Страница 43 из 50
После этой речи, полной достоинства и скорби, вечевой колокол был снят; через несколько дней прибыли во Псков московские воеводы, которые привели жителей к присяге, а затем и сам Василий. Жители вышли ему навстречу за три версты от города и ударили челом в землю. Василий вежливо спросил их о здоровье. «Ты бы, государь наш, князь великий, царь всея Руси, здрав был», – отвечали они ему.
После этого Василий поехал помолиться к Святой Троице, а на другой день отдал распоряжение о переводе 300 самых влиятельных семей в Москву. Это было, очевидно, сделано, чтобы предупредить те крамолы, которые так долго шли в Новгороде после присоединения его Иоанном III и окончились только тогда, когда была принята такая же мера – вывод всех влиятельных и недовольных людей в московские волости.
Действительно, мера эта оказалась очень разумной.
Присоединение Пскова к Москве обошлось без капли крови и без единой казни и не вызвало никакой крамолы в будущем. Василий прожил в городе четыре недели, устраивая в нем новое управление, и выехал в Москву, оставя своими наместниками бояр Григория Морозова и Ивана Челяднина, при дьяке Мисюре Мунехине, а в виде засады или гарнизона – 1000 московских боярских детей и 500 новгородских пищальников.
«Так, – говорит летописец, – исчезла слава псковская». По его мнению, эта беда постигла псковичей «за самоволие и непокорение друг другу, за злые поклепы и лихие дела, за кричанье на вечах; не умели своих домов устраивать, а хотели городом управлять».
Проявив необходимую твердость, чтобы слить Псковскую землю с остальными частями Московского государства, Василий, желая сделать удовольствие псковичам, выбрал из них 12 старост, которые должны были судить вместе с московскими наместниками и тиунами во Пскове и пригородах.
Эти наместники и их пристав ознаменовали себя скоро великими неправдами и хищениями. Когда слух об этом дошел в 1511 году до Василия, то он, как человек высокосправедливый, тотчас же сместил Морозова и Челяднина и прислал князей Петра Великого и Семена Курбского. Умный же дьяк Мисюрь Мунехин, искренно привязавшийся к отчине святой Ольги и принесший ей, как увидим, немало добра, остался в ней до своей смерти, случившейся в 1528 году.
Вечный мир, заключенный между Москвой и Литвой в 1509 году, как и следовало ожидать, продолжался недолго. Начались взаимные жалобы на пограничные обидные действия; вместе с тем Сигизмунд настоятельно требовал, чтобы Василий выдал ему Михаила Глинского. Василий, конечно, на это не соглашался, а Глинский зорко следил из Москвы за всеми действиями Сигизмунда и побуждал великого князя деятельно готовиться к новой войне. Со своей стороны и Сигизмунд употреблял все усилия, чтобы поссорить нас с Крымом, и наконец достиг этой цели. В 1510 году знаменитая ханша Нур-Салтан, жена престарелого Менгли-Гирея Крымского, приехала в Московское государство, чтобы навестить своих сыновей от первого брака своего с бывшим казанским царем Ибрагимом – Магмет-Аминя Казанского и Абдыл-Летифа, и была принята Василием с большим почетом. Прожив около года в Казани, Нур-Салтан вернулась в Москву, где прожила шесть месяцев, и рассталась с Василием, уверяя его в глубокой преданности своих сыновей и второго мужа – Менгли-Гирея.
Вероятно, старая ханша была вполне искренна, но за ее отсутствие дела в Крыму сильно изменились. Сигизмунд убедил Менгли-Гирея и его сыновей окончательно перейти на сторону Литвы, обязавшись ежегодно платить хану дань в 15 тысяч червонцев; за это крымцы без объявления войны должны были произвести внезапное вторжение в наши пределы. Этот тайный договор был приведен в исполнение немедленно: в мае 1512 года огромные полчища крымцев, предводимые сыновьями Менгли-Гирея, появились в Белевских и Одоевских областях, предаваясь всюду неслыханным злодействам. Однако, несмотря на то, что нападение было совершено неожиданно, оно не застало нас врасплох. Полки наши в это время постоянно находились в пограничных областях, только сменяя друг друга по очереди. Знаменитый воевода князь Даниил Щеня, а за ним и другие тотчас же выступили против татар, и последние, успев опустошить одну только Рязанскую землю, не замедлили поспешить уйти в Крым.
