Страница 16 из 17
Дробный стук и крики о помощи не смутили их в этот тяжелый век, когда на кону была жизнь целого города.
– Господи! Спаси и сохрани их души! – многоголосо выдохнула темнота, и тут же стук за створками сменился криками отчаяния и звуками резни. Так началась осада Рязани для меня…
Едва мы вышли на свет божий из арки надворотных укреплений, как к нам на встречу поспешила богатая свита, полная знатных людей, с молодым, осанистым воином во главе.
Был воин строен, практически безбород, светел голубыми очами и приятен лицом. Князь Роман, замещая дядьку во время его отсутствия, с нескрываемой надеждой взирал на воеводу Небесной дружины, ища в нем добрых вестей:
– Иван!
– Роман Ингваревич!
Опытный воин и юный князь обменялись крепким рукопожатием, едва первый вышел из-под теневой арки ворот, где его взволнованно ожидал второй.
– Иван! Много ли Небесных воинов с тобой?
– Едва ли треть, княже! У Воронежа часть полегла, часть дорогой ушло во Владимир, после того как монголы нас по полям рассеяли. Дружина дядьки твоего, пресветлого князя Юрия пала смертию храбрых…
– Печальные ты вести, несешь в стан мой, воевода – Роман огорчился, устало прикрыв светлые глаза, – очень печальные. Много ли воинов ведет с собой хан Бату?
– Тьму…
– Тьму… – одними губами повторил князь сказанное и вдруг эмоционально вспыхнул, как феникс, перерождающийся из пепла, – Иван! Брат! Собери людей, в чистое поле выйдем навстречу врагу, не посрамим имени Рязанского! Говори, что нужно? Коней? Мечей? Серебра? Все дам, лишь бы твои братья подле с моими дружинниками встали.
– Мои братья, княже, почти неделю шли пешком через леса густые, тропами нехожеными. Я обещал, что в Рязани они обретут отдых. Прости Роман Ингваревич, сердечно, но воинам своим я дам хорошую передышку и работу в обороне.
– Будь посему! – князь легко согласился на доводы воеводы и только в этот момент заметил меня, ошарашенно озирающегося по сторонам, – кто это? – спросил он Ивана, ткнув в меня холенным, белым пальцем вельможи.
– Не поверишь, княже, но это сын Ульва и Пелагеи… имя его Гамаюн. Народ зовет Торопкой.
– Где отец? Сильный был варяг, со знаниями тайными, сейчас бы очень пригодился.
– Погиб за воротами, – тихо, но достойно ответил я князю, дивясь собственному безразличию. В этот момент мне было все равно, кто стоит передо мной, пусть бы даже сам апостол Павел выспрашивал меня за жизненные грехи.
– А Пелагея?
– Исчезла в Дормисловой Поляне. Видимо тоже мертва, – за меня ответил Иван, тонко чувствуя мой настрой.
– Жаль, достойная была женщина! Ни одну годину Иван ее добивался, да Господь по другому распорядился, отдав ее сердце иноземцу неугодному. Но то старые распри. Я не враг роду Самославов, а дядька мой погиб в бою. Считаю, что старые обиды могут быть забыты, – князь поплотнее укутался в плащ, спасаясь от продроглого ветра, потеряв к моей личности всякий интерес:
– Иван! – обратился он к воеводе Небесного Отряда, – Твоих воинов накормят и обогреют. Пусть отдыхают, сколько смогут. Место на стене выберешь согласно моим указаниям. Рад вас видеть, братья! – подвел итог Роман разговору и поспешил со своей свитой на стены, обозреть масштабы бедствия.
– Так значит, дядька Иван, вы мою маму знали? – вычленил я самое важное из речи князя.
– Знал, знал, – перебил меня воевода, – сейчас не до этого. Все за мной! Есть дом, где нас будут рады видеть всегда!
Заснеженные улицы Рязани были пусты – почти все горожане высыпали на стены, наблюдая грозную картину, разворачивающуюся за укреплениями. Лишь немощные старики, молчаливо взирающие на утомленных воинов, проходящих мимо, да редкие собаки лаяли нам вслед, чуя на моих плечах шкуру старого волка, с которой еще не выветрился запах, столь неприятный братьям нашим меньшим.
