Воронья Кость (ЛП)

Она развернулась и зашагала прочь, затем замерла и оглянулась.

— Мальчик, — сказала она. — Пока я вижу лишь глупого мальчишку, не способного даже поблагодарить меня за то, что спасла ему жизнь.

Это было горькой правдой, которую он не желал от неё услышать, он наблюдал, как она обогнула костёр и уселась напротив, так что её образ подрагивал сквозь пламя. Олафа раздражало, что его люди молча наблюдают за этим, ему казалось, что его гнев вот-вот запылает, словно вспыхнувший огонь.

— Как-то раз, — произнёс он внезапно, — смертная женщина родила Тору двух сыновей. Два рыжеволосых мальчика, два молодых бога- громовержца подросли и возмужали, но случилось так, что они влюбились в одну и ту же женщину, у мальчишек так часто бывает. Один сказал другому в шутку: "Я превращусь в блоху, и запрыгну ей на грудь". Второй ответил: "А я тогда превращусь в вошь, чтобы всегда ползать на её лобке".

— Если у тебя есть вши, значит ты всё еще жив, — перебил его Адальберт, заметив взгляды, что бросали друг на друга Воронья Кость и Берлио. Но Олаф не обратил на священника внимания.

— Услышав это, Тор рассвирепел, — продолжал он. — И тогда рыжебородый проревел: "Так значит вот вы о чём мечтаете? Да будет так, как вы сказали. Посему будьте рабами женщины до конца своих дней". И он превратил своих сыновей в блоху и вошь, поэтому они живут с нами по сей день, а когда начинается гроза и гремит гром, блохи выпрыгивают ото всюду, а лобковые вши начинают изводить вас сильнее обычного.

Воины рассмеялись, но большинство сообразили, почему эта история рассказана именно сейчас, и плотно сжали губы, так что тишину нарушал лишь вой ветра и треск костра. Затем подошёл Кэтилмунд и сообщил, что они осмотрели всех мертвецов, но не нашли среди них ни мужчину, ни женщину, подходящих под описание ярла и старухи.

— А теперь, — сказал ему Воронья Кость, — за дело.

Прежде чем наступит рассвет, морозный и белый, словно молоко, воины соберутся, перевяжут раны и продолжат долгий ледяной подъём, предварительно позаботившись о своих мертвецах, оставив лежать здесь мёртвых саамов и оркнейцев, подумал Адальберт и нахмурил брови.

Они оставят их лежать, потому что ни один не пошевелит и пальцем ради чужих мертвецов, хотя никто не стал роптать, перетаскивая своих мёртвых товарищей. Никто из них не хотел точно также остаться лежать, как эти окоченевшие бело-синие трупы; все понимали, что нужно сжечь своих мертвецов подальше от этого смертоносного места, где-то там, среди редких низеньких деревьев.

Они принялись за работу, которая заняла всю длинную ночь. Воины нарубили достаточно чахлых, скрюченных сосен, которые затрещали тремя погребальными кострами. Но даже эти огни не смогли надолго сдержать тьму, которая неумолимо надвигалась на них из-за деревьев. Теперь Воронья Кость сидел один, жёлтая собака лежала возле Берлио, и, хотя они находились друг от друга достаточно близко, через костёр, они были так далеки, будто по разным сторонам мира.

Адальберт бормотал молитвы, вызвавшие несколько неодобрительных взглядов от ярых поклонников Одина и Тора, поэтому Гьялланди звонким голосом вознёс молитвы Одину, так что все обернулись. В конце концов, довольный собой, скальд расплылся в торжествующей улыбке и отвесил смиренный поклон.

— Это одно из моих многочисленных достоинств, — заявил он. — Включая искусство читать и резать руны, как и слагать драпу и флокк. Во-первых, я могу удивить любого дротткветтом в лаусависуре. И во-вторых я заставлю прослезиться любого своим нидвисуром[23].

— Я слышал рыдания, когда ты говорил, — грубо перебил его Хальфдан, — но могу точно сказать, что тебя внимательно слушают лишь тогда, когда ты читаешь мансёнг.

Это вызвало слабые усмешки, несмотря на мрачное настроение, потому что Гьялланди хвастался не зря: он запросто складывал льстивые стихи в различных формах, его удивительный нидвисур — рифмованные диалоги в скорне, были действительно хороши; но мансёнг, похабные стишки, которые он сочинял на потеху суровым воинам, нравились им больше всего.

Воронья Кость обернулся к Адальберту и внезапно произнёс: — Illi robur et aes triplex circa pectus erat, qui fragilem truci commisit pelago ratem primus. "Знать из дуба иль бронзы грудь имел тот, кто дерзнул первым челн свой вверить грозным волнам."

Те, кто вспомнил, как давным-давно, на морском берегу близ Торфнесса священник произнёс то же самое, стали подталкивать друг друга локтями, восхищаясь памятью Олафа, а сам священник одобрительно забормотал, подтвердив, что всё верно, без ошибок. Воронья Кость просиял.

— А теперь, — произнёс кто-то из сумрака. — Если ты так же легко найдёшь топор, как выучил язык Христа, то мы будем тебе очень благодарны, — но как мы узнаем, где он лежит?

