобы и я полюбила его, поскольку он, как мне рассказала моя дорогуша, потерял мать, когда был еще совсем парнишкой, даже еще и в море ни разу не выходил. Он совсем был не похож на большинство мужчин. Ему и впрямь нравилось бывать в женском обществе и болтать с женщинами.
И таким образом мы жили все вместе и расстались только тогда, когда им стало нужно вернуться в Неаполь и остановить там революцию после ухода из города французов. Взять меня с собой они не могли, и я осталась одна в Палермо на целых полтора месяца. Это самый длительный срок, на который я расставалась со своей ненаглядной после того, как ей исполнилось шестнадцать лет. Мы все время были вместе, она знала, что на меня завсегда и во всем можно положиться.
Ну а потом, когда они вернулись, мы все сели на его корабль и поплыли осматривать красивые места и там же, на том корабле, праздновали ее день рождения, но в тот раз она не казалась заправским моряком, потому что уже была беременная, а об этом знала только я. Ее муж воспринял известие спокойно, лучше чем нам думалось и даже слова не сказал, но как-то сразу состарился и стал искать себе другую молодку вроде моей дочери, но таких женщин больше в природе не существовало. Оба они прекрасно знали об этом. Так что престарелый посланник не очень-то опечалился, однако здорово расстроился, узнав, что он больше не может исполнять свою должность, ну а мы все очень обрадовались предстоящему возвращению в Англию. Путешествие было очень интересным, хоть все эти чертовы кареты и повытрясли мои старые косточки, и пушки повсюду так оглушительно бухали, но адмирал не очень-то считался со мною и не давал команду стрелять потише. Ну а когда мы наконец-то добрались в целости и сохранности до берегов Англии, его и там бурно приветствовали, даже еще громче и сильнее, и мы добирались до Лондона целых три дня. Ну а потом каждый был волен поступать, как ему вздумается, и моя ненаглядная предупредила меня, что адмиральская жена ожидает его в гостинице на Кинг-стрит. Так вот, когда мы приехали в Лондон, они поселили мисс Найт и меня сперва на Албемарл-стрит. Мисс Найт долго жила с нами, она искренне восхищалась моей дочерью. По приезде я так вымоталась, что сразу же отправилась в свою комнату, а на следующее утро, когда пошла к мисс Найт поинтересоваться, не хочет ли она позавтракать, оказалось, что она в своем номере не появлялась всю ночь. Содержатель гостиницы сказал мне, что, спустя час после приезда, она вышла из гостиницы и помчалась к подруге, так как кто-то приходил сюда и рассказывал жуткие истории про мою ненаглядную, и что порядочным женщинам негоже водиться с нею. Стало быть, мисс Найт, к которой мы так по-доброму относились, и моя дочь сама настояла взять ее к нам, когда умерла ее мать, и которая была членом нашей семьи почти два года, ушла, и больше мы ее никогда не видели.
В Лондоне, как я замечала, многие завидовали черной завистью моей драгоценной, да и как ей было не завидовать, когда самый знаменитый из всех героев был у ее ног! Но можете быть уверены, что мы это в голову не брали и шли своей дорогой, а на долю старой Мэри выпало до чертиков всякой работы, когда мы поселились в новом загородном доме, а вскоре и сам адмирал пожаловал к нам на проживание, когда его жена усекла, что не в силах тягаться с очарованием моей дорогуши. Ну а потом родился ребенок. Я была при родах и держала ее за руку и вместе с ней испытывала родовые боли, а она держалась молодцом и даже не кричала, но роды, надо сказать, были не тяжелыми.
Это был ее второй ребенок, но о первой дочери мы никогда даже не заикались, теперь она, наверное, стала уже взрослой женщиной. Дочь не хотела, чтобы адмирал узнал о первом ребенке, потому как он очень гордился и думал, что ее первый ребенок — от него. Так вот, я была там и делала все, что нужно, а он за две недели до родов ушел в море. Бедняга и так потерял в боях глаз и руку, а они все еще никак не могли обойтись без него и послали его воевать в Данию, поскольку он был самым храбрым. Он очень тосковал по моей ненаглядной, не думаю, что есть на свете другой такой мужчина, который так любил бы женщину, как он. А письма, которые он писал ей! В апреле весь флот отмечал день рождения моей милой, и все его офицеры поднимали тосты за нее, а он повесил ее портрет себе на грудь, и так и сидел. А вот в порту, когда один из офицеров вознамерился взять на борт свою жену, адмирал не позволил, потому как, объяснил он, обещал моей дочери, что никогда не разрешит ни одной женщине ступить на палубу судна, но не думаю, что это она заставила его дать такое обещание. Просто ему хотелось показать, насколько сильно он ее любит.