Страница 9 из 15
Мои родители тоже встали, но Моисей, что удивительно, смотрел на меня. Мы двое были единственными, кто продолжал сидеть, на минуту оставшись без наблюдения взрослых.
— Ты хотела, чтобы я разрисовал твою комнату. И раз уж я здесь, то мог бы взглянуть.
Моя мама сразу же включилась в наш разговор.
— Почти три часа ночи, — возразила она.
Моисей поднял на нее глаза:
— Джорджии трудно будет заснуть сегодня.
Это единственное, что он сказал, и все погрузились в молчание. Мое сердце стучало, словно барабан. Я встала и повела его вдоль коридора. Никто не возразил, и я услышала, как попрощалась миссис Райт, а мои родители отправились в свою спальню вниз по коридору.
— Сейчас лето, Мауна, — до меня донеслось бормотание отца. — Все в порядке. Мы здесь рядом, всего через несколько дверей. Оставь их.
И они нас оставили.
— Расскажи мне эту историю, — попросил Моисей после того, как я сказала ему, что именно мне бы хотелось, чтобы было нарисовано в моей комнате.
Он пристально смотрел на чистую белую стену, которую я освободила еще две недели назад в надежде, что он согласится сделать настенную роспись. У меня были простые вкусы, даже заурядные, и я гордилась отсутствием бесполезных украшательств и полками, заставленными рядами книг, все вестерны, за исключением «Цветка красного папоротника», «Неприятностей с обезьянками», и еще один длинный ряд с книгами Дина Кунца. После Луиса Ламура — он мой самый любимый.
— Ты любишь читать? — спросила я, указывая на свой маленький стеллаж.
Моисей взглянул на мои книги:
— Да.
Его ответ удивил меня. Может из-за его репутации, будто он состоит в банде. Может из-за того, как он выглядел. Но он не производил впечатления человека, которому нравится спокойно сидеть с книгой.
— Какая твоя любимая книга? — произнесла я с подозрением, и его глаза сузились.
— Мне нравятся «Над пропастью во ржи», «Изгои», «1984», «О мышах и людях», «Дюна», «Звездный десант», «Властелин колец». Все книги Тома Клэнси и Дж. К. Роулинг.
Он произнес «Дж. К. Роулинг» быстро, будто не хотел признаваться, что он поклонник Поттера. Но я была потрясена.
— Ты действительно прочитал все эти книги?
Из них я прочла только «Изгоев», и мне понравилось. Я задумалась, не лжет ли он мне.
— Никакого Стивена Кинга или Дина Кунца? — добавила я, пытаясь найти что-то общее между нами.
— «Зеленая миля» и «Девочка, которая любила Тома Гордона». Но больше ничего из Стивена Кинга. А Дин Кунц слишком много знает.
— Что ты имеешь в виду?
Моисей только тряхнул головой, ничего не объяснив.
— Я не могу представить тебя сидящим неподвижно достаточно долго, чтобы читать.
— Я могу сидеть спокойно, когда моя голова чем-то занята. Телевизор сводит меня с ума. Обычно музыка тоже. Но я люблю истории, — его глаза снова нашли мои. — Ты собиралась рассказать мне свою.
— Ох, да. История. Эту историю дедушка рассказывал моему отцу, когда тот был ребенком, а затем отец рассказывал мне. Я не знаю, откуда она появилась, но она всегда казалась мне реальной.
— Твой дедушка. Тот, о котором тогда упоминал твой отец, и которого, по его мнению, я нарисовал?
— Да.
Моисей вздохнул с облегчением, что показалось мне странным, и я пристально смотрела на него в течение нескольких долгих секунд, пытаясь понять его реакцию.
— Продолжай, — произнес он.
— В одном маленьком западном городке жил слепой мужчина. Он не был слепым всю свою жизнь. Болезнь лишила его зрения, когда он был маленьким мальчиком. Вместе со своим зрением он потерял и свою свободу. Ему приходилось просить кого-то сопровождать его, когда он выходил на улицу, ему приходилось просить кого-то готовить и прибираться. Но хуже всего было то, что он не мог видеть своих лошадей и холмы, что окружали его дом. Однажды ночью ему приснился сон, как он бежит среди гор. Когда он остановился, чтобы попить из прохладного ручья, то увидел свое отражение в воде. Он больше не был человеком, а был прекрасным белоснежным конем, который мог пробежать без устали многие мили. Утром, когда мужчина проснулся, женщина, которая приходила и помогала ему каждый день, заметила, что его ладони и ступни были грязными, хотя он и принимал ванну до этого вечером. Ему приснился тот же сон на следующую ночь, и в этом сне он зацепился ногой за ветку, когда перепрыгивал через бревно. Это была всего лишь царапина на ноге коня, но утром, когда мужчина проснулся, то понял, что у него на ноге длинная царапина именно на том месте, где поранился конь во сне.
