Страница 10 из 12
Голыщенко встал с лавки у стены.
– Погодите, соколики, – сказала бабка. – Скоро уже рассветет. Оставайтесь, поспите пару часов. Глянь, как вы уморились, у вас на лицах усе написано.
– Ты че, бабуля, – покачал головой Панчинков. – Некогда нам.
– А у меня водочка есть, огурчики с погреба, – сказала бабка, глянув на него с хитрой улыбкой. – Корову вчерась зарезала, у меня теперь отбивные жареные в печке с гречневой кашей.
Она посмотрела на каждого по очереди.
– Оставайтесь, поешьте по-человечьи. Куда вы попретесь на ночь глядя-то? Мне и неловко как-то, у меня так давно не было гостей. Все собака одна, я скоро так одичаю, и сама буду как собака.
Программисты переглянулись.
– Кстати, а что это с вашей собакой, бабушка? – спросил Хома. – Чего она то лаяла, то скулила?
Старуха покачала головой.
– Да больная она. Убивать жалко. Она постоянно то брешет, как самошедчая, то скулит, волком воет.
Хома кивнул. Это звучало убедительнее байки про телефон. Он вдруг почувствовал голод, в желудке громко квакнуло. Запах отбивных из-за заслонки в печи ударил в него с новой силой, нос почуял и свежесваренную гречневую кашу, сдобренную чесноком. Рот заполнился голодной слюной.
Сконфуженный, он посмотрел на усталые лица друзей. В их глазах прочел солидарность. Они тоже на вечеринке ничего не ели.
– Ну че, пацаны, – сказал он, – я бы поел чего-нить. Посидим немного, а потом пойдем. Согласны?
– Я бы от водочки не отказался, – крякнул Панчинков, с голодным азартом потирая руки. – Давай, бабка, мечи свое мясо и огурчики!
Голыщенко поморщился. Оставаться здесь почему-то хотелось не больше, чем ночевать на дороге в машине. Но, с другой стороны, он тоже не ел с обеда прошлого дня, и в животе царит неприятная сосущая пустота.
– Ладно, – сказал он и махнул рукой. – Гулять так гулять!
Все трое сели за стол, бабка принялась выставлять еду.
Панчинков разлил по стаканам водку и первый попробовал сочный соленый огурец из миски.
Хома поднес ко рту граненый стакан с мутно-белой жидкостью и залпом опрокинул в себя. На миг у него перехватило дыхание, глаза выпучились. Ему показалось, что у водки странный вкус, но списал на то, что самогон. Наверняка, на травах. Панчик был прав – потом будет, о чем рассказать. Время от времени нужно делать что-нибудь необычное, вроде этого. Так что, Хома даже был рад, что машина сломалась, и они, городские жители до мозга костей, получат такой вот «experience» в настоящей деревне, а на не какой-то там паршивой турбазе для корпоративов.
– Эх, хорошо пошло! – крякнул Панчик, выпив и хрустя огурцом.
Часы у него на руке показывали двадцать минут четвертого.
Хому разбудил переполненный мочевой пузырь. С трудом разлепив веки, он кое-как поднялся. Вокруг темно, за стеной меж досок просматривается темнота, из щелей тянет холодным предрассветным ветерком.
– Эх, деревня, – пробормотал он. – Выйдешь в поле, сядешь…гм…далеко тебя видать…
Терпеть сил не было, и он помочился прямо в угол сарая. Все равно под ногами трава, он спал на одеяле, так что ничего страшного.
Вдруг за спиной скрипнула дверь. Он дернулся, застегивая ширинку, но все же довел дело до конца.
Обернувшись, Хома увидел в предрассветной мгле старуху. Сердце бешено стучит, едва не выпрыгивает из груди. Однако теперь, когда увидел знакомое лицо, стало легче.
Хомский вдруг смутно припомнил, как бабка развела их пьяных и засыпавших на ходу по комнатам. Точнее – Панчика и Голыша отвела в соседнюю комнату, а вот его, Хому, почему-то сюда.
Бабка смотрит прямо на него, по губам змеится улыбка. Роман Хомский вздрогнул.
– А что, бабуся? – спросил он. – Чего тебе надо?
Бабка молча двинулась к нему. Хоме почудилось, что у нее на шее под телогрейкой что-то висит. Предмет испускает тусклый свет, он решил, что это экран планшета, но он погнал эту мысль. Нет, это определенно что-то колдовское, таинственное.
