Воронья Кость (ЛП)

А на следующем ходу Воронья Кость произнёс то, что предполагалось правилами:

— Присматривай за своим королём, — это означало, что на следующем ходу он возьмёт короля в плен. Гудрёд нахмурился, ему всё же удалось избежать ловушки, а Финн перевёл дыхание и уселся обратно на лавку.

Следующие несколько ходов они сделали в тишине. Воронья Кость взглянул на Орма и Финна, оба сидели, напряжённые, словно птицы на бельевой верёвке. Замысел был продуман заранее, но теперь исход уже не казался таким очевидным; он пошевелил пальцами ног в сапоге, где был спрятан кинжал. Он знал, что римский гвоздь как всегда у Финна в сапоге, и охранники, как обычно, не заметили спрятанного оружия. Всего трое охранников — понял Воронья Кость, он знал, что не имеет значения, какие громкие крики и шум будут раздаваться из этого зала, никто не придёт Гудрёду на помощь.

Как быстро он сумеет вынуть кинжал из сапога? Воронья Кость не был уверен, что вытащит оружие прежде, чем это заметят охранники, но и без них сам Гудрёд казался здоровым и сильным бойцом, чего Олаф не ожидал. Мысль вонзить нож в такого здоровяка, внезапно показалась ему бредовой, во рту у Олафа пересохло, а ремешки ножен внезапно стали жечь лодыжку. Затем он заметил в полумраке скуластое лицо Гуннхильд, глаза, прожигающие его, безумные, как у дикой кошки, и понял, что она старается прочитать его мысли.

— Проход, — восторженно произнёс Гудрёд. — К тому же, двойной.

Это означало, что король Гудрёда мог ускользнуть двумя путями, и Воронья Кость увидел, что он может закрыть лишь один. Гудрёд смотрел в лицо Вороньей Кости, пытаясь увидеть, как надежда покидает противника, но напрасно. Тогда, чтобы спровоцировать Олафа, он добавил: "Король уходит от тебя".

Воронья Кость чуть склонился, будто бы удручённый этим, его рука скользнула под стол, а затем он поднял голову.

— В игру королей можно играть разными способами, — сказал он, вынув нож из сапога.

Слишком медленно и слишком неуклюже, и это, на самом деле, спасло всех их. Если бы у Олафа всё вышло должным образом, и ему удалось бы перерезать глотку Гудрёду, охранники изрубили бы их на куски, а вместо этого, Гудрёд с рёвом соскочил со своего кресла, и тыльной стороной ладони ударил Воронью Кость, тот повалился с лавки на пол, а затем Гудрёд набросился на него.

— Ты посмел, — проревел он. — Как ты посмел?

Вместо того, чтобы крушить и рубить, охранники бросились на помощь к господину; один закричал и тут же умер с торчащим из глаза римским гвоздём. Обескураженный второй охранник обернулся и замешкался, не зная, что предпринять: броситься на Воронью Кость, или сражаться с Ормом и Финном. Он раздумывал слишком долго, и наконец, выбрал последнюю пару.

Третий страж выскочил из-за кресла Гудрёда, чтобы помочь вырвать нож из руки Вороньей Кости, но маленький, скрюченный человечек преградил ему путь, и даже не глядя на воина, протянул руку к столу и лежащему на нём копью. Изрыгая проклятья, страж споткнулся о монаха, и они оба рухнули за земляной пол, а Гуннхильд, тем временем, завопила, зовя на помощь, дрожащим, словно треснувший колокольчик, голосом.

Гудрёду удалось схватить оба запястья Вороньей Кости: и руку, которой он держал нож, и свободную руку. Он навалился всем своим весом, стараясь повалить сопротивляющегося юношу. Воронья Кость рычал, изворачивался и пинался, так что Гудрёд попытался высвободить одну руку и пресечь сопротивление Олафа.

Но вместо этого, юнец вывернулся и ударил его в пах. Гудрёд закричал, выпустив руку Вороньей Кости, сжимающую нож. В отчаянии он заметил кровь, струящуюся из плеча юноши, и понял, что это старая рана. Он воспользовался этой возможностью, и ударил Воронью Кость в плечо, Олаф взвыл от боли и отскочил назад, выронив нож.

Воронья Кость, почти ослеп от боли, всё вокруг казалось ему размытым, в глазах плясали огоньки, он увидел, как Гудрёд поднял нож, а третий охранник, наконец-то, справился с помехой, которую представлял Мартин. Орм рванулся вперёд, и они сцепились со стражем, словно два оленя-самца во время гона. Они напрягали мускулы и рычали, пытаясь взять друг друга в захват и повалить на пол, преградив Гудрёду путь.

