Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 25 из 50

Псков удержал свои старинные вольности во все время великого княжения Иоанна, который ценил, конечно, его постоянную покорность, а также и его неизменную преданность православию и русскому делу.

Действительно, с тех пор, как в непосредственном соседстве со Псковской землей объединилась Литва и основался Ливонский орден, Псков, стоя на рубеже Русской земли, в продолжение трех веков вел с ними упорную двухстороннюю борьбу, располагая по большей части лишь средствами своей небольшой области, простиравшейся верст на триста неширокой полосой с юга на север, от верховьев реки Великой до реки Наровы.

Рязань во все время великого княжения Иоанна III тоже сохраняла свою самостоятельность благодаря тому, что рязанский князь во всем поступал согласно видам Москвы.

Долгое время продолжались добрые отношения у Иоанна Васильевича и с его шурином – тверским князем Михаилом Борисовичем, который по договору с Иоанном обязан был бить Орду, немцев и поляков заодно с Москвой. Однако в 1485 году, вероятно вследствие зависти Михаила к Москве, он стал держать дружбу с Казимиром Литовским и женился на его внучке, причем заключил с ним договор, по которому оба они обязывались помогать друг другу при всех обстоятельствах.

Этот договор был, разумеется, прямой изменою Москве. Узнав о нем, Иоанн тотчас же объявил Твери войну, и рать его вторгнулась в ее область. Так как помощь от Казимира не являлась, то Михаил стал просить о мире, который Иоанн не замедлил ему дать; по этому миру тверской князь обязался считать Иоанна и его сына своими старшими братьями, сложить свое крестное целование к Казимиру и вперед без ведома Москвы с ним ни в какие сношения не вступать.

Скоро после этого многие тверские бояре начали переезжать к великому князю Московскому; конечно, этим не мог быть доволен Михаил; он завел опять тайные сношения с Литвой, но гонец его был перехвачен, и грамота к Казимиру доставлена в Москву.

Тогда Иоанн вновь собрал войско и 8 сентября 1486 года обложил Тверь, причем всем пушечным нарядом руководил славный мастер Аристотель; 10-го числа были зажжены посады, а 11-го приехали в московский стан все тверские бояре и били челом Иоанну; Михаил же Тверской бежал в Литву. При этих обстоятельствах Иоанн присоединил Тверь к своим владениям и посадил в ней своего сына Ивана Молодого, причем, по-видимому, обошелся очень сурово с тверскими боярами, предавшими своего князя, так как главного из них, князя Михаила Холмского, он послал в заточение в Вологду за то, что, поцеловавши крест своему князю Михаилу, он отступил от него. «Нехорошо верить тому, кто Богу лжет», – сказал при этом государь.

Кроме Твери, при Иоанне Васильевиче были окончательно присоединены княжества Ярославское и Ростовское, владельцы которых уступили их за деньги Москве. Наконец, при Иоанне же был присоединен и Верейский удел; старый князь Михаил Андреевич Верейский ходил в полном послушании московского государя, но сын Михаила Василий, женатый на племяннице Софии Фоминичны, разгневал по вопросу о приданом великого князя и бежал в Литву, причем отец его завещал Верейское княжество после своей смерти Иоанну, который в свою очередь предложил Михаилу вернуться в Москву, но уже в качестве служилого князя.

Немало огорчений пришлось перенести Иоанну Васильевичу и от своих родных братьев: старший из них, Юрий, умер в 1473 году бездетным, причем в завещании ни слова не сказал о своем уделе – Дмитрове, Можайске и Серпухове. Иоанн присоединил его к московским владениям, что, конечно, вполне совпадало с высшими государственными потребностями. Но на это обиделись остальные три брата: Андрей Большой, Борис и Андрей Меньшой; недовольна была и старая великая княгиня, инокиня Марфа. Иоанн уступил матери и братьям и дал последним несколько городов, однако не из удела умершего Юрия, и обязал их иметь, в случае своей смерти, сына своего Ивана Молодого старшим братом и не искать под ним великого княжения. Братья не были довольны этим договором, но должны были смириться, выжидая более благоприятных обстоятельств.





