Бог пива

Я двигался в указанном направлении, время от времени прихлебывая из подаренной фляги. Фляга была литра на полтора. По моим подсчетам, я уже давно должен был выхлебать из нее все, но фляга по-прежнему была полна. Я решил в этом плане не заморачиваться и продолжал пить.

Воздух был настолько свежим, что курить хотелось не переставая. Мало того. Курить хотелось даже во время курения. Затягиваясь дымом только что прикуренной сигареты, я уже с вожделением думал о следующей.

Время от времени тропинка упиралась в маленькие лесные речушки, через которые я легко перепрыгивал. На берегу одной из них я присел отдохнуть. В прозрачной воде плавала стайка золотых рыбок с роскошными хвостами. Мелодично гремел птичий хор (да так слаженно, словно птицы подчинялись невидимому дирижеру). Над моей головой порхали бабочки. Кругом царила настоящая идиллия, но я испытывал смутное беспокойство, которое все больше нарастало. Что-то в этой идиллии было не так. Чего-то мне не хватало.

И я знал – чего именно.

Не хватало консервных банок на дне речушки. Не хватало битых бутылок (целые бутылки тоже отсутствовали). За всю дорогу я не встретил ни одной гниющей мусорной свалки, ни одного ржавеющего древнего трактора, погибшего в неравной битве с урожаем. Старые покрышки не валялись повсеместно. Легкий ветерок не вынес мне под ноги ни одного обрывка газеты. Ни клочка туалетной бумаги. Под ногой, правда, был сигаретный бычок – но это был, увы, мой бычок.

Это, черт побери, не лес! Это какой-то тайный заповедник, предназначенный исключительно для отдыха крупных правительственных чинов и дружественных им мафиози…

Я представил, как из-за деревьев выходят мордовороты в камуфляже, сообщают, что это частная собственность, охраняемая государством, ставят меня к ближайшему березодубу и передергивают затворы Калашниковых…

Впрочем, если принять гипотезу Бьорна, я нахожусь вовсе не на Земле, а даже, наоборот, на Небе. Может, у них везде идиллия. Может, у них нет никакого правительства, никаких чиновников и, как следствие, никаких бандитов. Тогда не исключено, что здесь все леса такие.

Я с сомнением посмотрел на резвящихся золотых рыбок. Из-за ближайшей коряги к ним метнулась золотая щука. Рыбки бросились врассыпную (спастись удалось не всем). Я саркастически усмехнулся, бросил в воду окурок и отправился дальше.

Просто местные боги – боги дикие, не додумавшиеся до таких благ цивилизации, как консервы, трактора или пластиковые пакеты. Меня охватила паника при мысли о том, что в таком случае они могли не додуматься и до сигарет… а ну как я у них застряну?

Толстяк говорил, что я тоже бог… и что на землю богов кто-то не пускает… Это как же получается? Меня же с работы уволят (вместо повышения!), и так с шефом ругань постоянная из-за опозданий. Шеф-то ничего, ему на меня стучат, он и воспитывает, работа такая. А вот на прошлой работе, когда я еще был простым разработчиком… там мелюзга самоутверждалась. Начальнику положено к обеду приезжать, а наш пунктуальный осел каждое утро с блокнотиком всех встречал в девять. Ну, я с ними и распрощался. Как и все, кто чего-то стоил.

Вот не люблю никогда не опаздывающих людей. У меня от общения с ними комплекс неполноценности случается. Мол, они – не опаздывающие – пупы земли, а все остальные – нормальные люди – перед ними виноваты и им должны… Я вспомнил, как ознакомил с этой доктриной жену, и она мне немедленно все припомнила: и полтора часа у электрички, и полчаса перед театром Советской армии, и даже жалкие восемь минут при подаче заявления в ЗАГС… «Ты опаздывай, опаздывай, – сказала тогда Марина Львовна, собирая сумку, – а я у мамы поживу…»

Идти было удивительно легко, хотя я так себе ходок, с куревом надо завязывать. Ноги буквально пружинили от земли, поросшей под травой слоем упругого мха, и вскоре я вышел к маленькой уютной деревеньке вполне европейского вида. Несколько аккуратных деревянных коттеджей под разноцветными черепичными крышами, а у самой опушки, ближе всего ко мне, – здание побольше, белого камня, с маленькими окнами-бойницами. Подойдя к нему, я сразу понял, что это или кабак, или отель, или что-нибудь в этом роде, так как над дверями здания сверкала на солнце серебряная вывеска: «ЗЕМНЫЕ РАДОСТИ БОГОВ». Я ничего не имел против земных радостей и толкнул дверь.