Он принялся отступать, к массивному деревянному столбу, на котором держится крыша. Бабка приближается, не отрывая от него черных, как ему показалось, демонических глаз.
– Ээ, бабуля, – Хома постарался взять себя в руки и выдавил улыбку. – Не шали. Я понимаю, что ты тут одна все время без мужиков…Ты милая и добрая… Но только я предпочитаю ровесниц. Без обид, ладно? Ты еще встретишь настоящего деда…преданного и любвеобильного. Который любит женщин постарше!
Он отвел глаза только на мгновение, но, когда вновь посмотрел перед собой, бабка исчезла. Как сквозь землю провалилась.
Чья-то рука легла ему на плечо. Хому окатило холодом – старуха стоит у него за спиной.
Студент качнулся, ощутив, как мозг ему будто сводит судорогой, голову заволакивает туман. Он захотел оттолкнуть старуху, но с ужасом понял, что руки не слушаются.
Бабка нажала ему на плечи, и Хомский почувствовал, что колени его сгибаются.
Старуха без труда взгромоздилась на него. Подчиняясь смутно ощутимой на уровне мыслей команде, Хома медленно направился к двери.
На улице все еще темно. Он ощутил ветерок на лице. В голове туман и пустота, в череп словно воткнули иголки. Тем не менее, Хома видит перед собой все, словно лошадь с надетыми шорами. Он покорно двинулся вперед, давя ногами стебли травы.
«Беги, – эхом прозвучала в мозгу команда. – Беги прямо».
– Бегу, – повторил он покорно.
Хомский стал двигаться быстрее. Ночь и сереющий на востоке рассвет слились в размытую полосу.
Роман бежит, словно на автопилоте. Встречный ветер охлаждает разгоряченное лицо и голову, но на спину и плечи давит тяжесть сидящей старухи.
Студенту показалось, что краем глаза он все же видит свет от небольшого монитора – у бабки в руках определенно планшет. Но Хома не делает никаких выводов, мозг просто фиксирует информацию, изо рта вырывается обжигающее, частое дыхание. По вискам струится пот.
Он бежит, перепрыгивая кочки, поваленные деревья.
Вскинул голову – впереди за лесом, как горы, белеют верхушки многоэтажных домов.
Вокруг стелется серый рассвет.
Перед глазами Хомы стали вдруг появляться символы, значение которых он не понимал, но узнал в них некий язык программирования, с которым никогда прежде не сталкивался.
Внезапно его озарило. Мелькающие, будто стекающие струйками, как в «Матрице», перед глазами символы вдруг стали обретать смысл. Это было как-то связано с квантовыми компьютерами, о которых он писал дипломную работу.
Мысленно Хома попытался заменить сначала один, потом еще один символ на другой. К его удивлению, у него получилось. Тогда он поменял – третий. И почувствовал – что-то изменилось.
Туман в голове стал рассеиваться. Мир, что он до этого не замечал, вновь возник всюду вокруг. Оцепенение, в котором пребывало его сознание все это время, стало ослабевать.
Нога Хомы зацепилась за камень. Он споткнулся и – покатился по земле вместе со старухой.
Приподнявшись на руках и тяжело дыша, увидел прямо перед собой ржавый обрезок трубы во влажной от росы траве.
Старуха вновь пыталась на него взобраться. Хома услышал тихонькое постукивание клавиш, и мозг его снова начал заволакивать туман.
Пальцы сомкнулись на трубе, металл обжег ладонь холодом.
Хомский обрушил трубу на старуху. Бабка хрипло вскрикнула.
Сознание Хомы полностью освободилось. Он снова занес трубу. Удар о старческое тело отозвался глухим стуком.
Его захлестнула ярость. Хомский бил, вкладывая все силы. Старуха тщетно пыталась закрыться руками, но они не были препятствием для тяжелой трубы. По ее лицу размазалась кровь.
Хрустнуло, по звуку что-то пластиковое. Хруст повторился несколько раз, будто раскололся монитор настольного ПК.
Наконец, бабка застонала в изнеможении, и Хома вдруг увидел, что это никакая не бабка. Перед ним на траве лежит черноволосая девушка в порванной белой блузке и дорогих черных брюках. Рот и бровь ее разбиты, кровь запеклась на левом виске. Там, где под разорванной тканью белеет кожа, Хомский отчетливо увидел кровоподтеки.