Дети жакаранды

Из-за одной двери раздавался приглушенный детский плач – хор нескольких младенческих голосов. Азар жадно вслушивалась, словно ловила в этом голодном младенческом плаче послание из будущего.

Подошла медсестра – крупная женщина со светло-карими глазами. Оглядела Азар с головы до ног, затем обратилась к Сестре:

– У нас сегодня все забито под завязку – Курбан-байрам! – и, боюсь, свободных палат нет. Но пойдемте к доктору, пусть хотя бы ее осмотрит.

Медсестра повела их вверх по лестнице. Азар поднималась с трудом, то и дело останавливалась передохнуть. Медсестра быстро шла впереди, словно старалась держаться подальше от этой заключенной с ее муками, каплями пота на лице, с ее нерожденным ребенком.

Этаж за этажом, коридор за коридором, дверь за дверью – все закрыты. Наконец за одной дверью нашлась женщина-врач, жестом пригласила их внутрь. Азар быстро легла и подчинилась безличным, деловым прикосновениям рук в резиновых перчатках.

Ребенок внутри нее был как туго завязанный узел.

Врач закончила и вышла, бесшумно закрыв за собой дверь, а медсестра сказала:

– Я уже говорила, оставить ее мы не сможем, она не из нашей тюрьмы. Везите куда-нибудь еще.

Сестра жестом приказала Азар встать. Вниз – этаж за этажом, пролет за пролетом. Задыхаясь, Азар цеплялась за перила. Снова вернулась боль: острая и жаркая, она зарождалась в спине и охватывала клещами живот. Словно чьи-то гигантские руки пытаются вырвать из нее ребенка. На первой схватке Азар судорожно ахнула, и глаза, к горькому ее стыду, налились слезами. Она сжала зубы, тяжело сглотнула. Нет! Эти лестницы, эти длинные коридоры – не место для слабости.

Перед тем как вывести узницу из больницы, Сестра туго затянула повязку на ее глазах, красных от непролитых слез.

Снова фургон, снова железный пол, вонь нагретого металла. С грохотом захлопнулась дверь. Фургон тронулся – и из кабины полилась оживленная болтовня, приправленная взрывами хохота. В голосе Сестры, в ее пронзительном смехе явственно слышались кокетливые нотки.

Азар устало съежилась у стены на своем прежнем месте. Пока фургон пробирался сквозь утренние пробки, она вспоминала, как в первый раз привела Исмаила к себе домой. День был жаркий, совсем как сегодня. Исмаил шел за ней по узкой улочке: пахло от него мылом и счастьем. Азар сказала: хочет показать ему, где живет. Показать низкие кирпичные стены, фонтанчик во дворе, выложенный голубой плиткой, и гордость их дома – огромную жакаранду. Исмаил был в сомнениях. «А вдруг твои родители вернутся и нас застанут?» И все же пошел. «Просто маленькая экскурсия!» – со смехом успокоила Азар. Держась за руки, они шли из комнаты в комнату, не в силах даже на секунду оторваться друг от друга, и по дому плыл за ними аромат цветов…

Где сейчас Исмаил? Как он? Уже несколько месяцев о нем нет никаких известий. Жив ли… Нет, нет, нет! Азар отчаянно затрясла головой. Нельзя об этом думать! Только не сейчас! От нескольких заключенных из новеньких она слышала, что сейчас в тюрьму Эвин перевели и мужчин. Большинство мужчин. Тех, кто прошел через центр предварительного заключения Комита-Моштарак, кто выдержал допросы и все остальное, то, о чем Азар и думать не осмеливалась. Наверняка и Исмаил среди них. Наверняка он вместе с ней в тюрьме Эвин. Иначе и быть не может.

Грузовик замер, и снова распахнулась дверь. На этот раз с Азар не стали снимать повязку. Сквозь плотную черную ткань едва сочился солнечный свет. Спотыкаясь, девушка брела между Братьями и Сестрой: они вошли в какое-то здание, долго шагали по коридору, а затем попали, должно быть, в родильное отделение – здесь слышались стоны и крики рожениц. Азар ощутила прилив надежды. Быть может, ее наконец передадут в надежные руки врачей? Быть может, ее мукам конец? Повязка с одной стороны немного съехала, и Азар жадно ловила взглядом серый кафель на полу и растопыренные стальные ножки стульев. Мимо быстрым шагом проходили люди – наверняка медсестры; их Азар не видела, но ощущала колебания воздуха, словно ветерок в лицо, и слышала приглушенные шаги.

Но вот они прошли через коридор до конца и начали подниматься по лестнице. Крики рожениц звучали все глуше. Азар насторожилась, поняв, что ее ведут прочь из родильного отделения. Слезы опять вскипели на глазах, и она закусила губу, чтобы не заплакать. Новый коридор; наконец какая-то дверь отворилась перед ними, Азар ввели внутрь и приказали сесть. В изнеможении она опустилась на жесткий деревянный стул. По лбу ручьем тек пот, попадая в глаза. Вернулась боль – очередная схватка заставила ее скорчиться на стуле. «Скоро, – говорила она себе, – уже совсем скоро придет доктор, и все это кончится».

То, что к ней идет совсем не доктор, Азар поняла сразу – еще до того, как вошел. Поняла по звуку шагов за дверью – шагов мужских ног в пластиковых шлепанцах: шлип-шлеп, шлип-шлеп. Все громче и громче. Азар знала, что означает этот звук – знала, к чему готовиться. Она вцепилась в нагретый, влажный от пота металл наручников и крепко зажмурилась, всей душой надеясь, что шлепанцы прошлепают мимо двери и уйдут куда-нибудь по своим делам. Однако перед дверью шаги остановились. Сердце замерло: это за ней.

Дверь со скрипом отворилась. Из-под краешка повязки Азар видела черные мужские брюки и ноги в шлепанцах – костлявые ноги с длинными, заостренными, словно когти хищной птицы, ногтями. Слышала, как мужчина прошелся по комнате, выдвинул стул, проскрежетав по полу стальными ножками, и сел. Азар напряглась: она не видела опасность, но чувствовала – чувствовала каждой клеточкой своего тела. Ребенок в ее чреве дергался и извивался, словно в тщетных попытках к бегству. С гримасой боли она вцепилась руками в чадру.

– Ваше имя? Фамилия?

Нетвердым голосом Азар назвала свое имя. Затем имя мужа, название своей политической партии. Ударил новый приступ боли; она скорчилась, с губ слетел тихий стон. Мужчина этого словно не заметил. Он продолжал задавать вопросы – механически, как будто зачитывал по списку, не вникая в их смысл и не интересуясь ответами. В голосе звучала враждебность, вызванная усталостью и скукой – опасной скукой палача.

В комнате было жарко. Под несколькими слоями грубой ткани – чадрой и джильбабом – Азар обливалась потом. Мужчина спросил, когда арестовали ее мужа; она ответила. Потом начал перечислять имена, спрашивать, знает ли она этих людей. Она отвечала дрожащим голосом, полным муки; волны обжигающей боли накатывали все чаще. «Спокойно, спокойно, – повторяла себе Азар. – Надо успокоиться. Нельзя, чтобы пострадал ребенок». И трясла головой, стараясь отогнать предстающие ей страшные видения: дитя – ее дитя – страшно изуродованное, изломанное, с деформированным, выгнутым в неописуемой муке крохотным тельцем. Как у детей в Биафре. Она глухо застонала, чувствуя, как струйки пота стекают по спине.

«Где проходили собрания? – спрашивал мужчина. – Сколько было участников?» Вцепившись в сиденье стула, сотрясаясь от боли уже непрерывной, Азар пыталась вспомнить правильные ответы. Главное – всегда, на каждом допросе, отвечать одинаково. Даты, имена, все, что она знает и чего не знает, должно быть одним и тем же – в каждом протоколе. Азар понимала, что происходит; понимала, почему ее решили допросить именно сейчас. Надеются, что сейчас им будет проще ее расколоть! «Спокойно, спокойно». С ее губ слетали имена, даты, места, собрания, а мысленно она представляла себе ребенка: его крошечные ножки, ручки, коленки, цвет и форму глаз.

Новая волна боли – на сей раз почти невыносимой. Голос Азар прервался, она скорчилась на стуле. Прежде она и не подозревала, что человеку может быть так больно! Боль не прекращалась; Азар чувствовала, что вот-вот растворится в ней. Пальчики. Крошечные ноготки. Шея. Нос. Уши. Мочки ушей.

«Где печатали листовки?» Этот вопрос звучал не в первый раз. Азар наклонилась вперед, вцепилась в край стола. Услышала собственный стон. Черные волосики. Пупок. Подбородок. Она попыталась глубоко дышать, но при первом же вдохе ощутила, что теряет сознание. Чтобы не лишиться чувств, начала кусать язык, губы, побелевшие костяшки пальцев. У слюны был вкус крови.