Страница 14 из 50
Когда Исидор прибыл в Дерпт (Юрьев), то он с благоговением приложился сперва к латинскому кресту, а затем уже к православным иконам. Спутники его ужаснулись и потеряли к нему всякое доверие, со страхом ожидая его вероотступнической деятельности на соборе, но само путешествие произвело на них очень благоприятное впечатление.
В это время Западная Европа, надежно прикрытая грудью православных восточных славян – руси, болгар и сербов – от убийственных вторжений азиатских кочевников, не испытывала вовсе тех ужасных опустошений, которым подвергались они, и могла свободно развивать свою торговлю, а также совершенствоваться в науках, искусствах и ремеслах. Уже город Юрьев, переименованный немцами в Дерпт, поразил наших путешественников своим видом: «Палаты в нем чудные, мы таких не видывали и дивились», – писал священник Симеон. Еще больше им понравился Любек, главный город Ганзейского торгового союза, к которому, как мы знаем, примыкал и Новгород. «Город Любек очень дивен; сады прекрасные, палаты чудные с позолоченными верхами; товара в нем много всякого; воды проведены в него, текут по всем улицам по трубам, а иные из столпов, студены и сладки». Славный город Нюрнберг в Баварии показался им хитрее всех прежде виденных городов: «Сказать о сем убо не можно и недомысленно». Но больше всего удивили русских путешественников итальянские города: Венеция и Флоренция. Про Венецию отец Симеон писал: «А той град стоит в море, а сухого пути к нему нет; а среди его проходят корабли, а по всем улицам воды, и ездят на барках… Есть в граде том церковь Святого Евангелиста Марка, каменная, столпы в ней чудные, гречин писал мусией». Про Флоренцию же он говорит: «Град Флоренция велик весьма, и такого не обретохом в прежде писанных градех… Есть же во граде том лечебница велика, и есть в ней за тысячу кроватей, и на последней кровати перины чудны и одеяла драгие… И есть во граде том икона чудотворна: образ Пречистой Божией Матери, и есть пред иконою тою, в больнице, исцеливших людей за шесть тысяч доспеты вощаны, во образ людей тех… И суть во граде том Божница устроена велика, камень мрамор бел да черн; а у Божницы той устроены столп и колокольница, и хитрости ей недоумевает ум наш».
Однако, недоумевая своим умом о хитростях строения флорентийских зданий, суздальский иерей Симеон своим чистым сердцем сразу постиг измену митрополита Исидора и не дал себя обмануть его хитрыми и сладкими речами на соборе, где, как мы говорили, кроме папы и царя Иоанна Палеолога[3], собрались патриарх Константинопольский, 22 православных митрополита и епископа и множество высшего латинского духовенства. Этот собор сразу же оказался таким, каким его себе и представлял Василий Темный. Он вовсе не задавался целью искреннего соединения церквей, о чем у нас молятся за каждой обедней и для чего латиняне должны бы были отстать от своих уклонений от православия, а задался исключительно целью подчинить папе всю Греческую церковь; самыми главными и опасными предателями в этом деле были митрополиты: наш Исидор и Виссарион Никейский.
Достойным же их противником выступил епископ Эфесский Марк, причинивший своею твердостью огромные досады папе. Тем не менее после долгих и жарких прений уния, то есть союз Православной церкви и Латинской, при полном подчинении первой последней, состоялась на этом соборе решением всех голосов против одного – Марка Эфесского, наотрез отказавшегося, несмотря на все угрозы, подписать грамоту об унии. Когда об отказе Марка узнал папа, то он воскликнул с негодованием: «И так мы ничего не сделали».
Исидор больше других старался об унии и уехал из Флоренции с великим пожалованием от папы: он был назначен папским кардиналом – «легатом (наместником) от ребра апостольского». Заковав в железо бежавшего было от него бесстрашного иерея Симеона, который постоянно спорил с новым кардиналом и, ходя с ним по божницам, не хотел «приклякать» (приседать) по-латински перед изваяниями святых, Исидор торжественно вернулся в Москву в 1441 году, приказав нести перед собою большой латинский «крыж» (крест) и три серебряные палицы.
Прибыв в Успенский собор, куда собралось вместе с великим князем Василием Васильевичем все боярство и высшее духовенство, он стал служить обедню по-новому: поминать на ектении вместо вселенского патриарха папу, а по ее окончании велел читать грамоту о соединении церквей, в коей было указано, вопреки православному Символу веры, что Святой Дух исходит от Отца и Сына, что хлеб бесквасный и квасный одинаково может претворяться в тело Христово, и прочие латинские новизны. Все растерялись. «Все князи умолчаша и бояре и инии мнози…» – говорит летописец.
