Страница 113 из 123
— Не думаю, чтобы доктор Джолли стал накладывать шину или что-то вроде этого. Он только сделает Рингману обезболивающий укол, чтобы парня можно было без хлопот принести сюда.
Кивнув, Суонсон сжал губы и направился к эхоледомеру.
— Дела наши ни к черту? — спросил я у Ганзена.
— Что правда, то правда, дружище. Хуже не бывает. Обычно в субмарине воздуха достаточно для того, чтобы продержаться часов шестнадцать. Но в данном случае больше половины его практически непригодно для дыхания. Оставшегося воздуха нам хватит всего на несколько часов. Командир в безвыходном положении. Если не включить систему очистки воздуха, то людям, работающим в турбинном отсеке, придется туго. Работая в кислородной маске при почти нулевой видимости, чувствуешь себя слепым: от прожекторов толку никакого. Но если включить систему регенерации воздуха, пожар усилится. К тому же при этом будет расходоваться все больше электроэнергии. А она понадобится для запуска реактора.
— Очень утешительные новости, — проронил я. — А много ли времени потребуется, чтобы вновь пустить реактор?
— Не меньше часа. Естественно, после того как будет потушен пожар и никаких новых неполадок не будет обнаружено.
— По мнению Суонсона, чтобы справиться с огнем, понадобится три-четыре часа. Выходит, в общей сложности это пять часов. Довольно большой промежуток времени. Почему бы ему не использовать оставшуюся энергию, чтобы отыскать полынью?
— Это еще более рискованная затея, чем оставаться под водой, пытаясь потушить пожар. Я на стороне командира. Как говорится, от волка побежишь — на медведя нарвешься.
Держа в руках медицинскую сумку, кашляя и чихая, в центральный пост вошел доктор Джолли и тотчас принялся надевать на себя спасательный костюм и кислородный прибор. Ганзен объяснил, как им пользоваться, и ирландец, похоже, оказался толковым учеником. Браун, тот самый матрос, который помог Картрайту добраться до центрального, был прикомандирован к доктору. Тот не знал, где находится трап, ведущий из машинного отделения в турбинный отсек.
— Одна нога здесь, другая — там, — напутствовал его Суонсон. — Имейте в виду, Джолли, вы к такой работе непривычны. Жду вас минут через десять.
Вернулись они ровно через четыре минуты. Но потерявшего сознание Рингмана с ними не было. Браун не то тащил, не то нес бесчувственное тело доктора Джолли.
— Так и не понял, что же произошло, — тяжело дыша, произнес Браун, не в силах унять дрожь от перенапряжения. Джолли весил килограммов на двенадцать больше него. — Войдя в машинное, мы закрыли за собой дверь. Первым шел я. Вдруг Джолли упал на меня. Я решил, что он споткнулся. Он сбил с ног и меня самого. Поднявшись на ноги, я увидел, что Джолли лежит сзади меня. Я направил на него фонарь. Смотрю: а он потерял сознание. Маска сорвана. Я кое-как надел ее на него и быстро потащил сюда.
— Ну и ну, — задумчиво протянул Ганзен. — Профессия врача на борту «Дельфина» становится опасной. — С этими словами он хмуро посмотрел на неподвижное тело доктора Джолли, которого уже несли к задней двери, где воздух был сравнительно чище. — Все три костоправа выведены из строя. Очень кстати, не правда ли, командир?
Суонсон ничего не ответил. Я его спросил:
— Вы знаете, какой именно укол нужно сделать Рингману, каким образом и куда?
— Нет.
— А кто-нибудь из членов экипажа знает?
— Не буду с вами пререкаться, доктор Карпентер.
Открыв сумку доктора Джолли, я порылся в ней и нашел то, что искал. Наполнив шприц содержимым ампулы, я воткнул иглу себе в левое предплечье.
— Это болеутоляющее средство, — произнес я. — Боли я боюсь, а мне нужно, чтобы указательный и большой палец на этой руке работали. — Посмотрев на Ролингса, который, несмотря на то что было нечем дышать, казался в форме, я спросил его: — Как себя чувствуешь?
— Засиделся без дела. — Встав со стула, моряк поднял с палубы свой кислородный аппарат. — Не бойтесь, док. Имея под рукой такого классного специалиста, как Ролингс...
