Карта дней

Но ее голос был полон восторга.

Все стояли в комнате, отведенной Эйбом под кабинет. Старый персидский ковер, простиравшийся почти от стены до стены, был скатан и отодвинут в сторону, открывая бледный потертый пол.

Мы с Эммой запыхались от бега.

– Бронвин говорит… вы что-то нашли.

– Я решил проверить нашу теорию, – объяснил Миллард. – Так что пока вы двое прохлаждались в лесу, я попросил Оливию прогуляться по дому.

Та действительно сделала несколько шагов: свинцовые ботинки тяжело грохотали каждый раз, как ее нога опускалась на доски.

– Вообразите мое удивление, когда она прошла через эту комнату. Оливия, покажешь?

Оливия протопала через всю комнату. В самой середине звук ее шагов стал более гулким – и металлическим.

– Там, внизу, что-то есть! – сказал я.

– Какая-то пустота. Полость, – ответил Миллард.

Я услышал, как его колено легонько стукнулось о доски, а потом над полом острием вниз завис нож для писем. Он воткнулся между двумя досками, и, слегка крякнув, Миллард поднял секцию пола примерно в три квадратных фута.

Она качнулась на петлях и открыла металлический люк, в который как раз мог бы пролезть взрослый человек.

– Охренеть!

Оливия неодобрительно посмотрела на меня. Я редко ругался при них, но сейчас это было… натурально, «охренеть».

– Дверь, – сказал я.

– Скорее, крышка люка, – сказала Бронвин.

– Ненавижу напоминать, – сказал Миллард, – но я же вам говорил!

Дверь была из тускло-серой стали. У нее была утопленная ручка и панель с цифрами.

Я встал на колени и постучал костяшками по металлу. Судя по звуку, люк был толстый и прочный. Потом я, конечно, попробовал повернуть ручку, но она не поддалась.

– Заперто, – подтвердила Оливия. – Мы уже пытались открыть.

– Какая тут комбинация? – с интересом спросила у меня Бронвин.

– Откуда я знаю?

– А я вам говорил, что он не знает, – вставил Енох. – Ты вообще не очень много знаешь, да?

Я вздохнул.

– Дайте подумать секунду.

– Может, это чей-то день рожденья? – предположила Оливия.

Я попробовал несколько: мой, Эйба, папы, бабушки, даже Эммы – но ни один не сработал.

– Никакой это не день рожденья, – заметил Миллард. – Эйб бы никогда не сделал шифр настолько простым.

– Мы даже не в курсе, сколько цифр в комбинации, – сказала Эмма.

– Давай, Джейкоб. Думай, – Бронвин сжала мне плечо.

Я постарался сосредоточиться, но уязвленные чувства имели на меня свои виды. Мне всегда казалось, что ближе меня у Эйба никого нет. Как же так вышло, что он никогда даже не упоминал, что у него в полу кабинета тайный люк? Он полжизни прожил в тени и никогда по-настоящему не пытался открыться мне. Нет, он, конечно, рассказывал всякие истории, слишком похожие на сказки, и показывал парочку старых фотографий, но он никогда со мной ничем не делился. Мне бы и в голову не пришло сомневаться в его рассказах, если бы он хоть немного больше попытался убедить меня в том, что они правдивы, – ну, хотя бы показать люк в тайную комнату.

Я ведь, в отличие от отца, хотел поверить.

Неужели его так расстроило мое скептическое отношение, что он решил вообще ничего мне не рассказывать? Нет, этого не может быть. Скажи он мне всю правду, я бы любой ценой сохранил его секреты. Наверное, под конец жизни он молчал просто потому, что не доверял мне. А я тут пытаюсь угадать комбинацию двери, о которой он мне никогда не говорил, потому что за ней скрыты тайны – которые мне никогда не предназначались. Чего я с ума-то схожу?

– Нет у меня идей, – сказал я и встал.

– И ты вот так сдашься? – не поверила Эмма.

– Кто знает, может, это просто погреб для консервов.

– Ты же сам знаешь, что нет.

Я пожал плечами.

– Бабушка очень серьезно относилась к домашним заготовкам.

Енох разочарованно вздохнул.

– Может, ты специально его от нас скрываешь.

– Чего? – я даже повернулся к нему.

