Страница 21 из 38
Алексей остался один. К трем годам царской тюрьмы приплюсовались 17 лет Колымских лагерей и ссылки. Но это его, по-моему, только закалило. Когда мы познакомились, он уже чувствовал, что немного дней осталось ходить ему по земле и торопился в своих автобиографических записках подвести итог своей жизни. К сожалению, о содержании этих записок я знаю только по его изустным рассказам. Он собирался передать их мне, чтобы я опубликовал их при возможности. К несчастью, смерть оборвала эту его работу, а женщина, ставшая его женой в ссылке, нарушив прямое указание мужа - передать рукописи мне, - отдала их в КГБ, где они и похоронены.
Так трагически оборвалась наша связь с местом, где столько счастливых часов проведено в беседах с замечательным человеком. Нас утешает с женой только то, что обе оставшиеся в живых дочери А.Е. Костерина, особенно старшая - Лена, вместе со своими семьями еще крепче, чем при жизни отца, прижались к нам. Радует и то, что Алексей Евграфович успел сделать то, что считал для себя особенно важным, - вышел из состава КПСС. В коротком, но убедительно мотивированном письме он просил не считать его больше членом КПСС. Изложив свой путь в рядах партии и указав на факты, свидетельствующие о ее перерождении, вернее, о вырождении в бюрократическую организацию, заключил: "Это не та партия, в которую я вступал и за идеи которой боролся в революцию и гражданскую войну, поэтому я не хочу находиться в рядах этой партии и отвечать за ее действия".
Знакомство и дружба с А.Е. Костериным оказали коренное воздействие на мои убеждения и раздвинули мой критический кругозор до масштабов понимания нужд страны и народных бедствий. Алексей Евграфович всю гражданскую войну и первые послевоенные годы провел на Северном Кавказе и множеством теснейших уз был связан с живущими там малыми народами. И он как свою беду, свое горе переживал их депортацию и гибель в связи с этим многих сынов и дочерей этих народов. Эти чувства он привил и мне, связав при этом с представителями тех малых наций, которые продолжали подвергаться дискриминации и геноциду,крымскими татарами, советскими немцами, месхами и другими. С тех пор я участник борьбы этих народов за свое полное национальное равноправие и имею среди них множество друзей.
Так личные дружественные контакты увеличивали число людей, которые находят интерес в общении друг с другом и вырабатывают в этом общении и укрепляют свои взгляды. Каждое новое знакомство резко расширяет рамки такого дружеского сообщества. Ведь люди живут не поодиночке. Каждый из нас обычно имеет свою постоянную компанию. При этом люди мыслящие и дружат, естественно, с теми, кто имеет сходные взгляды. Поэтому если знакомятся и начинают дружить два человека, то это значит, что число друзей каждого возросло не на одного человека, а на компанию своего нового друга. Соединяясь таким образом, люди начинают чувствовать себя увереннее, спокойнее, смелее высказывают свои взгляды и тверже отстаивают их. И года не прошло, после того как я освободился из спецпсихбольницы, а я уже перестал чувствовать себя одиночкой, изгоем. Я уже знал, что есть люди, которые поддержат в трудных обстоятельствах и помогут в беде. И с каждым новым знакомством усиливается ощущение наличия во всей стране людей, способных понять тебя и поддержать.
Особенно усиливает это чувство "самиздат". Читаешь произведения неизвестных тебе людей, размножаешь и распространяешь то, что тебе по духу. Это уже само по себе огромное наслаждение, знакомишься с полюбившимися тебе авторами, так как самиздатские труды нередко обозначены не только фамилиями авторов, но и их адресами. Я всегда поражался и не устаю поражаться этим чудом народного творчества - "самиздатом". По каким законам двигаются его произведения? Почему одни размножаются невероятным темпом и тут же разлетаются по всей стране, а другие гибнут, что называется, на корню? В большинстве это гибель окончательная, сколь бы автор ни старался гальванизировать свое детище, а некоторые без участия автора по прошествии времени оживают и вступают на путь долгой и полноценной жизни.
Я сам был обязан быстрому расширению связей "самиздату". В 1967 году я написал письмо в редакцию журнала "Вопросы истории КПСС", в котором обрушился на рецензию, помещенную в журнале на книгу А.М. Некрича "1941. 22 июня", - о начальном периоде войны. Я доказывал, что книга Некрича честная и правдивая, хотя и несколько приглаженная. При этом я дополнил сказанное Некричем своими значительно более резкими суждениями о начальном периоде Великой Отечественной войны. Я рассчитывал (наивность), что мне удастся добиться публикации статьи. Но я знал, что попади она в "самиздат", это будет использовано как повод для отказа напечатать в журнале. Поэтому я никому из друзей не показывал ее, боясь, как бы она случайно не "упорхнула" в "самиздат". Прошел месяц. Редактор пустыми отговорками откладывал решение вопроса об опубликовании. Я понимал, что надежд на печатание нет, и все же где-то в глубине души теплилась искорка надежды. Надо было, чтобы кто-то другой оценил возможности публикации. Избрал я в качестве своего доверенного не наиболее близкого мне человека - Костерина, а С.П. Писарева, поскольку знал его как противника обращения к "самиздату".
Сергей Петрович получил рукопись на двое суток с указанием, что дается она только ему лично, что никому он передоверять ее не должен во избежание утечки в "самиздат". Возвращая мне рукопись через двое суток, он, буквально захлебываясь, хвалил ее, а в заключение сказал: "Это не только мое мнение. Я дал почитать одному доктору экономических наук. Так тот говорит, что он смог прочесть лишь несколько страниц. Пришла мысль, что такую работу недостаточно прочесть, ее надо иметь у себя постоянно. И он заложил в машинку 10 экземпляров и перепечатал всю работу. Один экземпляр дал мне", закончил свой рассказ Писарев.
- Что же Вы наделали, Сергей Петрович? Я Вас о чем просил! ошарашенно спросил я.
- Ай, простите, Петр Григорьевич, - забеспокоился Писарев, - я совсем забыл. Но Вы не волнуйтесь, я сейчас пойду, и мы соберем все экземпляры.