Не растерялся только один великий князь Василий Васильевич, обыкновенно столь уступчивый. Он назвал Исидора латинским «ересным прелестником» и лютым волком, а не пастырем, велел свести с митрополичьего стола и заключил под стражей в Чудовом монастыре.
После этого был собран собор русских епископов, которые, рассмотрев подробно дело, осудили Исидора. Вскоре, однако, он нашел случай бежать из своего заточения и пробраться к папе, при котором занял очень приближенное место. Великий князь не преследовал его, но вновь решил возвести Иону митрополитом собором наших святителей и отправил об этом письмо в Царьград к патриарху, прося иметь право и впредь ставить митрополита из русских же собором русских епископов.
Письмо его не дошло до Царьграда: в Москву скоро пришло известие о присоединении патриарха Иосифа к унии, а затем началась усобица с Шемякой; поэтому Иона был поставлен митрополитом лишь после окончательного утверждения Василия Темного на Московском столе. Сообщая о сем императору в Византию, Василий писал: «Собравши своих русских святителей, согласно с правилами, поставили мы вышеупомянутого Иону на митрополию русскую, на Киев и на всю Русь. Мы поступили так по великой нужде, а не по гордости или дерзости; до скончания века пребудем мы в преданном нам православии… Мы хотели обо всех этих делах церковных писать и к святейшему патриарху православному… но не знаем, есть ли в вашем царствующем граде патриарх или нет…»
Это было последнее письмо московского великого князя в Царьград о поставлении митрополита: с тех пор они уже всегда выбирались в Москве собранием русских епископов. Царьград же в 1453 году был окончательно взят турками.
Флорентийская уния не принесла никакой пользы византийскому императору Иоанну; известие о ней было встречено в Константинополе народным бунтом, а папа дал Иоанну всего 300 воинов и несколько десятков тысяч золотых, обещая, впрочем, созвать крестовый поход. Но его уже плохо слушали в Европе, а деятельный султан Магомет II неослабно готовился между тем к завладению великим городом. Царь Иоанн не дожил до этого: Царьград пал при преемнике Иоанна – его родном брате императоре Константине.
Турки вели приступ с моря и с суши беспрерывно в течение семи недель. Наконец Магомет перетащил на колесах по суше свои корабли во внутреннюю гавань – Золотой Рог, вход в которую из Босфора был заперт цепью, и 29 мая с восходом солнца начался страшный приступ. Турок было около 300 тысяч человек; из ста же тысяч жителей Царьграда вооружили только 5 тысяч граждан и монахов, кроме того, было 2 тысячи иностранных войск под начальством храброго генуэзского рыцаря – Джустиниани. Турки как бешеные вломились в город, после чего началась страшная резня. Император Константин сражался геройски, но пал под ударами неприятеля; его последние слова были: «Отчего я не могу умереть от руки христианина?»
Этому падению Царьграда предшествовало много предзнаменований, между прочим замечательное пророческое видение болгарскому царю Симеону, воевавшему в X веке с византийским императором Романом и давшему ему легкий мир, несмотря на то что болгары могли овладеть Константинополем: когда Симеон отходил от Царьграда, то ему явился старец и предсказал, что за то, что он не взял этого города, будучи в состоянии им овладеть, а оставил его во власти лукавых греков, болгарский народ и Византия подпадут под турецкое иго. Взятие Константинополя турками поразило всю Европу. Для русских же людей эта потеря была так же тяжела, как поражение своей собственной родной земли. Слишком много связей и преданий было у нас с несчастной, некогда славной Византией. Печалуясь о судьбе Царьграда, летописец наш примечает: «Царство без грозы есть конь без узды. Константин и предки его давали вельможам утеснять народ; не было в судах правды, ни в сердцах мужества; судии богатели от слез и крови невинных, а полки греческие величались только цветною одеждой; гражданин не стыдился вероломства, а воин бегства, и Господь казнил властителей недостойных, умудрив царя Магомета, коего воины играют смертью в боях и судии не дерзают изменять совести. Уже не осталось теперь ни единого царства православного, кроме русского. Так исполнилось предсказание святых Мефодия и Льва Мудрого, что измаильтяне (турки) овладеют Византией; исполнится, может быть, и другое, что россияне победят измаильтян и на седьми холмах ее воцарятся».
3
К этому времени он уже потерял свою супругу Анну, дочь Василия Димитриевича Московского.