Метресса фаворита (сборник)

Церковь была убрана с богатой торжественностью, сообразно особому статусу покойницы. Вел службу друг Аракчеева, архимандрит Юрьевского монастыря Фотий, из надгробной речи которого пришедшие отдать последний скорбный долг Анастасии Федоровне узнали, что покойница непременно поступит в сонм великомучениц.

Удивленные подобным заявлением приглашенные смущенно переглядывались, какая же из Минкиной, с позволения сказать, святая мученица?! Разве домоправительница пострадала за дело Христово? Разве не самое житейское, хотя и совершенное с особой жестокостью, убийство расследуют нынче новгородские сыскари?

Запах цветов и ладана переплетался с вонью разлагающегося на жаре тела. В церкви, несмотря на знойный день, было прохладно, но находиться там не хотелось. Псковитинову подумалось, что большая удача уже и то, что не придется тащиться по такой жаре при всем параде на кладбище, да еще и выстаивать на солнцепеке у свежевырытой могилы. С трудом собирая силы, чтобы не грохнуться в обморок, следователь хватал ртом воздух, думая только о том, как хорошо было бы продвинуться к дверям и словить там хотя бы немного свежего воздуха. Но он не имел права отойти от гроба, следящий за соблюдением церемонии граф изначально скрупулезно распределил, кому и где находиться согласно Табели о рангах, и нарушь Александр Иванович установленный регламент, это могло послужить поводом для недовольства его сиятельства. С другой стороны, вряд ли ему бы понравилось, если бы кто-то на отпевании грохнулся в обморок.

В самом начале Александр Иванович отметил, что Аракчеев как будто ждет кого-то. Перебрав в памяти сослуживцев и челядинцев Алексея Андреевича, о которых он знал, Псковитинов догадался, что Аракчеев ожидает сына. В середине церемонии высокий юноша в мундире гренадерского полка, действительно, тихо прошел через всю церковь, остановившись подле его сиятельства.

– Глянь, Михаил Андреевич собственной персоной, – толкнув приятеля, прошептал Корытников. Со своего места Псковитинов видел только очень широкие плечи молодого человека да затылок. У Михаила Шумского были темно-каштановые волосы. У Аракчеева и Минкиной черные, но это ничего не значит, очень часто ребенок ни в мать, ни в отца, а в кого-нибудь из родни. К тому же Александр Иванович еще не видел лица. За разглядыванием спины Шумского Псковитинов немного забыл о своих недомоганиях.

Наконец служки открыли глубокий склеп у алтаря, откуда тотчас понесло холодной затхлостью, и начали на веревках опускать гроб. Темный лакированный гроб, как драгоценная шкатулка, покачивался, уплывая все глубже и глубже. Раздался глухой стук, гроб встал на место. Теперь нужно было извлечь веревки, закрыть отверстие плитой и… Псковитинов с благодарностью принял из рук Петра Корытникова раздобытый им невесть где флакончик с отвратительно пахнущей солью, когда вдруг раздался истошный крик и, раскидав стоящих у ямы, Аракчеев бросился на гроб, как ребенок кидается с обрыва в воду. Мгновение – и его рев сменился стуком и болезненным плачем.

Как по команде, Псковитинов и Корытников бросились к краю ямы, но сын Аракчеева оказался там раньше. Должно быть, попытался в последний момент схватить чокнувшегося от горя отца, да чуть не полетел вслед за ним, каким-то чудом остановившись над пропастью, балансируя руками. Одновременно с ними на помощь Аракчееву поспешили несколько военных. Лежа на гробе, граф перевернулся на спину и теперь валялся там, как гигантский жук, суча лапками и истошно вопя: «Режьте меня, лишайте жизни, злодеи, паразиты!» Было понятно, что просто вытащить графа, подав ему руку, как это собирался сделать Михаил, не получится. Лицо его сиятельства было в крови, не исключено, что он сломал себе нос, кроме того, при таком падении человек неминуемо должен был повредить ладони и коленки. Трое мужиков спустились в склеп, но Аракчеев из-за травм не мог самостоятельно подняться на ноги. В результате в яму забрались еще двое молодцев, в одном из которых следователи узнали Михаила Андреевича. Все вместе они подняли графа и, возвысив его над собой, передали стоящим наверху.

