Без взаимности (ЛП)

Я снова начал писать. Стихи. Это всегда были стихи. Благодаря им я могу самовыражаться. Они — голос моей души. Так было с «Анестезией». Сборник стал признанием моего одиночества, хотя в то время мы с Хэдли еще были вместе.

В последнее время я работал над стихами про Ники. Они помогали принимать все произошедшее. Где сейчас Хэдли, я не знаю. Она ушла, как и говорила. Хочется верить, что она нашла спокойствие и умиротворение, которые искала. Может, однажды вернется, и Ники заново с ней познакомится. А пока я буду рассказывать сыну истории о его маме.

Ники растет очень быстро. Он уже ходит. Много смеется, играет. Любимые игрушки по-прежнему сменяют одна другую каждую неделю. Прошлого для Ники не существует. Он не помнит, как лежал в больнице и как едва не умер.

Но я — помню. Эти воспоминания не дают мне спать по ночам. Постоянно проверяя, все ли в порядке с Ники, я чаще в итоге сплю рядом с его кроваткой на полу. Ну и пусть. Так я чувствую, что все под контролем.

Всякий раз, когда вижу, как Ники неуверенно переставляет ножки, я смотрю на свои ноги. Шевелю пальцами, чтобы понять механику ходьбы. И бывают моменты, когда каждый мой шаг ощущается как первый. Бывают моменты, когда я с изумлением смотрю на мир глазами Ники.

И все время прихожу к одному и тому же выводу: что храбрость — это не отсутствие страха, а способность делать что-то, несмотря на риск потерпеть неудачу. Как, например, создать произведение искусства, зная, что людям оно может не понравиться.

Храбрость — это как влюбленность. Не знаешь, ответит ли тебе человек взаимностью, но все равно влюбляешься.

Храбрость — это ждать мою Лейлу. Я не мог попросить ее любить меня в ответ. Это было бы нечестно. Она и так дала мне слишком много, а взамен я лишь причинял ей боль.

Поэтому пообещав Лейле ждать, с тех пор я верен своему слову. Осень тем временем прошла, и наступила зима.

Вместе с зимой бесконечно длятся дни, когда мы встречаемся после ее занятий, и я постоянно замечаю, как она сторонится меня. Поначалу Лейла даже не позволяла к ней прикоснуться. Мы ходили в кафе, что неподалеку, сидели на приличном расстоянии друг от друга, и я просто пялился на нее — просто не знал, что еще делать. Лейла же смотрела куда угодно, только не на меня. Она играла с Ники, дарила ему шапки, смеялась вместе с ним, учила новым словам. А я не знал, на что решиться: хохотать над ее выходками или умолять о любви.

Каждый день я наблюдаю, как Лейла от меня уходит — то на занятия, то просто по каким-то делам. За бесконечными днями следуют бесконечный ночи, когда я думаю о ней, а потом, не выдержав, звоню. Какое-то время она игнорировала мои звонки, как вдруг однажды взяла трубку, но разговор получился скомканным. Потребовалось все мое терпение, чтобы через несколько дней Лейла начала оттаивать, и до меня наконец дошло, как трудно ей было, когда я отказывался открываться и разговаривать.

Мы ведем бесконечные беседы о Ники, о книгах и многом другом, о чем я даже не подозревал, что хочу поговорить. Я даже не знал, что у меня найдется так много слов.

И до тех пор, пока в моей жизни не появилась Лейла, не знал, что могу кого-то ждать.

Сейчас почти полночь, и Лейла позвонила сообщить, что скоро придет. Я попытался ее отговорить — так поздно ехать на метро до Бруклина может быть небезопасно, и лучше бы мне приехать к ней самому. Но она только рассмеялась и сказала, что полночные улицы — ее лучшие друзья.

Раздается стук в дверь, и я спешу открыть. Лейла стоит на пороге с такой широкой улыбкой на лице, что мне приходится схватиться за дверную ручку покрепче, чтобы не упасть. Ее красота словно взрыв, словно вспышка — внезапная и резкая. Мигом лишает меня остатков мыслей и способности дышать. Иногда мне приходится прижимать ладонь к своей груди, чтобы успокоить рвущееся наружу сердце.

— Я закончила! — подпрыгивая на ходу, Лейла входит в мою мрачную двухкомнатную квартиру. У меня тут книг больше, чем мебели, но Лейле все равно. Стены выкрашены в фиолетовый, поскольку она считает, что белый — это скучно, и ходила со мной подбирать краску.

