Страница 512 из 530
Какое счастье!
- Есть люди, абсолютно лишенные нравственных устоев, - продолжал Сомс. Она невольно вздернула белые плечи; но он не заметил. - Самая обыкновенная честность - куда она девалась, не знаю.
- Я сегодня слышала, папа, как лорд Шропшир говорил, что "честность лучшая политика" - это просто пережитое викторианства.
- Хоть он и старше меня на десять лет, не понимаю, с чего он это взял. Все теперь вывернуто наизнанку.
- Но если это лучшая политика, так особой добродетелью это никогда и не было, так ведь?
Сомс резко взглянул на ее улыбающееся лицо.
- Почему?
- Ой, не знаю! Куропатки из Липпингхолла, папа.
Сомс потянул носом.
- Мало повисели. Ножки куропатки должны быть куда сочней.
- Да, я говорила кухарке, но у нее свой взгляд на вещи.
- А в хлебном соусе должно быть чуть побольше лука. Викторианство, подумаешь! Он, верно, и меня назвал бы викторианцем!
- А разве это не так, папа? Ты сорок шесть лет при ней прожил.
- Прожил двадцать пять без нее и еще проживу.
- Долго, долго проживешь, - мягко сказала Флер.
- Ну, это вряд ли.
- Нет, непременно! Но я рада, что ты не считаешь себя викторианцем. Я их не люблю: слишком много на себя надевали.
- Не скажи.
- Во всяком случае, завтра ты будешь в царствовании Георга.
- Да, - сказал Сомс. - Там, говорят, есть кладбище. Кстати, я купил место на нашем кладбище, в углу. Чего еще искать лучшего? Твоя мать, верно, захочет, чтобы ее отвезли хоронить во Францию.
- Кокер, налейте мистеру Форсайту хереса.
Сомс не спеша понюхал.
- Это еще из вин моего деда. Он дожил до девяноста лет.
Если они с Джоном доживут до девяноста лет, так никто и не узнает?.. В десять часов, коснувшись губами его носа, она ушла к себе.
- Я устала, папа; а тебе завтра предстоит длинный день. Спокойной ночи, милый!
Счастье, что завтра он будет в царствовании Георга!
VIII
ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
Неожиданно затормозив машину на дороге между фермой Гейджа и рощей в Робин-Хилле, Флер сказала:
- Джон, милый, мне пришла фантазия. Давай выйдем и погуляем здесь. Вельможа в Шотландии. - Джон не двинулся, и она прибавила: - Мы теперь долго с тобой не увидимся, раз твой портрет готов.
Тогда Джон вышел, и она отворила калитку, за которой начиналась тропинка. В роще они постояли, прислушиваясь, не заметил ли кто их незаконного вторжения. Ясный сентябрьский день быстро меркнул. Последний сеанс затянулся, было поздно, и среди берез и лиственниц рощи сгущались сумерки. Флер ласково взяла его под руку.
- Слушай! Правда, тихо? Как будто и не прошло семи лет, Джон. А тебе хотелось бы? Опять были бы невинными младенцами?
Он ответил сердито:
- К чему вспоминать - все случается так, как нужно.
- Птицы ложатся спать. Тут совы водились?
- Да; скоро, наверно, услышим их.
- Как пахнет хорошо!
- Деревья и коровники!
- Ваниль и тмин, как говорят поэты. А коровники близко?
- Да.
- Тогда не стоит идти дальше.
- Вот упавшее дерево, - сказал Джон, - Можно сесть подождать, пока закричит сова.
Они сели рядом на старое дерево.
- Росы нет, - сказала Флер. - Скоро погода испортится. Люблю, когда веет засухой.
- Люблю, когда пахнет дождем.
- Мы с тобой никогда не любим одно и то же, Джон. А между тем - мы любили друг друга. - Она плечом почувствовала, как он вздрогнул.
- Вот и часы бьют! Уж поздно. Флер! Слышишь? Сова!
Крик раздался неожиданно близко, из-за тонких ветвей. Флер встала.
- Попробуем ее отыскать.
Она двинулась прочь от упавшего дерева.
- Ну, где ты? Побродим немножко, Джон.
Джон поднялся и побрел рядом с ней между лиственниц.
- Кажется, сюда - верно? Как быстро стемнело. Смотри - березы еще белеют. Люблю березы, - она положила ладонь на бледный ствол. - Какой он гладкий, Джон, словно кожа, - и, наклонившись вперед, приникла к стволу щекой. - Вот потрогай мою щеку, а потом кору. Правда, не отличишь, если бы не тепло?
Джон поднял руку. Она повернулась и коснулась ее губами.
- Джон, поцелуй меня один раз.
- Ты ведь знаешь, я не могу поцеловать тебя "один раз". Флер.
- Тогда целуй меня без конца, Джон.
- Нет, нет, нет!
- Все случается так, как нужно, - это ты сказал.
- Флер, не надо! Я не вынесу.
Она засмеялась - нежно, еле слышно.
- И не нужно. Я семь лет этого ждала. Нет! Не закрывай лицо. Смотри на меня! Я все беру на себя. Женщина тебя соблазнила. Но, Джон, ты всегда был мой. Ну вот, так лучше. Теперь я вижу твои глаза. Бедный Джон! Поцелуй меня! - В долгом поцелуе она словно лишилась чувств; не знала даже, открыты его глаза или закрыты, как у нее.
И опять прокричала сова.
Джон оторвался от ее губ. Он дрожал в ее объятиях, как испуганная лошадь.
Она прижалась губами к его уху, шептала:
- Ничего, Джон, ничего. - Услышала, как у него захватило дыхание, и ее теплые губы продолжали шептать: - Обними меня, Джон, обними меня!
Теперь не оставалось ни проблеска света; между темных перистых веток глядели звезды, и далеко внизу, там, где начинался подъем, дрожало и подбиралось к ним сквозь деревья неверное мерцание всходящей луны. Легкий шорох нарушил безмолвие, стих, раздался снова. Ближе, ближе Флер прижималась к нему.
- Не здесь, Флер, не здесь. Я не могу... не хочу...
- Нет, Джон, здесь, сейчас. Ты ведь мой.
Когда они снова сидели на упавшем дереве, сквозь деревья светила луна.
Джон сжимал руками виски, и ей не были видны его глаза.
- Никто никогда не узнает, Джон.
Он уронил руки и посмотрел ей в лицо.
- Я должен ей сказать.
- Джон!
- Должен!
- Не можешь, пока я не позволю. А я не позволяю.
- Что мы сделали? О Флер, что же мы сделали?
- Так суждено было. Когда я тебя увижу, Джон?
Он вскочил на ноги.
- Никогда, если только она не узнает. Никогда, Флер, никогда! Я не могу продолжать тайком!
В мгновение и Флер была на ногах. Они стояли, положив, руки друг другу на плечи, точно в борьбе. Потом Джон вырвался и как безумный ринулся назад в рощу.
Она стояла дрожа, не решаясь позвать. Стояла ошеломленная, ждала, что он вернется к ней, но он не шел.
Вдруг она застонала и опустилась на колени; и опять застонала. Он должен услышать и вернуться! Не мог, не мог он уйти от нее в такую минуту!