Девочка-ветер

Кира Бартоломей

Девочка-ветер

Одиночество для двоих

…Он рыжий, как солнце на закате! Таких еще поискать! Может, он сродни осени, потому что у него такие золотые волосы и ярко-синие глаза, словно небо в пору бабьего лета? Подобные экзотические личности – слабость моей кузины, грозно предупредившей по телефону: «Не вздумай на него глаз положить!» Очень в стиле Танюши. Какой там глаз положить! Она прекрасно осведомлена о моей полной несостоятельности в вопросах очаровывания и завлекания, но в этом вся Танюша: необходимо при малейшей возможности подчеркнуть свое превосходство. Один – ноль в ее пользу. Я прочувствовала и в очередной раз про себя отметила, что такого рода индивидуумы при мне по собственной инициативе никогда не станут исполнять роль извозчика. Кузинин гонец, по-видимому, привык к восторженной реакции со стороны другой половины человечества, и его лицо осталось непроницаемо-спокойным. Признаться, не только Танюшу может сразить сие творение природы наповал. Я глазею на него как идиотка! Где они, мамочкины уроки хороших манер?

– Илья Зимин, – произнес он наконец. Мне показалось, что с того момента, как он появился, прошла вечность, и все это время я, совершенно не смущаясь, нахально разглядывала его, как распятое насекомое под микроскопом, он же милостиво позволял таращиться, демонстрировал себя во всей красе. Ну что уж там, вот он я, смотрите разинув рты, проглотив языки от восторга. Жар-птица: мне смешно и в то же время неловко. Зимин? Хоть один знак того, что он такой же смертный, иначе кому бы пришло в голову назвать самого рыжего в мире мужчину подобной фамилией. Я уверена, такие вот не ходят по улицам, а рекламируют исключительно «Шанель Эгоист» по телевизору.

– Танюша просила заехать за вами… – начал он едва слышно. – Надеюсь, за всей этой суетой она не забыла предупредить…

– Если вас не затруднит, говорите громче, – сказала я, указывая на левое ухо.

– О, простите!

Конечно, все мои недостатки, коих великое множество, известны этому Золотому Мальчику. Танюша наверняка с горестной миной доверительно сообщила, что время от времени я глуха как тетерев, что в семье рак-отшельник, книжный червь, что с молодыми людьми проблемы и некий летчик вот уже добрых три года небезуспешно морочит мне голову… Впрочем, делает она это не со зла, а просто так. Может, на фоне бестолковой и неустроенной кузины сама себе кажется внушительнее и солиднее? Отлупить бы ее, как в детстве, но теперь это так же невозможно, как достать луну с неба.

– Я подожду в машине, – сказал Танюшин знакомый громко, с расстановкой, с искренним желанием быть услышанным и понятым.

Verdammt![1] Это же тот самый молодой, золотой, о котором Танюша столько рассказывала в студенческие годы! Сподобилась, узрела. Его так долго прятала милая кузина, что все разговоры скорее походили на очередную выдумку, которыми она всегда славилась в семье. Кажется, Танюша не все рассказала тогда. Или с возрастом он стал еще интереснее?

Зимин помог сесть в машину, поинтересовался, удобно ли. Добрый доктор сразу оценил ситуацию и уже не станет бормотать себе под нос, может быть, в беседе еще и поможет себе жестами для большего эффекта. Он, наверно, очень старательный, этот Золотой Мальчик: не кричит, пытается произнести каждое слово с расстановкой, словно всю жизнь общался исключительно с глухими.

