Страница 25 из 26
Как видим, чтение и понимание этрусского у Орешкина было весьма посредственным. Однако это только с позиции чтения и понимания этрусского языка. Но ведь задача у Орешкина была иной – показать, что все языки мира – это просто плохой русский язык, что он нам на данных двух фрагментах блестяще продемонстрировал. Так что эту свою задачу он выполнил, и выполнил неплохо.
Заключение. Данная работа Петра Петровича Орешкина производит двоякое впечатление. С одной стороны, он убежден, что славянские языки существовали со времен палеолита и даже пытается «прочитать» надписи палеолитической скульптуры, принимая за них названия частей тела. Более того, приступая к очередной дешифровке, Орешкин убежден, что в ее результате он найдет адекватное значение этой надписи на русском языке. Ни то, ни другое не только не входит в ткань современной науки, но резко противоречит ей. С другой стороны, собственные дешифровки Орешкина текстов на любом языке с профессиональной точки зрения крайне слабы; он показывает себя не только начинающим дешифровщиком, но лицом, которое делает максимальное количество промахов. Поэтому его вывод о возможности читать любые надписи по-русски совершенно не вытекает из его собственной эпиграфической деятельности, которая является только пустой бутафорией, декорацией его весьма сильного заявления.
Отсюда у нас напрашивается предположение, что почти маниакальная убежденность в существовании русского языка в глубине веков – результат его знакомства с гораздо более убедительными аргументами, чем предоставил он сам. А поскольку он решил по-новому прочитать буквенные египетские надписи, наиболее ранние в его дешифровках, во-первых, слоговым способом, и, во-вторых, знаками, близкими к рунице, можно предположить, что кто-то его познакомил именно с русскими надписями руницей и с их дешифровками, начиная с палеолита. Я убежден в том, что в спецхране Ватикана хранится огромное количество таких надписей, дающих совершенно иную трактовку всемирной истории, и именно для Орешкина кто-то организовал небольшую утечку информации.
Слово «палеолит» имеет для меня ключевое значение. Я помню, как в течение лет пяти свыкался с мыслью о том, что в палеолите была письменность, и ее языком был русский. Но я опирался на собственные дешифровки, и потому дело продвигалось медленно. Не исключаю, что П.П. Орешкин смог принять и прочувствовать эту идею за год, возможно даже, за полгода. Однако, воспроизвести хотя бы малый фрагмент из полученной информации в своих публикациях он не мог – тем самым он бы выдал своего информатора. Поэтому оставался только один путь, показать, что все древние письменности мира имели русское чтение. Возможно, что эту мысль информатор Орешкина передал ему на словах. Оставалось одно – прочитать эти тексты.
И Орешкин прочитал. Человеком, судя по его новациям, он был незаурядным, и если бы у него был опыт эпиграфического чтения, он бы действительно смог совершить чудо – безукоризненно или хотя бы хорошо прочитать надписи, относимые к двум-трем древним языкам по-русски. Но в том-то и дело, что кроме возникшего у него огромного прилива сил, кроме бешеного темперамента, у него не было базовых знаний. На амбразуру с пулеметом он бросился безоружным, закрыл ее своим телом и… стал очередной порцией пушечного мяса. Судя по отсутствию резонанса на его работу в эмигрантской среде (при весьма мощном резонансе на публикацию «Велесовой книги»), Орешкин был использован просто как подсадная утка для идеологической диверсии с дальним прицелом. Он был одним из эмигрантов, плохо известным в эмигрантской среде; но писателем. Поэтому организовать для него небольшую утечку информации и воспламенить его патриотической идеей сообщить соотечественникам о древнейшей русской письменности было, что называется, делом техники. Времени и возможности на проведение экспертизы его труда среди филологов-эмигрантов у него практически не было.
Какова же цель подобной идеологической диверсии? Ведь в его руки дали материал очень сильного идеологического воздействия! Однако вспомним медицину. Там вакциной называется ослабленный штамм какого-то болезнетворного микроорганизма, который провоцирует реакцию иммунной системы человека. Слабый штамм будет заведомо побежден, но при этом у людей выработается противоядие, иммунитет против данной болезни. То же самое и в данном случае: познакомившись с подлинными материалами и проникшись патриотической идеей, новичок должен был нагородить бог весть что, нечто крайне фантастическое, так что последующая академическая наука (в качестве социальной иммунной системы) не только легко справилась бы с подобной нелепицей, но и получила бы хороший урок на будущее. Иными словами, ростки национального патриотизма от эпиграфики русские ученые позже задавили бы собственными руками.
Но получилось несколько иначе. Вместо того, чтобы раздуть (на патриотической волне) значимость данной книги, эмигранты попросту ее не заметили. Говоря медицинским языком, из-за слабых контактов с Орешкиным «заражения» эпиграфическим патриотизмом не случилось. И уж тем более не произошло «заражения» русской научной общественности в СССР. А когда книга наконец всплыла в демократической России в 2001 году, она оказалась не первой; русские ученые, а также научная общественность уже до некоторой степени научилась отделять патриотические устремления от реального вклада в науку исследователя. Поэтому данная идеологическая диверсия, предпринятая в разгар «холодной войны» не сработала— ставка была сделана не на того «агента влияния».
По исторической случайности воздействие книги Орешкина оказалось не таким, как оно задумывалось. В силу слабых контактов между научными учреждениями России и Италии, те тысячи этрусских надписей, которые были найдены при археологических раскопках в Италии, для русского читателя оставались неизвестными. Орешкин их воспроизвел в своей работе и показал, что их можно прочитать по-русски. Так что Орешкину стали признательны многие самодеятельные этрускологи. Сам же Орешкин вряд ли предполагал, что станет объектом чьих-то манипуляций, и постарался вести себя в своих в общем-то далеких от науки выводах по возможности достойно.
Фактически же книга Орешкина стала известна в России спустя примерно 20 лет после ее публикации в Риме; РАН на нее не отреагировала никак (против «Велесовой книги» в 60-е годы были резко отрицательные публикации в научной прессе России, организованные АН СССР). Теперь ее можно читать и исследовать без того налета сенсационности, который непременно появился бы при ее вхождении в русскую культуру в 80-е годы. И желание подражать Орешкину появилось у очень небольшого числа его последователей.
Вместе с тем, замысел организаторов данной провокации был верен. Этот весьма интересный исследователь действительно применил самые простые, а потому совершенно ненаучные методы: акрофонию при чтении неизвестных слоговых знаков, называние частей тела при отсутствии явных знаков и приписывание произвольных значений открытым слогам русского языка. Благодаря случайности «заражение» этими методами произошло достаточно поздно, число «зараженных» оказалось где-то порядка 1–2 десятков, причем основная научная общественность переболела этим «заболеванием» достаточно легко. Это не дало возможности организовать РАН по данному поводу чего-то вроде «комиссии по борьбе с лженаукой», так что все три обозначенных направления имеют возможность спокойно развиваться. А отдельные проявления этой «болезни эпиграфического и этимологического популизма», в общем, не опасные, мы рассмотрим ниже при анализе работ последователей П.П. Орешкина.
Тайный последователь П.П. Орешкина
Рецензия на работы Г. С. Гринееича
Работы Геннадия Станиславовича Гриневича мне рецензировать довольно сложно. Прежде всего, именно этот исследователь увлек меня расшифровкой славянской руницы, и именно он смог верно определить определенное количество ее знаков. Он первым в СССР ввел в рассмотрение древнерусский и средневековый материал и показал возможность русского чтения руничных надписей. Иными словами, он в Москве сделал то, что пытался сделать П.П. Орешкин в Риме. И получил первые восторженные отклики.