Посетителей в кабаке не оказалось. Странно, в деревеньке я тоже не заметил ни одной живой души… Широкий проход между массивными столами вел от дверей к стойке бара. За стойкой ворочался похожий на орангутана громила. Его штрафную физиономию, покрытую многочисленными шрамами, украшал сплющенный нос, отливающий всеми цветами радуги. Содрогнувшись, я тем не менее мужественно подошел к стойке и оседлал табурет.

Громила не обратил на меня никакого внимания. Я покашлял. Громила демонстративно повернулся ко мне спиной.

– Привет от Бьорна, – сказал я.

– Да ну? – обрадовался громила, и его рожа перекосилась в гостеприимную ухмылку. – Жрать будешь?

Чтобы понять, что говорит изрядно шепелявивший трактирщик, приходилось внимательно вслушиваться.

– Обязательно, – сказал я, вдоволь налюбовавшись единственным зубом этого типа. – И еще как: с утра не жрамши!

– Джем меня зовут. Бог чревоугодия, – буркнул он и полез под стойку.

Я повернулся на табурете, оглядывая помещение, и остолбенел. На противоположной от меня стене висела картина. Картина, надо сказать, сильная!

Тревожное грозовое небо, озаряемое зловещими красными сполохами. Серая, тоскливо-серая каменная гряда, враждебная всему живому, усеянная искалеченными, расчлененными телами животных – коров, овец, лошадей… Над ними вьется отвратительная стая стервятников с человеческими головами. Стервятники дерутся за обладание кровавой добычей.

А на переднем плане – обезумевший костлявый старик в грязной рваной хламиде безжалостно втаптывает в камни несчастного маленького зверька, похожего на кролика, но обладающего великолепными ветвистыми рогами.

На скорбной мордочке зверька читается обреченная покорность судьбе и отчаянная мольба о пощаде. Но он не смотрит на несущего ему погибель старика. Он смотрит вдаль, на тела несчастных животных. Он скорбит не о себе – он скорбит о них.

Старик явно не скорбит ни о ком. Рот его перекошен в истерическом смехе кровожадного фанатика, костлявые пальцы судорожно сжаты в кулаки, воспаленные глаза горят яростной радостью дорвавшегося до любимого дела маньяка…

– А ты чего бог, парень? – прокряхтел сзади меня Джем.

Я с трудом оторвался от созерцания картины, и немедленно меня захлестнуло трусливое желание обернуться. Картина была написана столь реалистично, что я боялся, как бы старик-маньяк, покончив с кроликом, не соскочил на пол кабака и не растоптал меня, трактирщика, весь мир…

– Да, – сказал трактирщик, оценив мои чувства. – Я первое время из-за этой мазни в собственном заведении боялся ночевать. Потом привык.

– Апофеоз садизма, – пожаловался я ему. – Кошмарный сон зайца… Я бы ее выкинул. Или продал за большие деньги обществу защиты животных.

– Ешь, – сказал трактирщик, ставя передо мной большой дымящийся горшок. – Меня эта мазня от серьезных неприятностей спасла. К тому же теперь кто попало ко мне не шляется.

– Это точно, – согласился я, оглядев пустой трактир. – Кто попало не шляется!

Есть, спасибо картине, мне расхотелось, но я из вежливости зачерпнул из горшка и попробовал. Потом зачерпнул еще раз. Потом попросил приготовить мне еще три-четыре порции. Понятно теперь, почему Бьорн – толстый. Худым при таком питании мог остаться только очень больной человек.

– Что будешь пить? – спросил Джем.

– Не беспокойся. Мне тут подарили. – И я показал трактирщику флягу.

Он остолбенел. Потом посмотрел на меня, как-то нехорошо посмотрел.

– Это фляжка Бьорна? – спросил он вкрадчиво.

– Да, – сказал я, предчувствуя неладное. – А что?

Трактирщик, не нагибаясь, пошарил где-то внизу и аккуратно положил на стойку жуткого вида молоток. Я на всякий случай отодвинулся.