— Что касается этого, — заявил Гьялланди, прежде чем Воронья Кость успел ответить, — тебе следовало внимательно понаблюдать за саамами в усадьбе старого Коля. Они упоминали об этом топоре и говорили, что, возможно, это Сампо, который спрятан в горах.

— Теперь я знаю, — сказал Онунд, — что знаю ещё меньше, чем ранее, — так что это за Сампо? Воронья Кость, тебе подвластен сейдр, я видел это и ощущал сам, так что ты знаешь?

Вороньей Кости польстило упоминанием о своём даре, но он никогда не слыхал о Сампо, так что ему пришлось признать это, а затем он вопросительно посмотрел на Гьялланди. Скальд невозмутимо сидел у потрескивающего костра с сосредоточенным видом; воины вздохнули, заметив, что он готовится кое-что рассказать.

Это была длинная и запутанная история, как и подобает хорошей саге, суть которой заключалось в том, что один саамский кузнец при помощи могущественной магии создал Сампо, чтобы вернуть свою невесту. Затем его украла злая колдунья, и во время схватки с ней, Сампо был утерян.

— Но что это такое? — спросил Хальфдан, его вопрос оказался первым из хора голосов. Гьялланди только пожал плечами.

— Никто не может сказать толком, — ответил он. — Одни говорят, что это Мировое древо, что есть очередная глупость. Другие говорят, что это всего-навсего мельничный жернов, который способен молоть муку, соль, или даже золото, прямо из воздуха. Другие говорят, что это необычный предмет, который греки называют гороскопом, с его помощью можно по движению звёзд прочитать то, что тебе сплетут норны. А ещё я слышал, что с тех давних времён, когда у Всеотца было оба глаза, так называют Кровавую секиру, Дочь Одина.

Повисла тишина, глаза любопытных слушателей заблестели из сумрака.

— Мне больше по душе золотая мельница, — сказал Тук, невысокий коренастый воин с чёрной бородой торчком, его лицо напоминало задницу барсука, поэтому все называли его Дуэгаром, или чёрным гномом.

— В этом я соглашусь с тобой, — сказал Мурроу.

— А по мне, пусть лучше это будет топор, — добавил Хальфдан, — потому что я надеюсь, что с этим топором Воронья Кость станет королём, и все мы разбогатеем.

Люди рассмеялись. Адальберт откашлялся.

— Рог изобилия, — сказал он, и все обернулись к священнику. Он почувствовал их презрительные взгляды, но невозмутимо продолжал.

— Греческий рог, с тех древних времён, когда боги ходили по земле, — сказал он, — из него сыпалось нескончаемым потоком всё, что пожелает человек. Мне кажется, что Сампо — точно также выполняет любые людские желания, — но это всего лишь происки дьявола, который пытался соблазнить самого Христа, предлагая ему власть над миром.

— Но Христос отказался, — страстно заявил один из христиан и перекрестился; Воронья Кость очень удивился, увидев, что это Вермунд, один из киевских славян. Повисла пауза, наполненная лишь треском и рёвом огня; на ближайших деревьях чуть подтаял снег и соскользнул с ветвей; воины настороженно оглянулись убедиться, что часовые настороже.

— И что же, он отверг власть над миром? — спросил Воронья Кость и пожал плечами, когда Адальберт подтвердил это суровым кивком.

23

Дра́па (др.-сканд. Drápa) — основная форма написания хвалебных песней в скальдической поэзии, также высшая, торжественная форма хвалебной песни.

Флокк (др.-сканд. Flokkr) — форма хвалебной песни в скандинавской скальдической поэзии, представляющая собой цикл вис, связанных одной темой, и отличавшаяся от драпы отсутствием строгой структуры деления на отдельные фрагменты (стефьябалкар), отделённых друг от друга стевом (разновидностью рефрена или припева, известного ещё со времён эддической поэзии). В качестве метра для написания флокков использовался дротткветт. Флокк мог возносить хвалу вождям или ярлам, но не конунгам, поэтому обычно считается менее значительным торжественным произведением, нежели драпа.

Дротткветт (др.-сканд. Dróttkvætt, Дроёттквэтт) или "дружинный размер" — трёхтактный стихотворный размер, наиболее детально разработанный в скальдической поэзии. Дротткветт диктует одни из наиболее жестких правил в скальдической поэзии. Требования были настолько жесткими, что часто поэма записывалась двумя синтаксисами, т.е. отдельные предложения могли переплетаться друг с другом. Общие правила переплетения: одно из двух первых предложений должно закончиться раньше, чем начнётся третье.

Лаусависур — в древнескандинавской поэзии и более поздней исландской поэзии lausavísa (Lausavísur) представляет собой единую композицию строфы или набор строф, не связанных повествованием или тематической непрерывностью.

Нидвисур (nidvisur) — оскорбительные, насмешливые стихи, направленные, главным образом, против другого мужчины, соперника за сердце девушки.

Мансёнг — это крайняя форма любовной, лирической исландской поэзии, в основном — пошлые и непристойные стихи.