Лоб был сильно разбит, сломанный нос казался расплющенным, все лицо покрывала кроваво-слизистая субстанция. Кроме того, Аракчеев сильно вывернул плечо, во всяком случае, кость выпирала явно не к месту, разбил колени и костяшки пальцев. Прощупав все кости его сиятельства, Миллер с удовлетворением сообщил, что переломов не обнаруживается, после чего вправил плечо.

С тревогой наблюдая за тем, как доктор возвращает к жизни графа, как слуги бегают с полотенцами и водой, несут бинты для перевязки и флаконы с какой-то жидкостью, Корытников упустил из внимания Михаила Андреевича, когда же нашел, постарался тут же опустить глаза. С непринужденностью человека, находящегося на отдыхе, устроившись на полу в углу церкви, сын Аракчеева потягивал нечто из походной фляжки.

– Сам суди, приврал ли я тебе хоть настолечко относительно этого юноши, – прошипел Петр Петрович в ухо Псковитинову, и тот тоже посмотрел на Михаила.

Заметив, что на него начали обращать внимание, молодой человек поднялся, держась за стену, и дружелюбно протянул фляжку Псковитинову.

– Угощайтесь, французский коньяк. – Он икнул, и следователи вдруг одновременно поняли, Шумский сильно пьян.

– Ну же, господа, за помин души драгоценной покойницы. – Широкое скуластое лицо с низким лбом и нависшими черными бровями сияло радушием гостеприимного хозяина, зеленые цепкие глаза метали веселые искры. Молодой человек поднялся, но тут же был вынужден снова опереться о стену.

– Благодарю покорно, служба еще не закончилась.

– Ну, как желаете, тем не менее не знаю, как служба, а вот коньяк скоро точно… ик… закончится. Шумский Михаил Андреевич. – Он резко поклонился, на секунду потеряв при этом равновесие.

– Псковитинов Александр Иванович, а это Корытников Петр Петрович, мы расследуем дело об убийстве вашей матушки. – Псковитинов пожал протянутую ему руку, Корытников сделал вид, будто бы отвлекся на объясняющего что-то фон Фрикену митрополита.

– Не знаете, это надолго? Я не спал всю ночь, и маковой росинки с утра во рту не наблюдалось.

Должно быть, про фляжку коньяка он уже благополучно забыл.

Корытников посмотрел в сторону забинтованного Аракчеева, Агафон принес барину стул, но, судя по тому, что Миллер никак не мог остановить носовое кровотечение, все могло растянуться как угодно долго. Проще всего было бы уложить графа в постель и завершить похороны без него.

Допив остатки из фляжки, Михаил бросил ее своему денщику и, подойдя к отцу, о чем-то спросил его.

Похороны явно затягивались, не зная, чем себя занять, кто-то вышел на крыльцо подышать, кто-то помогал Миллеру, кто-то с нарочитым вниманием разглядывал роспись стен. Наконец, когда Алексею Андреевичу была оказала первая помощь, Фотий призвал собравших завершить начатое. Все снова заняли свои места, и только пострадавшему графу было разрешено сидеть на специально принесенном для него стуле. Двое лакеев вынесли мраморную плиту, на которой была высечена следующая надпись: «Здесь погребен 25-летний друг Анастасия, убиенная дворовыми людьми села Грузино за искреннюю ея преданность к графу».

Надпись, не содержащая ни фамилии, ни отчества, ни даты рождения, ни даты смерти, выглядела вызывающе. Мало этого, Аракчеев заранее вынес свой вердикт относительно личности виновных, да еще и добавил перца, дав понять задолго до решения суда, что это был заговор против него самого.

Отдохнув и отдышавшись после похорон, Псковитинов собрал у себя следственную комиссию, желая продолжать допросы вплоть до появления вызванного им конвоя.

Первым делом переписали всех присутствующих на заседание, далее Псковитинов поинтересовался у писаря относительно того, доставлена ли в Грузино и взята ли под стражу Федосья Иванова. Оказалось, что последняя уже задержана и препровождена в местное узилище. Кроме того, адъютант Белозерский сообщил, что брат и сестра Антоновы дружно просятся давать показания.