Слова льются из меня потоком так же легко, как заученная наизусть клятва верности3. Мне рассказывали эту историю так много раз, когда я была ребенком, что, вероятно, я использовала те же самые слова, те же самые описания, которые использовались тогда.
— Вскоре люди стали видеть белого коня по ночам, и когда слухи о нем дошли до мужчины, он понял, что это не сны. Он действительно превращался в коня по ночам, скакал и прыгал, видел все, что не мог видеть уже так долго, только теперь он смотрел на все глазами этого красивого животного.
— Он не осмеливался рассказать кому-либо, потому что знал, как это безумно. Сумасшествие или нет, но это была правда. Ночь за ночью, он продолжал превращаться в коня, и ночь за ночью продолжалось его появление, пока несколько мужчин в городе не начали строить планы, чтобы поймать прекрасного белоснежного коня. Мужчины сделали то, что планировали, и трое из них загнали его в угол. Но когда они думали, что он у них в руках, конь перескочил через забор и унесся прямо к самым облакам, исчезнув навсегда. На следующий день женщина пришла в дом к слепому мужчине, чтобы приготовить ему завтрак, но он пропал. Он так и не вернулся домой. Никто не знал, что с ним случилось, но женщина всегда подозревала правду, потому что следы босых ног, ведущие от его дома, превращались в отпечатки копыт в мягкой грязи во дворе.
Моисей пристально глядел на меня, пока я говорила, но его взгляд был отстраненным и несосредоточенным, как будто в действительности он не видел меня.
— Могу я использовать больше, чем одну стену? — спросил он.
— Ох, конечно.
Я вскарабкалась и начала снимать фотографии, выдергивая канцелярские кнопки. Вскоре вся мебель была сдвинута в середину комнаты, и Моисей стремительно делал набросок тем, что он называл восковым карандашом. Он достал несколько из своих карманов, словно всегда носил их с собой, куда бы ни пошел.
Я зачаровано наблюдала, как Моисей полностью погрузился в историю, которой я поделилась с ним. Он изредка отступал, чтобы посмотреть на свой набросок, и его руки будто порхали над стеной. Он использовал обе руки поочередно, но вскоре зажал по карандашу в каждой руке, рисуя обеими одновременно. Это было потрясающее зрелище.
Я едва могла писать левой рукой, не говоря уже о рисовании, или рисовать, пока моя другая рука занята чем-то еще. Моисей не разговаривал со мной. Один раз я прервала его, когда уже близился рассвет, и мои веки отяжелели. Он отстраненно посмотрел на меня, как будто забыл, что я была здесь.
— Давай прервемся. Я больше не могу бодрствовать, — зевнула я. — И я не хочу пропустить что-нибудь. Ты гениален. Ты ведь знаешь это? Может однажды, ты станешь знаменитым, а мою комнату превратят в музей Моисея Райта.
Он тут же начал трясти головой.
— Я не хочу останавливаться, — сказал он с мольбой в глазах. — Я пока не могу. Если остановлюсь, то, возможно, уже не смогу закончить.
— Хорошо, — тут же согласилась я. — Но тебе лучше уйти до того, как мои родители проснутся. Ты можешь приходить каждый день, пока не закончишь. Ты только должен пообещать, что позволишь мне наблюдать.
Я боролась со сном так долго, как могла, испытывая отчаянное желание не пропустить магию. Не только восхитительные изображения, появляющиеся на моей стене, зачаровывали меня, но и сам Моисей. А когда мои глаза уже больше не могли сосредоточенно наблюдать за ним, и мои веки закрылись в последний раз, Моисей был тем, кто кружился в моих снах; руки порхали, глаза горели, цветные изогнутые линии лились из кончиков его пальцев.