Финн поднялся, только что сломав шею второму охраннику, услышав безумные крики и завывания Гуннхильд, она продолжала звать подмогу, которая никак не приходила. Финн зарычал и направился к старухе. Она яростно замахала на него руками, выкрикивая: "Болван, дурак!" Но ухмыляющийся Финн, ковыляя к ней, словно медведь, которого слишком рано подняли из спячки, покачал головой.

— Эта старая магия подействовала на меня лишь однажды, когда я сражался с другой старой ведьмой, такой же, как и ты, — прорычал он. — А теперь я даже меч доставать не стану.

Его кулак сломал ей челюсть, взметнув облачко пудры и разрушив все ухищрения, голова откинулась назад, шея хрустнула, и вопль резко оборвался. Гудрёд заметил это, когда стоял, покачиваясь и тяжело дыша, с ножом в руке, готовый полоснуть по горлу Вороньей Кости. Но вместо этого, он увидел, как упала его мать, из её носа хлынула кровь, Гудрёд взвыл, словно загнанный волк, и бросился к Финну.

Воронья Кость прыгнул, словно лосось из воды, так же ловко, врезался в стол и метнул доску и фигурки в плечо и лицо Гудрёда, который отпрянул назад, разинув в ужасе рот от увиденного.

Кровавая секира, подхваченная Вороньей Костью, опускалась прямо на него, блестящий металл и тёмная рукоять, острие становилось всё ближе и больше, пока весь мир не обрушился на лоб Гудрёда, и не развалил его череп до подбородка.

Финн метнулся на помощь Орму ещё до того, как чёрная кровь и слизь хлынули на грудь падающего Гудрёда. Прежде чем тот рухнул на пол, Финн сломал шею последнему стражу, и лишь тогда повисла тишина, нарушаемая шумными, отвратительными звуками их тяжёлого дыхания, металлический привкус крови проник глубоко в глотки. Королевская фигура покатилась вперед и назад, и наконец, соскользнув со столешницы, приземлилась с тихим чавканьем в кровавую лужу, вытекающую из головы Гудрёда.

— Я выиграл, — произнёс Воронья Кость, собственный голос показался ему чужим, словно звучал откуда-то издалека.

Финн поднялся с колен, склонив голову набок, глядя на Воронью Кость, который всё ещё стоял на столе, опустив руки и рассматривая мёртвое тело Гудрёда, в том, что когда-то было его головой, глубоко засел жертвенный топор.

— И всё же, твой навык обращаться с топором пригодился, — сказал Финн устало, он стоял и вытирал ладони о штаны. — Хвала богам, что пригодился именно сейчас.

Воронья Кость едва ли расслышал. Смерть Гудрёда, топор, которым он убил его, всё это настолько потрясло его, что дрожь пробежала по его телу от пят до макушки; он снова почувствовал острие ледяного копья в пострадавшей половине головы.

Несомненно, это знак. Топор предал Гудрёда, было ясно, что последний сын Гуннхильд недостоин его, но это оружие так удобно легло в руки Вороньей Кости, будто подтверждая, что сам он, конечно же, достоин Дочери Одина. А ещё...

Моргая, он перевёл взгляд от тела Гудрёда к поникшей фигуре на высоком кресле.

Она. То была она. Олаф пристально разглядывал Гуннхильд, до неё было не более четырёх шагов. Гуннхильд, королева Ведьма, которая приказала убить его отца, и рядом с ней Гудрёд, её сын, совершивший это деяние. Именно из-за этой женщины, которая выглядела теперь не более, чем куча тряпья, всё, что наплели норны для жизни Вороньей Кости, всё было распущено и переплетено в страдания и гибель его матери; Воронья Кость застыл, не в силах вздохнуть.

Когда, наконец, он смог это сделать, он спрыгнул со стола в кровавую лужу, растекающуюся от тела Гудрёда, и прошлёпал к поникшей фигуре на высоком кресле. Её голова свесилась набок, вуаль свободно болталась, открыв старческое, морщинистое лицо и распахнутые мёртвые глаза. Пальцы с узловатыми костяшками, которыми она творила своё последнее заклинание, скрючились, словно давно убитый паук.

Конечно же, она мертва, но Воронья Кость, несмотря на горящее болью плечо, всё же протянул руку и коснулся её щеки, мягкой, словно змеиная кожа, цвета мрамора, тронутой смертью и холодной. Когда он отдёрнул пальцы, они оказались влажными. Слезинка? А ещё тонкие губы, изрезанные трещинами, словно плохо обожжённый глиняный горшок, обнажили неровную линию зубов цвета моржового клыка, она осклабилась в последнем вызывающем оскале.