Испытание

Такой тон развеял всю мою собранность.

Знания, полученные в академии, словно испарились. Я не помнила, как надо отвечать, и не знала, что ответить. Просто сидела и смотрела на него исподлобья.

– Ты хочешь выйти отсюда, Хиония? – спросил, делая шаг ко мне.

Постаралась не показывать своего удивления. Конечно, он знал имя той, кого похитил. А значит, и имел определённые планы на меня. Скажет ли сразу? Или будет ещё мучить заточением.

– Хочешь, – ответил сам.

Я не двигалась, выжидала подходящий момент. Ведь был только один шанс сделать всё верно.

Мужчина подошёл ко мне вплотную. Ему хочется чувствовать своё преимущество? Пусть. Задрала голову и смотрела на него снизу вверх. По правилам ли это, я уже не придавала значения.

Он положил свою тонкую ладонь на мою щёку. Большим пальцем провёл по губам. Невольно вздрогнула. Такого я не ожидала.

– Ты очень красивая, Хиония, – так же, не повышая голоса, проговорил он.

А я оцепенела. Понимала, к чему все вело. И моё образование тут было совсем ни при чём. Или, наоборот?

Он убрал руку и отступил на шаг. Я продолжала смотреть на него, боясь даже взглядом выдать то, что не совсем беззащитна.

Браслет, который находился на моем запястье, имел свой секрет. Как же вовремя Демис, мой сокурсник, подарил его. Я не хотела принимать, потому что Грегори, мой жених, мог неправильно понять этот поступок.

Но Демис убедил, что никто не обратит внимания на такую безделушку. А лучше, вообще, никому о ней не распространяться. Знал ли он о грозящей мне беде или просто решил уберечь от случая? Это уже не имело значения.

Воспоминания о друге и женихе отозвались во мне горечью и подступившими слезами, хотя я думала, что их уже не осталось.

– О, не стоит слёз, – притворно-заботливым голосом произнёс похититель, по-своему истолковав моё состояние.

– Чего вы хотите? – дрожащим хриплым голосом спросила его.

Мужчина сложил руки на груди и, наклонив голову набок, разглядывал меня. Мне очень хотелось посмотреть на своё правое запястье, проверить, на месте ли браслет, но я не позволяла себе этого. Один неловкий взгляд – и уже ничто не спасёт.

– Сотрудничества, – наконец, ответил он. – Взаимовыгодного и, надеюсь, взаимоприятного.

– Я не понимаю вас.

– Ох, уж эти игры в невинность, – он покачал головой. – Все просто: ты становишься моей и исполняешь все мои прихоти, а когда я останусь доволен – ты свободна.

В неверии мотнула головой, отчего боль с новой силой сдавила её. В глазах потемнело.

– Не стоит изображать обморок, – донёсся раздражённый голос. – Подумай, а я вернусь позже.

С этими словами он вышел, не забыв запереть за собой дверь.

Некоторое время сидела и наблюдала за колыханием огоньков на зажжённых свечах. Потом улеглась на лавку, обхватив голову.

Неужели придётся нарушить правила, по которым я жила все эти годы? Ведь обещала же, что никогда, даже в предсмертном состоянии, не опущусь до такого. И всегда была уверена в непоколебимости этого слова.

Непрошеные воспоминания тут же лавиной накатили на меня.

Я выросла в деревне, постепенно разросшуюся в маленький посёлок, но сохранявшую старые устои. В Криево, названного в честь речки, на которой он стоял, время текло со своей скоростью. Этому способствовали и большое расстояние от крупных населённых пунктов, и плохие дороги в округе, но более всего изоляция исходила от старшего поколения, которому совсем не нравилось то, как менялся мир. Но обо всем я узнала значительно позже, когда покинула родные края.

А тогда жила в самой обычной семье и не подозревала, да что там, даже не задумывалась, настолько современно общество в посёлке или отстало. У родителей я была шестым ребёнком. С пятым, моей сестрой, разница в возрасте составляла всего одиннадцать месяцев. Естественно, столь скорые роды подкосили здоровье матери. И потому я считалась нежеланной и не оправдывающей своё существование. Слишком хрупка и болезненна. Бесполезна в доме и хозяйстве. Ненужная никому. Разве только для того, чтобы сделать меня крайней в любой неудаче, даже если я и рядом не стояла.

