Страница 58 из 75
Наряду с С.Н. Прокоповичем, Е.Д. Кусковой, Ф.А. Головиным, Н.М. Кишкиным, М.В. Сабашниковым, Б.К. Зайцевым, К.С. Станиславским, Н.Я. Марром, С.Ф. Ольденбургом и др. Н.Н. Кутлер принял активное участие в деятельности Всероссийского комитета помощи голодающим. Он признавал: «Дело это – страшно опасное. Ведь с кем договариваться?.. Люди без чести и без отечества. Что им голод? Может дело повернуться так, что они утопят в нем остатки интеллигенции… Нам только и остается делать то, что подскажет совесть… Нужно хотя бы ценой собственных жизней привлечь внимание заграницы». 27 августа 1921 года Кутлер, как уже говорилось, был арестован наряду с другими членами Помгола. После ареста он сказал Прокоповичу: «Этой тюрьмы я больше вынести не смогу. Довольно с меня и того года… Стар я, знаете, для этих интересных похождений… Ноги больные, сердце не действует». Но в камере он держался стоически: «Ел ядовитый суп из погибшей рыбы без тарелки и без ложки – из перепиленной надвое бутылки, закусывал сорным прелым хлебом, вытирал бумажкой седые усы. Не жаловался и не волновался. И очень приветствовал мысль сделать из хлеба шахматы…»
В те же дни член коллегии Наркомфина РСФСР, знаменитый О.Ю. Шмидт выступил с ходатайством об освобождении Кутлера. В письме наркому финансов Н.Н. Крестинскому Шмидт писал: «Если Кутлера сейчас вернуть к работе, мы закрепим за Советской Россией одного из самых умных и знающих специалистов с вполне государственным кругозором». 14 сентября вопрос об аресте Николая Николаевича рассматривался на заседании Политбюро ЦК РКП(б). Было принято решение о его освобождении, «если не будет возражений со стороны ВЧК». 17 сентября Кутлер был освобожден, а в октябре, по предложению Крестинского, вместе с другим бывшим кадетом П.А. Садыриным введен в состав правления Государственного банка РСФСР и сыграл ключевую роль в налаживании его работы. Кутлер занял пост заведующего эмиссионным отделом банка, и его подпись появилась на введенных в обращение червонцах. Кроме того, он стал председателем Совета по делам промышленности при НКФ СССР, занимался вопросами кредитования промышленности и торговли. Политбюро дважды, по инициативе народного комиссара финансов РСФСР Г.Я. Сокольникова, обсуждало кандидатуру Кутлера в качестве предполагаемого члена коллегии Наркомфина, но под давлением Дзержинского все же ее отвергло.
Тюремное заключение, как и предчувствовал Николай Николаевич, не прошло для него даром. Кутлер умер в Москве го мая 1924 года от разрыва сердца. Советские газеты преисполнились скорбью: «Необычайная прямота и искренность, большой ум, редкая правдивость, бескорыстность и вдумчивость, способность прямо, без излишних кривых рассуждений решать крупные вопросы – характеризовали этого большого, умного и прекрасного человека». Эмигрантская пресса писала, что смерть наступила в результате волнений, вызванных решением жилтоварищества отнять у Кутлера одну из двух занимаемых им комнат – в ней находилась библиотека. Хоронили Николая Николаевича торжественно, с оркестром и войсками; в шествии участвовали десятки тысяч людей, производилась киносъемка. Но церковное отпевание было разрешено лишь на дому. Кутлера похоронили на московском Миусском кладбище. Сотрудники Наркомфина возложили на могилу венок с надписью: «Пролетариат тебя не забудет».
