Без взаимности (ЛП)

Внезапно я понимаю, что тут мой дом. Состоящий из моих стонов, пота и влаги между ног. Кабинет Томаса ощущается домом куда больше, нежели моя башня или мамин дом в Нью-Йорке. Мне здесь нет необходимости прятаться. И можно быть собой. Кем бы я в итоге не оказалась.

Погруженный в собственные мысли, Томас молчит. Мне хочется спросить, о чем он думает, но я боюсь услышать ответ. Наверное, о ней, о Хэдли. Его мысли всегда о ней.

С тех пор как она ушла, прошло десять дней. Я знаю, она вернется. Поймет, как сильно ее любит Томас. В нем дремлет эта сила — сила его любви к ней. И она находит отражение во всех его действиях — даже в том, как Томас трахает меня. Как моим телом успокаивает свое разочарование. Или как всем своим телом жадно впитывает мои стоны и оргазмы, которые укрощают его ярость. И как он использует меня, чтобы быть счастливым.

— Я думала, ты пытаешься бросить, — замечаю я. Мне нужно, чтобы Томас посмотрел на меня, поэтому брякаю первое, что пришло на ум. Его мышцы словно просыпаются ото сна, когда он поворачивается в кресле в мою сторону и выпускает изо рта большое облако дыма.

— А я думал, ты пытаешься что-то написать, — по его скрипучему голосу я понимаю, что Томас чуть было не заснул. Не могу не отметить, что это мило и очень по-человечески. Люди занимаются сексом. Потом спят. Потом занимаются сексом снова.

— Что-то плохо идет.

Расслабленная атмосфера мгновенно сменяется напряженной. Томас по-прежнему сидит раскинувшись в кресле, но в глазах мерцают огоньки.

— Вот как?

Кивнув, я поднимаюсь на колени, и блокнот с глухим стуком падает на пол. Когда Томас окидывает меня взглядом, моя спина невольно выгибается — это движение уже стало привычным. Почти вся моя одежда кучей свалена на полу, и на мне сейчас только шерстяная юбка и полупрозрачный свитер, сквозь который отчетливо видны соски.

— То есть ты собираешься мне помочь? — тихим голосом, который никогда не остается незамеченным Томасом, спрашиваю я.

В прошлый раз, когда я попросила его помочь отредактировать мое стихотворение, он усадил меня на свой член и заставил читать вслух и при этом двигаться. И все время он сидел, словно король, не сделав ни единого движения и жадно наблюдая за мной, подпитывая тем самым мое нежелание останавливаться.

Я опускаюсь на четвереньки и ползу к Томасу, глядя на него сквозь опущенные ресницы. Крепче сжав зубами сигарету, он пристально следит за мной. За каждым движением моих распущенных волос и за каждым колыханием груди, едва скрытой свитером. Когда я подползаю к нему, Томас поворачивается в кресле ко мне лицом. Обхватив руками его ноги, я массирую икры, сев на корточки.

— Ну так как? — запрокинув голову, спрашиваю я и, прижавшись грудью к ноге Томаса, от приятного трения о грубую джинсовую ткань издаю громкий стон.

Потушив сигарету, Томас щелчком отправляет ее в мусорную корзину. Наклоняется ко мне и выдыхает дым прямо мне в рот. Я с такой жадностью втягиваю его, словно это мой последний шанс вздохнуть. О боже. Господи. Это слишком. Внутри тела зреет взрыв — и я не смогу его вынести.

Когда Томас поднимает меня и сажает на себя верхом, кресло громко скрипит от нашего веса.

— Этот звук сводит меня с ума, — бормочу я, поглаживая небритую щеку Томаса.

— Какой звук?

— Твоего дурацкого кресла, — говорю я и в ответ слышу смех. Мне кажется, все мое тело откликается на смех Томаса. — Каждый раз, когда его слышу, я думаю только о том, как ты мне трахаешь, а оно протестующе скрипит.

Криво ухмыльнувшись, Томас смеется снова.

— Мне начинает казаться, будто тебя больше привлекает мое тело, а не мой поэтический гений.

Гений — да, он именно такой. Понятия не имею, как, но слова приходят к нему из пространства. Он как будто просто смотрит в потолок и записывает пришедшие на ум строки. Как это у него удается, мне никогда не постичь.