– Я вот думаю, что ты знаешь комбинацию, но решил сохранить все тайны Эйба для себя одного. Несмотря на то, что люк нашли мы.

Я свирепо шагнул к нему. Между нами тут же ввинтилась Бронвин.

– Джейкоб, успокойся! Енох, заткнись! Ты ему не помогаешь.

Я показал ему средний палец.

– Да кому вообще интересно, что там у Эйба в этой пыльной яме? – сказал Енох и вызывающе рассмеялся. – Наверняка просто толстая пачка любовных писем от Эммы.

Теперь уже Эмма показала ему палец.

– …ну, или святилище с ее большущей фотографией, а вокруг свечи, свечи… – он даже в ладоши захлопал. – Какой был бы конфуз для вас двоих!

– Иди-ка сюда, я сожгу тебе брови, – предложила Эмма.

– Да забей на него, – посоветовал я.

Мы с ней сунули руки в карманы и отошли к порогу. Он нас совершенно точно достал.

– Ничего я ни от кого не прячу, – тихо сказал я ей. – Я правда не знаю код.

– Понимаю, – ответила она и тронула мою руку. – Я тут подумала… возможно, это и не цифры.

– Но это цифровая панель.

– А что, если это слово? Там на клавишах есть и цифры, и буквы.

Я вернулся к люку и посмотрел: она была права. Под цифрой на каждой клавише было по три буковки, как на кнопках телефона.

– Может, было какое-то слово, очень важное для вас обоих? – высказала догадку Эмма.

– «Э-м-м-а»? – высказал догадку Енох.

Я развернулся к нему.

– Богом клянусь, Енох…

В этот момент Бронвин оторвала его от пола и перекинула через плечо.

– Эй, а ну поставь меня обратно!

– У тебя срочный тайм-аут, – сообщила она и вынесла его вон из комнаты. Енох извивался и выкрикивал невнятные протесты, но вырваться из ее хватки не мог.

– Так вот, как я и говорила, – продолжила Эмма, – возможно, это какой-то ваш с ним общий секрет. Известный только вам двоим.

Я подумал минутку, потом встал на колени у люка. Сперва я попробовал имена – свое, Эйба, Эммы, – но ничего не вышло. Потом – просто наугад – слово «странные».

Ничего. Слишком просто.

– А ведь это может быть даже не по-английски, – сказал Миллард. – Эйб знал еще и польский.

– Может, тебе стоит поспать? Утро вечера мудренее, – сказала Эмма.

Но у меня в голове уже все завертелось. Польский. Да, он время от времени на нем говорил, в основном сам с собой. Но меня никогда ему не учил… – кроме одного слова. «Тигриску» – прозвище, которое он мне дал. Тигреныш.

Я набрал.

В замке что-то громко клацнуло.

Охренеть.

За дверью открылась уходящая во тьму лестница. Я поставил ногу на первую ступеньку.

– Ну, пожелайте мне удачи.

– Дай я пойду первой, – Эмма протянула руку, и на ладони расцвело пламя.

– Это должен быть я, – возразил я. – Если там, внизу, какая-то гадость, пусть меня съедят первым.

– Как это по-рыцарски, – вздохнул Миллард.

Десять ступенек и бетонный пол. Тут было градусов на десять-пятнадцать прохладнее, чем в доме наверху. Зато внизу меня ждала непроницаемая тьма. Я вытащил телефон и посветил вокруг. Света хватило только на закругленные стены из серого бетона. Я был в туннеле, клаустрофобически узком и таком низком, что приходилось пригибаться. Телефон светил слишком слабо, чтобы разглядеть, что там, впереди, или как далеко тянется туннель.

– Ну, что? – спросила сверху Эмма.

– Чудовищ нет, – ответил я. – Но побольше света мне бы не помешало.

Рыцари… они всегда так.

– Никуда не уходи, – велела Эмма.

– Мы тоже идем! – подала голос Оливия.

И вот тогда-то, пока мои друзья лезли вниз по лестнице, до меня дошла простая истина: дедушка действительно хотел, чтобы я нашел это место.

Тигриску. Дорожка из хлебных крошек через лес… Открытка от мисс Сапсан, которую он специально засунул в тот томик Эмерсона.

Эмма спустилась и зажгла пламя в ладони.

– Ну, – сказала она, глядя вперед. – Это точно не погреб для домашних заготовок.