— В кормовых отсеках сколько угодно свежих людей, доктор Карпентер, — заметил Суонсон.
— Нет. Только Ролингс. Это в его же интересах. Может, он нынче заработает две медали.
Улыбнувшись, Ролингс натянул маску на лицо. Две минуты спустя мы оказались в машинном отделении.
Жара была невыносимой. Несмотря на мощные фонари, видимость не превышала восемнадцати дюймов, но в остальном все было более-менее сносно. Кислородный аппарат функционировал нормально, никакого дискомфорта я не испытывал. Хочу сказать, поначалу.
Взяв меня за руку, Ролингс подошел к верхней части трапа, ведущего в турбинный отсек. Услышав характерное шипение огнетушителя, я огляделся вокруг, пытаясь установить, откуда доносится этот звук.
«Жаль, что в средние века не существовало субмарин», — подумал я. Если бы Данте увидел зрелище, представшее нашим взорам, его описание чистилища было бы куда более устрашающим. Над турбиной правого борта были укреплены два мощных прожектора, позволявших видеть предметы на расстоянии от трех до шести футов в зависимости от количества дыма, источником которого был тлеющий изоляционный материал. Участок изоляции был покрыт толстым слоем белой пены: двуокись углерода, выбрасываемая под давлением, мгновенно замораживает любой материал, с которым входит в соприкосновение. Как только член аварийной партии, орудовавший огнетушителем, отступил в сторону, из мрака вышли три моряка и принялись рубить и отдирать изоляцию. Едва открывали кусок наружного изоляционного материала, как вспыхивала тепловая изоляция. Пламя взвивалось на высоту человеческого роста, ярко освещая фантастические фигуры людей, мигом прыгавших в сторону, чтобы не сгореть в огне. После этого вновь выходил вперед человек, державший огнетушитель. Он нажимал на клапан, пламя отступало, на его месте появлялся слой белой пены. Затем все повторялось заново. Движения участников аварийной группы напоминали священнодействия жрецов неведомой, давно забытой языческой секты, возлагавших очередную жертву на обагренный кровью алтарь.
Я понял, насколько прав был Суонсон; при таких темпах на операцию потребуется не менее четырех часов. Я старался не думать о том, чем придется дышать к тому времени находящимся на борту «Дельфина».
Заметив нас, человек с огнетушителем — это был Рейберн — подошел к нам и, пробираясь сквозь лес паропроводов и конденсаторов, привел меня к тому месту, где находился Рингман. Моряк лежал на спине не шевелясь, но был в сознании: сквозь стекла очков я видел, как вращаются белки его глаз. Я нагнулся к нему, коснувшись его маски.
— Нога? — прокричал я.
Он кивнул.
— Левая?
Раненый кивнул опять, с усилием протянул руку и показал на середину голени. Открыв медицинскую сумку, я достал ножницы, зажал между большим и указательным пальцами верхнюю часть его рукава и вырезал в нем отверстие. Затем сделал укол, и через две минуты моряк уснул. С помощью Ролингса я наложил шину на сломанную ногу и наспех закрепил ее. Прервав работу, два участника аварийной партии помогли нам поднять покалеченного вверх по трапу. После этого мы с моим спутником понесли его по коридору, расположенному над реакторным отсеком. Тут я заметил, что дыхание у меня затруднено, в ногах дрожь, тело залито потом.
Добравшись до центрального поста, я снял с себя маску и принялся кашлять и чихать, да так, что из глаз потекли слезы. За тот короткий промежуток времени, что мы отсутствовали, в помещении стало настолько душно, что я встревожился.
— Спасибо, доктор, — произнес командир субмарины. — Ну, как там дела?
— Из рук вон плохо. Терпеть можно, но не более того. Участникам аварийной партии следует работать по десять минут, не более.
— Пожарных у меня хватает. Пусть работают по десять минут.
Два плечистых моряка отнесли Рингмана в лазарет. Ролингсу было велено отправиться в носовой отсек, чтобы отдохнуть и восстановить силы, но он предпочел оставаться со мной в лазарете. Посмотрев на мою забинтованную левую руку, торпедист проговорил: