Страница 12 из 26
Методология науки предлагает свой термин – модель. Под моделью понимается «аналог (схема, структура, знаковая система) определенного фрагмента природной или социальной реальности, порождения человеческой культуры, концептуально-теоретические образования – оригинала модели» (БИР, с. 382). Таким образом, историческая реальность постигается через модель в виде археологической культуры. При таком понимании, археологом является то лицо, которое создает новые или трансформирует старые археологические культуры, а не то, которое копает землю.
Замечу, что когда я преподавал философию (и в том числе методологию науки) в московском Университете дружбы народов, меня удивило, что студенты-математики очень плохо знают дифференциальное и интегральное исчисление, предпочитая, чтобы конкретные задачки решали за них другие, например, физики. «Зачем нам это нужно, – говорили они, – для этого существуют инженеры и физики. Наш продукт – не вычисления, а создание какого-либо нового исчисления». Иными словами, создание новой математической модели со своими правилами оперирования математическими объектами.
Если то же самое перенести на археологов, то их задача – не раскопки в земле, а конструирование новой модельной реальности – археологической культуры. А если перенести на эпиграфистов, которые глядят на непонятные древние значки и выдают текст на одном из современных языков, то их задача – не дешифровка текста на базе уже известной письменности, а выявление нового типа письма и дешифровка дотоле нечитаемой письменности. В этом и состоит научное творчество.
Охрана «охотничьей территории». Естественно, что представитель любой профессии хочет иметь на своей «охотничьей территории» эксклюзивные права на собственную деятельность. Иными словами, если это охотник, то на выделенной ему территории не должен охотиться никто другой. Если это археолог, то на отведенном ему участке земли не должен проводит раскопки более никто. Эта вещь более или менее понятна: зачем конкурировать там, где можно быть монополистом?
Однако существуют так называемые «черные археологи», которые не берут ни у кого лицензии (в археологии лицензия называется «открытый лист») и копаются в земле на свой страх и риск. Чем они вредят нормальной археологии?
На первый взгляд, они подрывают материальную базу этой науки, ибо продают те ценности, которые могли бы продать сами археологи. То есть попросту выкрадывают эти вещи из земли до прихода археологов. – Это так, но не это главное. Чаще всего археологи свои находки вовсе не продают, а, описав, сдают в музеи. Так что обворовывание идет не самих археологов, а национальных музеев, ибо крадут национальное достояние. Конечно, пройдя длинную цепь коллекционеров, находки, в конце концов, могут осесть и в музеях. Но могут осесть на долгий период и в частных коллекциях, где окажутся недоступными для основной массы населения.
Главное, однако, в другом. Любая находка тесно связана со своим окружением. Для археолога очень важно знать не только глубину залегания артефакта, но и наличие других предметов рядом, комплекс близлежащих вещей. Важно, найдена ли вещь в помещении или на открытом воздухе, входила ли она в хозяйственный или в погребальный комплекс, как она располагалась в момент обнаружения, что лежало над ней, а что – под ней. Все это может дать богатую информацию. Но для черного археолога важна лишь вещь сама по себе; поэтому вся остальная информация не только не собирается, но и выбрасывается, даже если она кем-то собрана. Так что черный археолог обкрадывает белого еще раз: в этом случае устраняется вся информация о деталях обнаружения находки. Кроме того, пытаясь добраться до интересующей его находки как можно быстрее, черный археолог обрушает вышележащие слои, ломает фрагменты жилищ, перемещает мешающие ему малоценные на его взгляд предметы, словом, уничтожает целый археологический объект ради очень небольшого его фрагмента.
С некоторых пор я понял, что возможен аналог черного археолога и в эпиграфике: это когда копируется только надпись, а фон, на который она нанесена, как бы не существует. Тогда такого эпиграфиста интересуют только сами знаки надписи. Между тем, в древности фон обычно оказывался даже более информативен, чем надпись.
Ясно, что около каждого археологического объекта невозможно поставить стражу, хотя, разумеется, хотелось бы. Но, вообще говоря, черная археология – это уголовно наказуемое деяние. К науке она имеет слабое отношение.