— Что закончила? — закрыв дверь, я иду за Лейлой и смотрю, как она снимает с себя шубу, свитер, шапку, шарф и перчатки. Потом складывает все вещи горой на журнальный столик, и мне приходится прикусить щеку изнутри, чтобы не рассмеяться.

— Ну что? На улице адски холодно, — бросив на меня недовольный взгляд, заявляет Лейла.

— Конечно, мы ведь за окном Антарктида.

— Очень смешно, — закатив глаза, отвечает она, а мне кажется, что я могу поцеловать ее даже на расстоянии.

Достав из смешного девчачьего фиолетового рюкзака меховую шапку, Лейла идет в спальню, где спит Ники. Я иду за ней. Потому что следую за ней повсюду. Лейла на цыпочках подходит к кроватке, улыбается и радостно вздыхает, положив руку себе на грудь. Мне хочется рассмеяться от ее театрального жеста, но я сдерживаюсь. Сам не понимаю, почему допустил хотя бы на секунду, что Лейла может не полюбить Ники или что он станет для нее непосильной ношей. Она любит его. Об этом говорят всякие мелочи — что она постоянно приносит ему шапки или что никогда не забывает пожелать ему спокойной ночи по телефону.

Лейла кладет шапку — на этот раз мандаринового цвета — рядом с Ники и, вернувшись в гостиную, останавливается напротив меня. Ее улыбка сияет.

На Лейле короткая юбка, и несмотря на очень плотные колготки, мне хорошо видны изгибы бедер и икр. Я помню, как снимал с нее детали одежды — одну за другой. И помню так живо, что пальцы ноют от желания повторить.

— Томас, — тяжело дыша, начинает она. Я никогда не говорил этого вслух, но мне нравится, как Лейла произносит мое имя. Так никто до нее не делал. Она словно всякий раз изобретает меня заново. Магия какая-то. При том что сама Лейла любит говорить, будто магию творю именно я.

Вид вздымающейся груди Лейлы находит отклик у меня в паху. Мне приходится откашляться, прежде чем спросить:

— Так что ты закончила?

Она с усилием сглатывает и выглядит немного ошарашенной.

— Свою историю.

Лейла написала новеллу, которую до сих пор мне не показывала. Она даже не говорила о ней, не обсуждала со мной детали сюжета, как раньше, когда была моей студенткой. Эта дистанция между нами ранит, но я терплю. В отличие от меня, Лейла любит вести несколько проектов сразу и работать над несколькими историями.

Когда она наклоняется над рюкзаком, чтобы достать что-то из него, моему взгляду предстает верх ее груди, и я тут же смотрю в потолок. Чувствую себя конченым извращенцем. Только Лейле под силу заставить меня чувствовать себя молодым и стариком одновременно.

— Вот.

При взгляде на блокнот в ее протянутой руке все мои неуместные мысли вмиг улетучиваются.

— Что это?

— Я хочу, чтобы ты прочитал, — шепотом говорит Лейла.

Застенчивая и неуверенная, она смотрит на меня из-под опущенных ресниц. Обеспокоенно потирает одну ногу об другую. Лейла сейчас выглядит невозможно молодо. Мне кажется, что если я прикоснусь к ней, то запятнаю ее чистоту своими искушенными и циничными пальцами.

Лейла не просто дает мне прочитать написанную историю. Она дарит мне свое сердце.

В последнее время я много думаю о ее сердце. Оно большое и неистовое, нежное и сияющее. Оно как звезда или луна, или все чертово небо. И все это Лейла дарит мне. Она дарит мне небо.

А вот и он. Все к тому и шло. Давно знакомый страх снова дает о себе знать. Я физически ощущаю, как в груди стало тесно.

Но мне удается справиться. Преодолев страх и тревогу, я делаю шаг к Лейле — к единственному человеку, который мне нужен.

— О чем эта история?

— О том, как мы влюбляемся, — опустив руку, Лейла делает несколько шагов назад. Я бы остался на месте, но по сияющим фиолетовым глазам понимаю, что она хочет, чтобы подошел ближе. Дойдя до стены, Лейла расслабляется и опирается на нее, будто утонув. У меня тоже чувство, будто я утонул — в ней самой, когда остановился в считанных сантиметрах.