Я защищал Ленинград

В 1942 году немцы нас засыпали листовками. Ой, сыпали… Видно, бумаги девать было некуда. Ни до, ни после такого количества листовок не было. Бойцы их собирали и, извините за выражение, подтирали одно место. Случаев сдачи в плен у нас не было. Пока мы наступали, наши армейские и фронтовые газеты поступали, а как начали отступать, тут было не до газет. Откровенно говоря, мне некогда было и читать.

Весной вообще труба стало. Все раскисло. В распутицу приходилось самим ходить за боепитанием. Где-то в лесу был пункт. Приходишь, говоришь, мол, от такой-то части, берешь цинку, одну-две – сколько можешь тащишь. Ленты сами снаряжали. Потом меня контузило. Снаряд разорвался рядом, меня отбросило метров на десять и шлепнуло о дерево. Эту первую контузию я перенес на ногах. Ну, сначала полежал, потом фельдшер немножко привел в чувство. Долго не слышал, долго речи не было. Когда замкнулось кольцо, все равно был приказ вперед, вперед. Уже ни подвоза – ничего. Жрать нечего было. Артиллерийских лошадей поели и кавалерийских потом поели. Дошло до того, что в ход пошли оттаявшие лошадиные трупы. Бывало, только найдут, не успеют оглянуться, а уже одни ребра да кишки остались. Когда была возможность, мясо варили, а когда было нельзя разжигать костры, ели прямо так, сырое. Мох ели, кору ели. Пили хвойный настой. Березовый сок пили. В начале лета ели липовые листочки. Прилетит «кукурузник». На целую армию много он сбросит? Они, конечно, прилетали, но немцы больше их сбивали. Мало доходило. Другой раз он и сбросит, а попадет черт знает куда – в болото или еще куда, что не найти. Централизованного снабжения уже не было. В каждом подразделении снабжением занимались свои люди. Что-то выискивали.

Потом то ли высшее командование распорядилось, то ли наше командование приняло такое решение выходить. Сперва отступали от рубежа к рубежу, а когда кольцо сомкнулось уже совсем, вот тут никакого руководства не было. Стрелять было уже нечем. Хоть пальцы вставляй – и пальцами стреляй. Пулемет мы подорвали. Была команда подорвать. Если где-то попадалась вражеская винтовка, или автомат, или что-то – все использовали. Над нами постоянно висела авиация, и минометы били, и пулеметы били, и пушки, и чего только не было на нашу голову. Поэтому старались больше уходить по болотам. Если знали, что где-то поблизости есть санчасть, то раненых вытаскивали, а так в основном оставляли, как говорится, на Божью милость.

Когда получили приказ на отступление, была директива, чтобы и местных жителей забирать с собой. И там в этой мясорубке погибло очень много местных. Очень, очень много, потому что шли толпами днем. Много осталось раненых, которых не смогли вывезти. Помню, проходили мимо одного госпиталя. Там была такая куча валенок, сложенная в виде стенки, за которой раненые прятались во время бомбежек. Особенно мне запомнилась переправа через реку то ли Тигода, то ли Тосно – не помню. У моста скапливалось много и людей, и машин – там была такая давка. Каждый прется вперед. Можно сказать, бегут панически. Немцы, конечно, бомбят и обстреливают. Если до этого шли подразделением, то тут все смешалось, и, как говорится, не до подразделения. Каждый проныривал как мог. Река была не очень широкая, и мы, не дожидаясь, решили переправляться вплавь. Я был тогда очень молодой, поэтому карабин за спину – и поплыл. Очень сильно бомбили. Бомбежку, как говорится, пережить можно, а вот когда стреляют с одной стороны и с другой, тут вообще… Стали выходить. Сначала отходили организованно, а потом командование, наверно, поняло, что организованно невозможно. Потому что со всех сторон били: и пулеметы, и минометы, и их малокалиберная артиллерия. Видно, зенитки или черт его знает, какие они. Да стреляли все трассирующими – это вообще ужас. Мало этого, так еще и авиация лупила почем зря. Потом стали выходить, кто как мог. Сначала мы двигались группой. Тут прямо на нас выскочили немцы и начали стрельбу. Ну, мы тут сразу попадали, стали тоже отстреливаться, ну, и помаленьку-помаленьку отодвигаться ближе к середине коридора. Ну, отбились потихоньку. Правда, нашу группу рассеяли. В этой сумятице я потерял своего второго номера. И мы выходили только вдвоем с военфельдшером. С какой он был части, не знаю. Сначала ползли. Потом его убило: долбануло осколком. Ползком уже плохо, так я катышком. Тихонько так. Ну, знаете, как лежишь и переворачиваешься туды-сюды. Катышком вот выкатился. Вот.