Я не глухая, просто иногда накатывает. Моя подруга Инка называет это «здесь слышу, здесь не слышу», а когда особенно сердится, говорит, что я слышу только то, что хочу. Инка не права, и если на меня находит, то слышу лишь гул, слов не разобрать. Мое постоянное переспрашивание бесит продавщиц и прочих гражданок из сферы обслуживания. А на вопрос, оглохла, что ли, – я послушно киваю головой и предлагаю взглянуть на справку. Те, кто не окончательно оскотинился, осекаются, ну а самые закаленные в боях с клиентами начинают орать, что лечиться надо, а нет – дома сидеть. Инка резвится, присутствуя при этих сценах, искренне сожалея, что подобных экземпляров становится все меньше и меньше, то есть не вымерли как мамонты, просто им запретили раскрывать рот. Времена меняются: народ борется за свои права, депутаты – за избирателей, а продавцы – за покупателей. Инка грозится уехать куда-нибудь в теплые страны жить и сокрушается, что вот этого самого народа ей будет не хватать. Бахвальство! Никуда она не уедет. Будет так же, как и я, сидеть в своем музее, глотать пыль в библиотеке и фантазировать на тему: вдруг открывается дверь и входит Он… Это наше любимое занятие, кроме, естественно, борьбы за качество обслуживания инвалидов и примкнувших к ним.

Солнце село. Мой спутник молчит. Он, естественно, не из тех, кто болтает о прекрасной погоде и политической обстановке в стране. Я же скорее откушу себе язык, но ни за что не стану приставать с дурацкими разговорами и расспросами.

Осень. В небе кружатся желтые листья, падают с легким шорохом, устилая землю разноцветным узором. Скоро начнется сезон затяжных дождей, вокруг запахнет тоской и безнадежностью, станет пасмурно и промозгло. Утром, поеживаясь, выходя из домов, народ будет смотреть на небо и обреченно вздыхать, станет казаться, что это навсегда, что солнце никогда больше не выглянет и потоки воды окончательно смоют все краски в жизни. Мне грустно. Нет, мне отвратительно и ужасно тоскливо. Я буду ждать весны, проклинать холода и мечтать о пылающем камине в моем доме, кресле, книге и полной тишине, нарушаемой лишь тихим потрескиванием поленьев и дождя за окном. Если бы у меня был дом, дожди я способна пережить, даже если они продлятся год. Моего характера не хватило отказать, поэтому пока у меня нет моего дома.

Мы приехали на дачу к Танюше, где предстоит вынести муку под названием День Рождения Хозяйки. Танюша и Валюша снимают у меня дачу, в чем, конечно, никогда и никому не признаются под самой страшной пыткой. Для друзей и партнеров это дом прадеда и она, Танюша, так сказать, оберегая наследие предков, первозданность архитектуры, никогда и ни за что не сможет, рука не поднимется, разрушить родовое гнездо и выстроить что-нибудь более комфортабельное, просторное и современное. На самом же деле ей просто запрещено что-либо менять и перестраивать. Танюшу все еще греет надежда, что, устав от не очень обеспеченного существования преподавателя и невольной родительской нахлебницы, я обменяю кусочек наследия предков на кусочек благосостояния из кадушки Валюши.

Впрочем, если быть объективной, надо отдать должное Танюше, вовремя понявшей, что, орошая слезами умиления прогнившее крыльцо и облупившийся подлокотник кресла-качалки, я палец о палец не ударю, чтобы «принять меры», и буду смотреть, как перекашивается беседка и медленно врастают в землю стены, буду стареть вместе с этим домом, вспоминая прежние беспечные времена и счастье прожитых дней. Я не смогу прикрикивать на рабочих, ходить подбоченясь и тыкать кого-то носом в каждую трещину… На это есть Танюша и муж, активно подыгрывающий. Ей доставляет величайшее удовольствие прикрикивать, повелевать, царствовать. Моего ума хватает только на повальное обучение студентов-медиков иностранным языкам. Здесь равных мне на кафедре нет. Танюша корит меня за пассивность, предлагая найти хорошее место, «большие» деньги и не тратить время попусту в бесперспективном вузе. Бесперспективность состоит в том, что два года назад я пришла в мединститут, потому что надо было куда-то уйти, но всем торжественно обещала, что не стану зарывать свои способности, а только отдохну от интриг и брошусь снова в бой. Никуда я не бросилась, так и осталась сидеть у медиков и уже не ни с кем воевать. Все куда-то делось, испарилось и больше не интересует. Запал кончился. Сданная дача обеспечивает мне вполне сносный уровень жизни, и я не лезу в драку, просто плыву по течению и ничего не жду. Вранье. Жду, и еще как! Некоего, очень привлекательного и весьма популярного у женщин летчика, который не торопится вернуться ко мне.

1

Проклятье! (нем.)