Вслед за тем государь послал усовещивать Менгли-Гирея за это разбойничье нападение. Тот отвечал, что царевичи воевали Русскую землю без его ведома; последнее могло быть справедливым, но, во всяком случае, с 1512 года столь выгодный для Москвы союз с Крымом, заключенный Иоанном III, порвался уже окончательно и навсегда.
При этом в Москву не замедлили, конечно, прийти сведения от ее крымских доброхотов, что разрыв Менгли-Гирея с нами был делом рук Сигизмундовых. Вместе с тем и из Литвы пришли известия о страшных оскорблениях, которым подверглась там, очевидно с ведома Сигизмунда, вдовствующая королева Елена Иоанновна; она жаловалась брату, что виленский воевода Николай Радзивилл вместе с Трокским не только не пустили ее ехать по своим делам в город Бреславль, но насильно вывели ее из православной церкви, взявши за рукава, говоря, будто она хочет ехать со своей казной в Москву, после чего стали держать ее в неволе. Василий немедленно послал по этому поводу запрос Сигизмунду, но вскоре пришла весть о том, что Елена внезапно скончалась в своем заключении. По собранным Михаилом Глинским справкам по этому делу, изложенным им в особой выписке, поданной государю, виновником ее смерти был тот же виленский воевода Николай Радзивилл, подкупивший ее людей, чтобы они подсыпали ей в кушанье лихое зелье.
Несколько раньше этого младший брат Василия Симеон Калужский, человек пылкий и необузданный, тяготясь положением подданного своего старшего брата и мечтая о старых удельных порядках, хотел передаться Литве и завязал с ней пересылку. Великий князь узнал про это вовремя, хотел было заточить его, но потом снизошел на принесенное раскаяние и просьбы митрополита и ограничился тем, что переменил у него всех бояр, так как, несомненно, старые бояре были виновны в пересылке молодого Симеона Калужского с Сигизмундом. Все это, вместе взятое, должно было, конечно, привести Василия к разрыву с Литвой, причем обстоятельства для нас складывались весьма благоприятно: великим магистром Немецкого, или Тевтонского, ордена был в это время родной племянник Сигизмунда – Альбрехт, сын маркграфа Аншпах-Байретского; не желая уступать дяде земель Прусской и Поморской, которые тот от него требовал, он готовился к войне с ним; поэтому и ливонские немцы, зависевшие от Немецкого ордена, также должны были объявить войну Сигизмунду.
Наконец Михаил Глинский, пылая ненавистью к Сигизмунду и отлично зная все европейские дела, убедил Василия войти в союз с германским императором Максимилианом, который хотел добывать Венгерское королевство, где сидели брат и племянник Сигизмунда, и поддерживать Немецкий орден против притязаний Польши на Прусские и Поморские земли.
Скоро Василий узнал, что король Польский готовит свои полки к походу и побуждает Менгли-Гирея совершить одновременное наступление в русские пределы со стороны Крыма. На собранной по этому поводу великокняжеской думе решено было предупредить замыслы Сигизмунда и начать самим военные действия против него. Василий послал ему «складную грамоту», в которой, перечислив все знаки его непримиримой вражды к Русской земле, складывал с себя крестное целование, данное при заключении вечного мира, и закончил ее следующими словами: «Взяв себе Господа в помощь, иду на тебя и хочу стоять, как будет угодно Богу; а крестное целование снимаю».
Вслед за тем войска наши выступили в поход. Находившиеся при этом в Москве ливонские послы доносили Плеттенбергу, что никогда Москва не имела многочисленнейшего войска и сильнейшего огнестрельного наряда и что великий князь, пылая гневом на короля, сказал: «Доколе конь мой будет ходить и меч рубить, не дам покоя Литве». Сам государь предводительствовал ратью и покинул Москву с братьями Юрием и Димитрием и зятем своим, мужем сестры Евдокии – крещеным татарским царевичем Петром; при нем находился, разумеется, и Михаил Глинский. Главными воеводами были князья Даниил Щеня и Репня-Оболенский. Войска шли прямо на Смоленск, который решено было взять приступом. Приступ этот, однако, не удался и, несмотря на все усилия великого князя взять город, в марте 1513 года он должен был вернуться в Москву, не достигнув своей цели. Но неудача эта отнюдь не поколебала его решимости во что бы то ни стало овладеть Смоленском.