Между тем поддерживаемый в своих великих замыслах по собиранию Руси под сильную власть московского государя молодой супругой своей Софией Фоминичной, Иоанн искусно и деятельно вел свои дела по отношению к соседям. Казимир, король Польский и великий князь Литовский, был, конечно, самым злейшим врагом Москвы и охотно делал все от него зависящее, чтобы нанести ей возможно более вреда. К счастью для нас, он не обладал для этого достаточной силой, и главным образом потому, что не имел большой власти в своих собственных владениях: когда в 1470 году он прибыл на сейм, собранный в Петрокове, и требовал денежного вспоможения, польские паны ему отвечали: «Ты нам о денежном вспоможении не говори до тех пор, пока не выдашь нам подтверждения прав и не означишь верно в грамоте, какие области принадлежат Польше и какие Литве».

Разумеется, при таких условиях, когда все отношения подданных к государю основываются на их правах, Казимиру немыслимо было вести борьбу с Московским государством, вся сила которого именно и состояла в глубоком сознании всеми подданными своих обязанностей по отношению к государю и к Родине; для них они не задумывались жертвовать не только деньгами, но и жизнью.

Но если Казимиру была не под силу открытая борьба с Москвой, то он всюду, где мог, действовал против нее исподтишка, своими злыми кознями. Он, как мы видели, возбуждал против Москвы Новгород и Тверь и, несомненно, пытался входить в сношения с младшими братьями Иоанна; наконец, он всеми способами старался наводить на Москву татар, которые, как мы знаем, были разделены на несколько отдельных Орд, из коих главными были: Золотая, Крымская и Казанская.

Между ханом Золотой Орды Ахматом и ханом крымских татар Менгли-Гиреем шла смертельная вражда. Иоанн Васильевич очень искусно воспользовался ею и сумел приобрести себе в умном и предприимчивом Менгли-Гирее Крымском верного союзника на всю свою жизнь, который помогал нам не только своими действиями против Ахмата, но также и своими набегами на Литву. Казимир пытался несколько раз привлечь на свою сторону Менгли-Гирея, но напрасно. В отношении же хана Золотой Орды Ахмата и Ибрагима Казанского происки Казимира против Москвы имели больше успеха.

В 1478 году, когда Иоанн окончательно привел под свою державу Новгород, в Казань пришло ложное известие, что он потерпел поражение от новгородцев и сам убежал раненый. Хан Ибрагим воспользовался этим, собрал рать и вторгся в московские владения; когда же к нему пришла справедливая весть об успехах Иоанновых под Новгородом, то он отдал приказ своему войску немедленно вернуться назад, причем оно исполнило этот приказ так ревностно, что побежало, бросивши даже пищу в котлах.

Чтобы наказать его, Иоанн послал свои войска к самой Казани, и Ибрагим должен был заключить мир по всей его воле. Скоро Ибрагим умер, оставив двух сыновей от разных жен: старшего Алегама и младшего Магмет-Аминя; последний был сыном честолюбивой и умной ханши Нур-Салтан, не замедлившей выйти замуж за Менгли-Гирея Крымского, верного союзника Москвы. В Казани началась между братьями усобица, и младший – Магмет-Аминь – лично прибыл в Москву просить содействия против Алегама. Иоанн принял его сторону и в 1487 году послал на Казань большую рать под начальством князей Даниила Холмского, Александра Оболенского, Семена Ряполовского и Семена Ярославского, которые, овладев городом, посадили в нем Магмет-Аминя; Алегам же был послан в заточение в Вологду. Этим Казань была приведена в полную зависимость от Москвы, причем и Менгли-Гирей Крымский был благодарен ей за возведение на Казанский стол его пасынка Магмет-Аминя.

Иначе сложились дела у Иоанна Васильевича с ханом Золотой Орды Ахматом. Казимир Литовский хотел остановить успехи Иоанна над Новгородом посредством этого Ахмата и подговорил его идти на Москву, но последний собрался только летом 1474 года, когда первый новгородский поход окончился и Иоанн вернулся со своими войсками в Москву. Узнав, что хан уже в Алексине, великий князь в тот же час, отслужив обедню и ничего даже не вкусив, двинулся с полками к Коломне, к Берегу, как тогда называлась река Ока, за которой действительно, как за берегом, расстилалась, как океан, необъятная степь.