Воронья Кость (ЛП)

Воронья Кость просто кивнул.

— Через три дня, — ответил Железное Колено и резко поднялся. Ошарашенный, всё еще с разинутым ртом, Ситрик переводил взгляд с одного на другого.

— Сделать что? — проревел он. — Что он должен сделать?

— Идём, — сказал Железное Колено, тепло улыбнувшись брату. — Пора вернуться домой в Дюффлин, где я объясню тебе суть игры королей, ведь однажды тебе пригодятся навыки, чтобы сыграть в неё.

Воронья Кость какое-то время сидел и слушал скорбные завывания, странный визг и вздохи. Король Лейнстера вдруг пошевелился, проснулся, повернулся один на бок, потом на другой, и с блаженным видом уснул снова; вонь отрыжки от эля и блевотины достигла ноздрей Вороньей Кости, словно подходящая печать для той грязной сделки, которую они только что заключили.

Победа в сражении у Тары открыла Маэлу Сехнайллу все двери, — он разгромил и растоптал королевство норвежцев Дюффлина, освободил и спас жизнь королю Лейнстера и заполучил жену Олафа Кварана. Всё это сделало его полновластным владыкой Дюффлина.

Железное Колено получит корону Дюффлина, пусть даже ему придётся преклонить колено перед Верховным королём. А Ситрик познает науку игры королей.

А чтобы всё это произошло: Железное Колено стал полноправным королём Дюффлина, Гормлет осталась королевой, и Маэл Сехнайлл, как добрый христианин, каким он и был, взял её в законные жёны, то старый король, отец и муж, должен умереть.

"Воины и корабли", подумал Воронья Кость. Справедливая цена за убийство Олафа Ирландского Башмака, но лишь после того, как старик расскажет всё что знает.

Команда королевы Ведьмы

Снаружи было морозно и светило солнце, в зале царил сумрак, висела серая дымка, то тут, то там пестрели пятна солнечного света, проникающего из открытой двери. Трэлли, болтая и смеясь, подметали утоптанный земляной пол берёзовыми вениками, купленными за немалые деньги в самой Норвегии. Они выскабливали столы и скамьи, резкий запах золы, старых камышей и белого щёлока заставил Эрлинга закашляться.

— Дни сравнялись, свет уравновесился с тьмой, — сказала она шуршащим голосом, и Эрлинг поразился, откуда Гуннхильд узнала это, ведь она никогда не выходила наружу. И даже сейчас, когда в зале царила суета, и трэлли пели рабочие песни, они заперлись в уединённой спальне, напоминающей по форме нос драккара, в самом тёмном уголке длинного дома.

— А с этого дня ночь будет пожирать свет, — продолжала она.

Эрлинг видел лишь Гудрёда, и то, лишь когда тот повернулся, тусклый отблеск света отразился на его щеке, да блеснул глаз; Ода он вообще не видел, хотя мальчик был там, его дыхание клубилось облаком тумана, напоминающим серо-голубой дым.

— Тем более, надо поторопиться. В послании, нацарапанном монахами, указано место, — раздражённо пробасил Гудрёд, ему не нравился этот тёмный угол, где даже не разглядеть доски для игры в тафл. В этой крошечной комнате Эрлингу показалось, что он ощутил рокот Гудрёда подошвами сапог; когда-то Гуннхильд правила всей Норвегией, затем землями вокруг Йорвика, а теперь Матерь конунгов владела лишь крохотным уголком, где едва ли могла вытянуться, хотя и была невысокого роста.

— Поторопиться, — ответила она, презрительно усмехнувшись, а затем показалась в круге тусклого света от вонючего светильника на рыбьем жире, закреплённом высоко на стене. Эрлинг увидел её лицо, её необычайную красоту, будто бы видел Гуннхильд сквозь паутину, её глаза, как она пристально, с недоверием, разглядывала своего последнего сына.

Гудрёда тяготило это, с тех пор, как все его браться погибли из-за предательства или полегли под клинками. Матерь конунгов, подумал он горько, уже не была ей, в живых остался единственный сын. Хотя она никогда не была хорошей матерью, — он видел других, слышал разговоры воинов о своих матерях, и понимал разницу между тем, о чём они говорили и своими страданиями.