Между тем, если перейти к эпиграфике, то большинство дешифруемых изображений – «черные», то есть они оторваны от своего фона и перерисованы с невысокой точностью, определяемой мерой компетенции эпиграфиста. В отличие от археологии, к этому деянию не применяется никаких мер, поскольку большинство существующих профессиональных эпиграфистов предпочитает «черные» прориси. Однако все-таки это копии; самих древних предметов эпиграфисты не касаются. Поэтому тут меры применять и нет смысла: сами артефакты остаются в музеях.
Еще одно предосудительное занятие – это изготовление фальсификатов, то есть предметов нынешней эпохи, но стилизованных под древние с целью их продажи по высокой цене. Вообще говоря, это тоже уголовно наказуемое деяние. Что же касается эпиграфики, то здесь вполне возможно создание какой-то современной надписи и выдача ее за древнюю, однако смысла в этом мало. Фальсифицированный древний предмет можно продать, но за надписи денег не платят, так что трата времени на фальсификацию не окупается последующей материальной выгодой. Вместе с тем если фальсификат изготовлен с любой другой целью, например, поразить зрителей умением художника, который может работать в технике древних мастеров, то такое произведение фальсификатом уже не считается. Тут нет обмана, современный мастер подписывает свое изделие своим именем и считается высоким профессионалом.
В эпиграфике тоже возможно изготовление различных надписей, стилизованных под древность, однако, если их автор заявляет о своем авторстве, они подделкой не считаются. Это – демонстрации древних стилей надписей, которые не только вполне дозволимы, но и имеют высокий покупательский спрос. Как правило, это тоже не область науки, а околонаучное развлечение. Возможно, оно сродни искусству.
Проблема невежд. В каждой области знания существуют свои установки, свои незыблемые принципы. Как правило, их усваивают студенты во время обучения в вузе. Но если в какую-то профессию приходят люди со стороны, они могут этих истин и не знать, хотя будут весьма начитанны в смежных областях. Образно говоря, они являются «полузнайками». Чаще всего именно таких лиц называют дилетантами. До определенного уровня они рассуждают вполне здраво, хотя затем, в самый неподходящий момент, показывают свои пробелы в знаниях, чем смущают своих оппонентов.
Права ли наука, воюя против дилетантов? Безусловно, да. Дилетант засоряет научные данные своим невежественным мнением, нацеливает читателя не на истину, а на собственные неверные предположения. Без этих мнений читатель быстрее дошел бы до истины. Поэтому дилетанту лучше помалкивать. Тем более что для дилетанта всегда существует простой выход – поднатореть в соответствующей дисциплине. И не делать элементарных промахов.
Вообще говоря, все мы – дилетанты, ибо нет ни одного человека, который был бы специалистом сразу во всех профессиях. Это, однако, не означает, что мы должны высказываться направо и налево о тех проблемах, в которых мы не разбираемся.
Был период, когда я имел возможность вволю насмотреться на такого рода публику. В 70-е годы XX века я являлся ученым секретарем группы философских проблем физики Московского общества испытателей природы. И туда приходили различного рода «ниспровергатели физики», которым было отказано в академических учреждениях соответствующего профиля. Но тогда они почему-то надеялись найти сочувствие у философов. Между тем, у философских проблем физики была своя проблематика – природа материи, пространства, времени, движения, причинных связей, необходимости и случайности и т. д. Частными естественно-научными теориями эта дисциплина не занималась. Но, выслушивая людей, обиженных академической наукой, я часто ловил себя на том, что они, разрабатывая какой-то один аспект физической теории, причем подчас весьма компетентно, совершенно упускали из виду другой, из-за которого вся их теория не могла работать. Ученые, уловив такую слабину и не желая тратить собственное время на дальнейший контакт с подобным исследователем, просто отказывали ему в дальнейшей беседе, и он уходил с большой обидой. Так что наша группа являлась средством социальной реабилитации, где остальные потерпевшие с интересом выслушивали очередного докладчика, ценили его новизну и делали ободряющие высказывания. Человек уходил в хорошем расположении духа. Разумеется, чем-то большим мы ему помочь были не в состоянии.