Постепенно привыкла везде оставаться виноватой. Нет, не считала себя таковой, просто смирилась с обвинениями, руганью и наказаниями. Бессмысленно спорить, когда никто никогда не заступался за меня. Разве что, это сильнее злило родителей, и я уже не отделывалась бранью, а получала удары кнутом.

В мою пятнадцатую зиму по посёлку прошлась хворь. Она не щадила никого. Но даже тогда старейшины не обращались за помощью к магам, оправдывая своё решение от обычного предубеждения к ним до заметённых дорог.

В каждом доме готовились отвары, составленные из всего, что было под рукой. Местной знахарке после первых смертей не верил никто.

Меня не подпускали к этому делу. Казалось, что и вообще перестали замечать. Даже удивительно, как только и в появлении хвори не выставили виноватой.

Самый старший брат вместе с семьёй жил недалеко от нас. У него было трое детей. Младший, совсем кроха, только недавно родился, в столь неудачную зиму.

Однажды матушка, наготовив отвара, отправила нас с сестрой разнести его братьям. Меня к самому старшему. Время было уже вечернее, мела вьюга, а ветер сбивал с ног.

Застряв в одном из сугробов, я упала. Бутыль, в которую был налит отвар, находился за пазухой. Каким-то неведомым образом я сумела раздавить его своим весом. Тогда же, наверное, впервые испытала отчаянье. Ведь, как и все, верила, что это средство окажется верным, сможет излечить.

Хотелось плакать и выть. Я не боялась наказания – жизни заболевших детей были важнее. Не придумав ничего лучшего, явилась к брату и обманула его, сказав, что мать поручила сварить отвар самой. Я видела, как она его готовила, верила – и сама с этим справлюсь. Брат с недоверием посмотрел на меня, но под плач своей жены согласился допустить к печи.

Побоявшись раскрытия обмана, даже не пыталась извлечь из тела осколки, от которых не смогла избавиться в темноте, хоть они и больно впились в меня.

А потом, начав готовить отвар, забыла буквально обо всём. Мне казалось, что сами травы шепчут, которую из них взять и когда бросать в воду. В бульканье я слышала голос, подсказывающий, в какую сторону помешивать и сколько раз. Запнулась только единожды, не сумев найти у печи то, что требовалось – обычный мёд.

Брат на мою просьбу откликнулся сразу, но подозрения во взгляде не скрывал. Он что-то спросил, но я уже не улавливала посторонних звуков, полностью погрузившись в приготовление зелья. Да, это был уже не просто отвар, а зелье, что обязательно вылечит. Я чувствовала, знала это.

Закончила поздно вечером. Старшие дети уже спали. Я настаивала, чтобы брат с женой разбудили их, но меня никто не послушал. Если бы только знала, какие будут последствия, то непременно настояла бы на своём, а не поддалась усталости, навалившейся на меня. Но я не знала.

Утром старшая дочь брата умерла. Сына он успел напоить, а её нет. К слову, сам он, его жена и младшая дочь избавились от хвори.

Конечно, мой обман был раскрыт. А раны, что остались на животе и груди только подтверждали его. И в смерти ребёнка осталась виноватой только я. Возможно, они понимали, что это не так, но их злость требовала выхода.

В одной рубашке меня вытянули на улицу прямо за растрёпанные волосы. Босиком, спотыкаясь, я брела за отцом до самого центра посёлка. Брат шёл рядом с ним, держа в руках кнут. А люди, все, кто видел нас, бросали свои дела и направлялись следом. Зрелища, особенно когда кто-то страдал, всегда собирали зрителей. Я пыталась вразумить родных, кричала, что зелье помогло, и они сами виноваты в смерти своего ребёнка. Но кто станет слушать ту, которая с рождения считалась ошибкой.

Как меня привязывали к столбу, уже не чувствовала – тело онемело от холода. И снова не боялась за себя. Не страшилась даже смерти. Плевала на унижение.

Удары сыпались один за другим, я потеряла счёт. Сначала, после первого удара, кричала, а затем могла лишь шептать: