Эликсир бессмертия

Папа всю жизнь проработал в банковских структурах; Аня же в отличие от папы, с детства питавшая глубокое отвращение к всякого рода точным наукам, окончила журфак Екатеринбургского университета и с группой единомышленников взялась создавать новый телеканал. Однако тема эта, на первых порах казавшаяся ужасно перспективной, мало-помалу сошла на нет, и зимой Аня подалась в Белокаменную, где с помощью папиного московского друга Г.К. Чебракова устроилась в один из гламурных журналов. Ее взялся было опекать Сафар, сын мачехи от первого брака, но Аня очень быстро въехала в московскую жизнь, освоилась, влилась в тусовку, сняла квартиру в Бибирево и на какое-то время исчезла с горизонта Сафара, который был явно не ее поля ягодой: слишком простой, слишком земной да к тому же не совсем русский.

Проводя вечера в модных тусовках, обрастая знакомыми, проникаясь чисто столичной кислотностью, она потихоньку делала себе имя, раскручивалась, прекрасно, впрочем, отдавая себе отчет в своих более чем средних способностях. Аня делала передачи для «Радио России», раз десять засветилась на НТВ, вместо Юлии Бардиной месяца два вела на РТР что-то вроде кулинарного ликбеза для детей и юношества, ее статьи охотно брали гламурные журналы, — словом, процесс имплантации в культурное пространство Москвы шел своим ходом и, надо сказать, довольно успешно.

На концерте питерской группы «Куригама», играющей этническую музыку, Аня познакомилась с Мариком, а летом они поженились. Папа и мачеха прилетели на свадьбу и подарили молодым «Форд-Фокус» цвета морской волны и тур по Средиземному морю. А спустя три месяца у папы остановилось сердце.

На похоронах было много народу, из одной только Москвы приехало человек двадцать, включая Г.К. Чебракова. Аня проплакала на могиле до позднего вечера, а когда вошла в дом, где прожила 23 года, ее ждал накрытый стол и во главе его — эта Нина эта Викторовна: толстая, деловая, золотые перстни на пальцах, сухие глаза. Она прожила с ними меньше года, и Ане почему-то казалось, что это именно ее мачеха загнала папу в могилу (в переносном смысле, конечно). Это была, разумеется, полная чушь, что Аня очень хорошо понимала, но ей так было не то чтобы легче, но проще. Эта Нина эта Викторовна уже успела тут прописаться, и разговор у них зашел вот о чем.

— Что ты скажешь, Анечка, если я останусь жить здесь? Ты ведь все равно в Москве. — Ангельский взгляд из-под выщипанных бровей. — Но знай, моя хорошая, что сможешь в любой момент сюда вернуться. Если, конечно, захочешь.

Мачеха безошибочно выбрала нужный момент: из Ани тогда можно было веревки вить, слишком ее подкосили похороны. «Да пропади все пропадом!» — подумала она тогда, сложила в сумку кое-какие трогательные безделушки, с которыми были связаны те или иные периоды ее жизни, в последний раз посидела на своем диванчике и тем же вечером ушла, пожелав на прощанье этой Нине этой Викторовне успехов в работе и счастья в личной жизни. Аня оставила ей все — и трехкомнатную квартиру в центре Бурга, и дачу, и папин «Пассат», — Марик потом запиливал ей мозги по этому поводу, и поди объясни ему, что как-то противно было заниматься дележом, просто противно, унизительно и… неправильно. Если она, Аня, возьмется за этот дележ (а Марик ее подталкивал к этому), это потревожит память отца — она была в этом уверена, — поэтому пусть уж останется все как есть. Пусть подавится эта Нина эта Викторовна. («Как же, подавится она! — ответная реплика Марика. — Это же пиранья, неужели не видишь?»)

Будучи топ-менеджером одной из компаний, занимающихся продвижением на российский рынок европейских продуктов питания, Марик не вылезал из командировок. Это, собственно, и помешало ему приехать на похороны (из Австралии путь очень даже неблизкий). Когда же вернулся в Москву, то застал Аню в глубоком депрессняке. Вместе со смертью отца какой-то этап в ее жизни сошел на нет («теперь у меня ни мамы, ни папы»), и казалось ей, что надо начинать какую-то другую жизнь, но какую другую и как ее начинать? «Не понимаю, что ты имеешь в виду, — пожал плечами Марик. — Мне кажется, это надуманные проблемы, малыш! Прости — спать страшно хочу».

Месяца через полтора Аня почувствовала, что беременна. «Мать, ну не время сейчас рожать, сама понимаешь» — вот как выглядела реакция Марика. Аня оказалась в сложной ситуации: журнал, где она работала, перекупил английский медиахолдинг, и в прокрустово ложе требований нового руководства Аня со своими более чем средними способностями явно не укладывалась; Марик купил себе дорогущий «Хаммер» (спрашивается, на фига?) и вложил тучу денег в какие-то акции (бизнесмен, бл-лин!), но ему-то что — он из командировки в командировку, а там и стол и дом, а у нее своих сбережений не было, не умела она копить; телевидение тоже как-то мало-помалу отпало. Друзья пытались устроить ее в «АиФ», в «Миледи», еще куда-то, но ничего не срасталось. Марик звонил редко и лучше бы вообще не звонил, потому что темой номер один для него был аборт: «Не тяни, малыш, не тяни!» У нее случился выкидыш, и, выйдя из больницы, Аня со спокойным ужасом посмотрела на себя в зеркало и высыпала в стакан три упаковки элениума. Но есть же Бог! В самый последний момент позвонил Сафар: «Привет, как дела?» Марик его на дух не переносил и за глаза называл лузером, а Ане он уже нравился. Ну, наполовину нерусский, ну и что? Ну, ничего не читал, так ведь это не страшно. Оказалось, что с ним просто, спокойно, надежно, ни понтов, ни этой гнусной московской накипи, — словом, он вывел ее из депрессии, подкинул деньжат и познакомил с Немаляевым, владельцем желтой газеты «Новости недели», куда Аню охотно взяли освещать светскую жизнь столицы.

Потом случился развод. При разводе Марик повел себя по-джентльменски: оставил ей квартиру, за которую еще предстояло выплатить чуть больше семи тысяч долларов, а сам переехал к родителям на Сретенку. Переехал и совершенно исчез с ее горизонта; время от времени, правда, до нее доходили слухи, что он очень хорошо поднялся, и не то купил в Сибири какой-то заводик, не то собирается покупать, — впрочем, Ане до этого не было ни малейшего дела. Со свойственным ей максимализмом она отсекла от своей жизни кусок под названием «Марик»; все, проехали.

Платили в «Новостях недели» мало, едва на бензин хватало и на колготки, но если бы дело было только в деньгах! Специфика «Новостей» предполагала регулярные тусовки в модных клубах, и Ане очень скоро это предельно обрыдло. Одни и те же лица, коктейли, музыка, кокс, свет стробоскопов, поцелуи, ужимки, сплетни, вопросы, ответы, — через три месяца ее уже тошнило от всех этих Филь, Ксюш и Сереженек, перемещающихся из клуба в клуб, из вечера в вечер, из ночи в ночь. Полный бесперспективняк — вот как выглядела ее работа в «Новостях недели». Тут Сафар и напомнил ей о существовании большого человека Г. К. Чебракова, папиного товарища, в свое время устроившего ее в «Гламур-пресс». «Он сейчас спонсирует какой-то журнал, — сказал Сафар. — Что-то связанное с аномальными явлениями и летающими тарелками. Если тебе это интересно, я могу поточнее узнать».

Вот так с легкой руки Сафара, не имевшего ни малейшего отношения к СМИ, Аня позвонила Г.К. Чебракову, который связался с шефом журнала «Загадки и Тайны» и велел взять ее в штат.

Глава 4

КУДА ДЕЛСЯ РОМА БАШАРОВ?

— Почему ты за ним не проследила?

— Я?

— Ну не я же!

— Что значит «почему не проследила»? Я же не шпионка, Игорь Андреевич!

— И очень плохо! — с большой укоризной заявил шеф, встал из-за стола и пошел по кабинету, сцепив за спиной длинные пальцы. Он был высок, худ и узкоплеч, но хорошо сшитый костюм отлично скрадывал все изъяны фигуры. А дорогие очки, сделанные по спецзаказу в Италии (будто у нас делают хуже), придавали его лошадиному лицу выражение задумчивой мудрости или, наоборот, мудрой задумчивости. В общем, они ему очень шли.

Шефу было шестьдесят три года. Благодаря здоровому образу жизни выглядел он лет на десять моложе. Ездил на велосипеде, загазованной Москве предпочитал экологически приличный северо-запад Подмосковья, куда перебрался пять лет назад, два раза в неделю посещал бассейн недалеко от Савеловского вокзала (и когда только успевал?) и каждую субботу до одурения парился в бане, привезенной в разобранном виде из его родной деревни. Фотография Губановки висела у него на стене.