«Мне приходится жить, думать и говорить так несвоевременно…»
Михаил Александрович Стахович
Алексей Кара-Мурза
«Он был очень талантлив… Из него мог бы выйти крупный политик, но он за этим не гнался. Беспечный, жизнерадостный, он не искал популярности… Этот даровитейший человек так и прошел через жизнь, не выявив себя. Это часто бывало с такими, как он, талантливыми, но не целеустремленными русскими людьми». Так написала о Михаиле Стаховиче в своих мемуарах известная русская публицистка А.В. Тыркова. Ей вторит в своих воспоминаниях и депутат II–IV Дум В.А. Маклаков: «Перед ним (Стаховичем. – А.К.) была блестящая будущность, но карьера его не прельщала… Его разносторонность, жажда жизни во всех проявлениях (жизнь есть радость – говаривал он), избалованность (баловала его и судьба, и природа), вечные страстные увлечения и людьми, и вопросами в глазах поверхностных наблюдателей накладывали на него печать легкомыслия».
Суждения Тырковой и Маклакова, при всей их человеческой точности, сегодня представляются уже не вполне исторически справедливыми. О «нереализованности» Стаховича можно, конечно, говорить в чисто житейском смысле: он умер сравнительно нестарым, в 62 года (например, Маклаков и Тыркова дожили соответственно до 88 и 93 лет!). Если же говорить о политике, то тогда к «неудачникам» следует отнести все поколение первых российских парламентариев… Со временем, мне думается, верх возьмет принципиально иная интерпретация жизни и деятельности этого человека – как одного из самых цельных политиков и мыслителей своей эпохи. Другое дело, что «время Стаховича», время открытой и нравственной политики в России еще не наступило. Когда оно все же наступит, парламентский опыт столетней давности депутата Михаила Стаховича станет, надо надеяться, предметом самого внимательного исследования.
В жизни Михаила Александровича (1861–1923) случилось немало ярких событий, но некоторые из них, как он сам рассказал в своих эмигрантских мемуарах, на всю жизнь сформировали его взгляды и принципы… В тот год, когда умер Достоевский и был убит Александр II, двадцатилетний Михаил Стахович учился в 11-м классе Училища правоведения в Петербурге. О смерти писателя на утренних занятиях рассказал известный юрист А.Ф. Кони, а затем прочел импровизированную лекцию о романе «Преступление и наказание». Впоследствии Стахович много общался с Кони и даже заседал вместе с ним в Государственном совете, но ту растянувшуюся не на один час лекцию запомнил навсегда. Метафизика преступления и наказания в России – вот что захватило в рассуждениях мэтра юриспруденции двадцатилетнего студента, который позднее, по свидетельству многих современников, сам поднял профессиональное ремесло правоведа до высот политического пророчества… Через два дня, на похоронах Достоевского юный Стахович нес венок от Училища.
…А I марта 1881 года ему чудесным образом удалось пробраться в Зимний дворец, где он, поплутав немного (позднее Стахович, камергер двора, станет легко ориентироваться в царских резиденциях), оказался в «фонаре» – спальне государя императора, который, смертельно раненный бомбой террористов, в тот момент, исповедовавшись, отходил. Тогда в память молодого человека прочно впечаталось беспомощное выражение лица наследника… В конце жизни выброшенный революцией из России Стахович напишет: «Теперь, стариком и удалившись от деятельности, но обдумывая все то, что я так близко знал, я прихожу к заключению, что фактическим виновником теперешнего ужаса, исходной его причиною является честнейший, чистейший и до самозабвения любивший Россию, может быть, самый русский из царей после Петра Великого – Александр III… Это был добрый и чистый человек… на службе и в обиходе всегда прямой, он, словом, мог бы громко и всенародно исповедоваться на Красной площади… Это был лучший и честнейший, нет, даже чистейший человек из 160 миллионов своих подданных. Но это был вреднейший царь, погубивший династию Романовых».
Эти слова ясно демонстрируют всю ограниченность досужих рассуждений о «либеральных славянофилах» (к которым, несомненно, принадлежал Стахович) как о политиках, приверженных идее лишь личного нравственного совершенствования в противовес совершенствованию политических институтов. Для Стаховича принципиальна не просто человеческая, но еще и политическая нравственность как способ адекватной реакции политика на общественные обстоятельства. В этом смысле политическая безнравственность Александра III не могла быть компенсирована никакими личными достоинствами. И наоборот, при всей своей неряшливости в личной жизни, его отец Александр II в звездные часы своего реформаторства представлял собой образец высокой политической нравственности.