— Не стоит торопиться туда, — сказала она, вернувшись обратно в сумрак. — Это место принадлежит саамам и находится в глубине земель Финнмарка. Конечно же, саамы и забрали Кровавую секиру, ведь она изначально принадлежала им.

Её голос стал мягким, как тюленья шкура, и даже мечтательным, так, что у Эрлинга на руках волосы встали дыбом. Он услышал, как пошевелился и заворчал Гудрёд, похоже, тот тоже ощутил нечто; воздух в комнатушке стал густым: либо здесь находилось слишком много людей, либо это сейдр, Эрлинг не мог сказать точно.

— Она колдует? — раздался голос, скорее громкий шепот, из-за которого Эрлинг чуть не вскрикнул. Од чуть подался вперёд, его красивое лицо нахмурилось; Эрлинг почувствовал, что вот-вот зарыдает, когда лицо Гуннхильд вновь оказалось на свету, старуха рассмеялась одним лишь голосом, потому что выражение её лица не изменилось.

— А ты любознателен, милый мальчик, — ответила она. — Это хорошо. Ты, как любимец Одина, ворон, который знал обо всём, но будь осторожен, ведь даже ворона можно изловить и ощипать.

Од было открыл рот, но Эрлинг поспешно шагнул к нему и сжал его запястье так крепко, что Од замер и недоуменно взглянул на руку. Эрлингу показалось, раздался шелест, словно летучая мышь порхнула из тёмной дыры, то Гуннхильд, посмеиваясь, нырнула обратно во тьму.

— Эрик не сам заполучил Дочь Одина, — внезапно сказала она. — Я подарила ему этот топор, как и всех его сыновей, и я не могу сказать, что было труднее, — рожать кого-либо из них, или то, что мне пришлось сделать, чтобы заполучить у саамов Кровавую секиру. Я взяла её у двух братьев, которые должны были вернуть топор их богине, но вместо этого отдали мне... А до этого топором владели другие короли, и все они — из рода Инглингов. Кровавую секиру выковали искусные саамские кузнецы, и, в конце концов, она снова вернулась к ним.

Она замолчала, и Эрлинг начал припоминать истории о ней, как она, будучи молодой девушкой, обучалась магии у двух саамских шаманов. Из уст в уста передавали пошлые сплетни о том, что она вытворяла с ними, пока Эрик не явился за ней, однако никто не смел сказать это ей в лицо, как и Эрику тоже. Эрлинг подумал, что самой Фрейе пришлось спать с гномами, чтобы заполучить чудесное ожерелье, выкованное ими.

— Интересно, кто же вернул саамам жертвенный топор. Точно не те двое братьев, ведь к тому времени они были уже давно мертвы. А может Свен, Королевский ключ, человек, который хранил топор? Если это не Свен, то наверняка он знал, кто это сделал. Я помню Свена. Он не особо любил меня.

Она задумчиво шептала, и Эрлинг похолодел от мысли, что она вполне могла заглянуть в его голову. Он уже собрался вскочить и уйти, но внезапный возглас голос Гудрёда пригвоздил его к скамье.

— Тебя никто не любил, — сказал он матери, его слова прозвучали смело и жестоко. — Да какая разница, кто? Теперь мы знаем, где находится жертвенный топор. Всё что нужно сделать — найти Кровавую секиру и с её помощью посадить меня на трон. Разве не этого ты хочешь, мама?

Гуннхильд цыкнула языком.

— Дай-ка я расскажу тебе о династии Инглингов, — сказала она медленно, её голос затихал и кружил, словно завитки тумана. — Все они владели Дочерью Одина, и лишь один из них, король Аун, умер стариком.

Гудрёд ничего не ответил, распространяя вокруг себя гнев, такой же осязаемый, как волны тепла от очага. Эрлинг откашлялся.

— А остальные? — спросил он, зная ответ заранее, всё же полагая, что она его обнадёжит.

— Фьолне свалился в чан с медовухой и захлебнулся, — сказала она. — Он приехал в гости к Фроди, в Зеландию, где тот закатил большой пир. Фроди жил в длинном доме, где на полу стоял чан, заполненный крепкой медовухой. А над чаном в потолке было отверстие, чтобы его люди могли забраться на чердак и лить оттуда мёд прямо в чан. Когда пир закончился, Фьолне уложили спать на чердаке, ночью он поднялся по нужде, спросонья перепутал дверь, свалился в огромный чан с медовухой и утонул.