Остановившись у резных ворот, богато инкрустированных изображениями ангелов небесных, за которыми скрывался добротный, трехэтажный терем из камня и бревен (первый этаж хозяин сделал каменным и на века, но со временем, видимо испытывая потребность в расширении, выстроил над первой постройкой новые этажи)
Воевода Иван громко постучал стальным кольцом по металлической пластине, порождая глухой, металлический звон, распространившийся по ограде.
Со скрипящей неохотцей открылось небольшое, невидимое смотровое окошечко на уровне головы рослого Ивана и заспанный, хриплый голос спросил, без всякой вежливости и почета к легендарной личности:
– Кого черт, в столь страшный час по улицам носит?
– Путь на чистые небеса… – неожиданно произнес Иван, тщательно проговаривая слова.
– Лежит через грешную землю, – изменившимся голосом, полным понимания, ответили воеводе из-за ворот и тут же загремели, залязгали многочисленные засовы и запоры, запиравшие дверь.
– Милости прошу, – сгорбленный старик, не смотря на мороз, одетый в легкую, белую рубаху, с открытым, выделанным красными узорами, воротом, угодливо склонил голову, откинул руку в приветственном, пригласительном жесте.
Вторая рука, более не таясь за спиной, привычным, уверенным движением убирала огромный кинжал, в ножны, висящие на легком поясе.
– Здоров буди, славный Владимир Данилович!
– И тебе не хворать Иван Юрьевич! – старик, откинув напускную немощность, с легким хрустом расправив широкие плечи, обнажая грудь, покрытую густыми, белыми волосами. От былой, старческой слабости не осталось и следа – много ль с тобой?
– Три десятка неполных…
– Три десятка это еще по-Божески – дед Владимир истово перекрестился и добавил, – упокой души светлые воинов твоих, Господи, павших за веру православную! Ну, не стойте на пороге, проходите гости дорогие.
Долго уговаривать никого не пришлось. Вскоре, привычными маневрами многочисленный Небесный отряд скрылся во дворе, увлекая своей массой замешкавшегося меня в широкий двор, окружающий терем, с узких окон которого боязливо выглядывало многочисленное семейство старика и дворовая прислуга, преимущественно женского пола.
Пока я поднимался по каменным ступеням на первый этаж, я упустил часть разговора старика и воеводы. Когда, в хорошо освещенном помещении гостевой палаты, удобно растекшись по лавке, я чуть-чуть пришел в себя после недавних потрясений, я услышал, о чем два достойных мужа ведут речь, понимая, что мой приход в терем обсуждается ими живо, но полушёпотом, чтобы не привлечь излишнего внимания.
– … пусть отец и не веры православной, но мать… – о чем-то горячо настаивал Иван, осторожно взяв разозленного старика за широкий рукав его рубахи.
Владимир молчал, колко поглядывая на меня из-за густых ресниц, медленно пожевывая собственные губы за окладистой бородой, достигающей живота. Рука его при этом непроизвольно поглаживала рукоять длинного кинжала.
– Православная? – заметив мой встревоженный взгляд, Владимир улыбнулся, но чувствовалось, что это лишь необходимое притворство, – та мне все едино! – поспешил он резко оборвать щекотливую тему, – Ольга! – Крикнул он наверх в темноту витиеватой лестницы, – распорядись ужин подать уставшим дружинникам! Ну а вы, ребята, отдыхайте, сколько сможете. Еще неизвестно, сколько ваш отдых продлиться – уже в полголоса добавил он последнюю фразу, не адресованную никому.
Дружина зашевелилась, вставая с лавок и ковров, богато покрывающих хорошо выструганный пол палаты, встречая нехитрые, но желанные яства, спускаемые сверху. Мне отдохнуть не дал Иван, ловко выхватив за руку из толпы, приближающуюся к широкому и длинному дубовому столу, стоящему в середине помещения. Он, со смехом, чтобы замаскировать свои истинные намерения увел меня в темное помещение, нырнув в незаметную дверь в одной из стен.
– Гамаюн! – обратился он ко мне со всей горячностью, которую имел в своей душе, – послушай и запомни! На стены мы выйдем все. Постоим за честь Отчизны славно и долго, уничтожив большое количество ворогов, но, поверь мне, Гамаюн, Рязань обречена!