Не помню, какого числа я вышел из окружения, но это был уже июнь. Тут нас встречали, как говорится, с распростертыми объятиями. Ну а голодные люди – сами знаете. Один воздерживается много есть, а другой сразу две и три порции. Два-три раза подходил с котелком. Ну, а потом, естественно, как говорят в народе, заворот кишок. Медики спохватились, стали предупреждать. Да уже поздно. Многие из вышедших погибали. Я воздерживался. Ел помаленьку. За порцию раза три или четыре принимался. Съел часа за три-четыре. Не могу сейчас объяснить, почему я так делал. Помню, очень клонило в сон и очень болела голова после контузии. Может, поэтому порцию съел в три или четыре приема. Дня через два медики устроили усиленный медосмотр. Нас переодели, а то вышли кто в шинели, кто в рваном ватнике, кто в бушлате, кто в валенках – кто в чем. А на дворе середина июня. Здесь я встретил нескольких человек из нашего подразделения.

Дали пару дней передохнуть, а потом стали нервотрепку устраивать. Снова была проверка. Но тут быстренько – не то что в первый раз. Особой строгости не было, потому что вышел с оружием, с документами. Вышел не один. Спрашивали только, видал ли немцев, не видал ли немцев, может, видал, что кто-то общался с немцами. С кем выходил, сколько нас выходило. Вот такие вот в основном вопросы. Меня немножко трепали за то, что пулемет оставил. Я говорю: «Был приказ уничтожить. Вот и уничтожили». А мне: «Нет, надо было выносить». Я говорю: «Вы попробуйте по болоту, где идешь почти по шею в воде, идти с этим пулеметом. Поэтому у командования был приказ уничтожить».

В это же время шло формирование. Там нам зачитали приказ № 227. Особого восторга этот приказ не произвел. Потому что если я добровольно пошел, будучи зеленым мальчишкой, то тут, пройдя год войны, я уже кое-что понял. Стал понимать, что со штыком на танки ходить не надо, а приказ требовал. Что наш комсостав не умеет воевать, это я тоже понял. Многие командиры, призванные из резерва, привыкли по старинке, по-буденновски, как говорится, шашки наголо и вперед. А война-то уже была другая. Многие бойцы стали понимать, что так воевать нельзя. Мы не умели воевать, пока не научились где-то в конце 1942-го. 1943-й – вот тут более-менее научились. Уже на танки со штыками не перли. Политработники тоже были всякие. Были нормальные политработники, а были и придурки. Помню такой случай во время наступления – еще зимой. По-моему, это было на реке Тигоде. Наш берег низкий, а немцы сидели на крутом. Мало того, что на крутом, так у них весь склон был полит водой. Первый раз наши сунулись – много положило. В это время то ли с проверкой, то ли еще зачем, проходил, кажется, комиссар армии. Фамилия его была, кажется, на букву «З», то ли Зубов, то ли Зуев, то ли что-то в этом роде, не помню. Он указал нашим командирам, что не хрен лезть в лоб, а надо обойти. И вот когда обошли, он сам поднял нас на ура. Шел впереди с пистолетом в своей шинели со звездами на рукавах. И мы взяли эту деревню. Вот такой маленький эпизод, но он характеризует человека. К смершевцам мое отношение такое же: были и хорошие, были и придурки. На передовой я их не видал ни одного, а только во время проверки. С заградотрядами мне встречаться не приходилось.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.