Если отставить в сторону наш бешеный трах, Томас меня многому учит. Критикует неверный выбор слов, ругает за чрезмерно витиеватые обороты. Мне кажется, ему это нравится. Помимо секса это единственное занятие, которым он воодушевлен и от которого его глаза горят неукротимой страстью. Томас светится, когда говорит о поэзии.

— А еще я хочу, чтобы ты повысил мне оценки, — отвлекаясь от собственных раздумий, говорю я и скольжу по его почти неприкрытому расстегнутой ширинкой члену. — Ты же видишь, что мне плохо дается поэзия. Сюжет часто меняет направление, а выбор слов никуда не годится, — в его взгляде — тлеющий огонь. Томас крепко обхватывает мои бедра.

— Ты сейчас пытаешься выудить из меня комплимент?

— Ага, — беззастенчиво признаюсь я. — Сделай мне комплимент. Считай это вызовом.

Он впивается пальцами мне в кожу, чтобы я не двигалась.

— Ладно. Ты раздражаешь меня гораздо меньше, чем раньше.

— Ого, остановись! А то я покраснела, — я шлепаю по его обнаженной груди. — Ты просто мастер своего дела.

Томас шлепает меня по заднице в ответ и заставляет меня простонать.

— Я уже говорил, что у меня плохо получается управляться со словами. И если тебе хочется комплиментов, то лучше иди к друзьям.

Это шутка, я знаю. Саркастическое замечание. Мне стоит тут же забыть о нем не портить момент — я и так ворую у Томаса немало времени.

Но мое упрямое сердце не в том настроении. Оно тут же вспоминает слова Томаса, сказанные в ту ночь в его полном коробок кабинете: «Я нашел дневники своего отца и его стихи и понял… что нашел для себя способ высказаться».

Наверное, Томас замечает, что я замерла в его объятиях, поскольку тоже напрягается всем телом. После той попытки в машине я больше не затрагивала эту тему — что он больше не пишет.

— В чем дело? — нахмурившись, спрашивает он.

— Ни в чем, — улыбаюсь я и начинаю массировать ему плечи, делая то, что у меня получается лучше всего — отвлекать его.

— Лейла, — предупреждающе рычит Томас. Это так нечестно. Я не могу устоять перед его голосом.

Каким-то образом меня одновременно получается напрячься и удрученно ссутулиться.

— Я… Я хочу посмотреть, как ты пишешь. Хоть немного. Что угодно. Просто хочу увидеть.

Проходит секунда. Потом вторая. В моей грудной клетке нарастает давление. Только не молчание. Оно все разрушит.

— Мне тяжело видеть тебя таким. Томас, я все понимаю. Но это так очевидно. Ты…

Не дав мне договорить, Томас поднимает меня и кладет стол. А когда пытаюсь сесть, прижимает ладонь к моей груди, чтобы я не двигалась. Он возвышается надо мной, словно какой-то бог гнева — с хмурым лицом и сияющей кожей. Моя грудная клетка вздымается и опадает под его ладонью, словно лишь благодаря ему я в состоянии дышать. И если он уберет руку, мне конец.

— Сними свитер.

Что? Нет.

— Томас…

— Снимай, — повторяет он и проводит языком по верхней губе.

Задрожав, я подчиняюсь. Когда оголяю грудь, дыхание Томаса становится глубже.

— И подними юбку до пояса.

Я делаю, как он сказал, и на этот раз его дыхание ускоряется, когда он молча смотрит мне между ног и на татуировку. Костяшками пальцев поглаживает вокруг нее, и мышцы моего живота непроизвольно сокращаются. Обеими руками раздвинув мне бедра, Томас большим пальцем проводит по мягкой коже и по мокрым складкам. Я ерзаю и извиваюсь от его прикосновений, от чего колышется моя отяжелевшая грудь.

Томаса возбуждает даже само зрелище. Он любит смотреть, как покачивается моя грудь, поэтому я извиваюсь снова и снова, корчусь и выгибаюсь в пояснице, чтобы разжечь его похоть. Меня это тоже заводит, хотя хочется скулить — я хочу, чтобы он поговорил со мной. Я больше не хочу отвлекать его или быть фальшивой Золушкой. Мне необходимо быть с ним самой собой. Это пугает так сильно, что я забываю, как дышать.

Такие мысли приходят ко мне не впервые, и я не понимаю, как их остановить.

Способность дышать возвращается, когда Томас отходит немного и достает из кармана пачку сигарет. Выуживает одну и закуривает.