Отец наших отцов

– Остальные? Что ж, девяносто процентов нетворческих людей будут часто менять занятия, мало зарабатывать, проявлять мало интереса к тому, что делают, зато вовсю пользоваться индустрией развлечений. И отождествлять себя эти девяносто процентов будут не со своим ремеслом, а с времяпрепровождением в свободное время. Я много размышляю о развитии добровольных объединений. Возьмем пример: девушка временно работает секретаршей, иногда подрабатывает няней, снимается в эпизодах в кино, но определяет себя как член районной Ассоциации борьбы за сохранение окружающей среды…

– Что-то я не уловила, почему вы называете креативный класс будущего «манипуляторами концепций».

– Потому что в будущем не будет больше ни инноваций, ни открытий, ни изобретений. Когда весь мир одновременно владеет всеми технологиями, у людей повсеместно одинаковые автомобили, стиральные машины, компьютеры. Что определяет предпочтение при приобретении? Мелкие «навороты» в подаче, цвете, обозначении продукции, в продвижении марки, в лозунге, маркетинговой стратегии.

– Как-то несправедливо в отношении нетворческого большинства…

– Здесь всплывает другая важная для меня тема: образование. Когда-нибудь школа каждому позволит развивать его индивидуальные творческие данные. Вот тогда произойдет взлет рынка искусства и коммуникаций, который подготовит наступление следующей эры.

– Не у всех есть врожденные способности! – возразила девушка.

– Неправда, у всех! – заверил ее Исидор Каценберг. – Другое дело, что не все умеют их в себе обнаруживать и использовать. Этому и должна помогать школа, ее задача – предлагать гораздо более широкий выбор дисциплин с целью развития талантов каждого. Тогда «работа» уступит место не ведающему усталости использованию своего внутреннего потенциала, преподнесению в дар другим своей особости, своего неповторимого таланта! Человек будет уже не «работать», а «занимать себя» тем, для чего создан.

Лукреция Немрод все еще пыталась отыскать изъян в теоретизировании толстяка.

– Как насчет сферы мысли?

– Когда-нибудь человек станет духовным. Между прочим, это давно предрекает Библия. Возьмите Десять Заповедей. Еврейская религия не судит. Когда она говорит: «не убий», речь идет о будущем. Она не говорит: «не смей убивать, иначе будешь наказан». Она говорит: «Когда-нибудь ты не будешь убивать», то есть «в один прекрасный день ты поймешь, что убийство ведет в никуда». И так далее: когда-нибудь ты поймешь, что никуда не ведет кража, ложь и прочее. Когда-нибудь мы станем духовными.

Уставившись на Древо будущего, Лукреция Немрод спросила:

– Почему вы вкладываете в это всю душу, Исидор?

– Из эгоизма, – ответил он с улыбкой. – Мой эгоистический интерес – жить в окружении людей, не испытывающих стресса. Когда люди счастливы, они к вам не пристают. Значит, чтобы мне, Исидору Каценбергу, жилось привольно, требуется счастье всего человечества, всей вселенной. Хочу пребывать в гомеостазе с человечеством, хочу, чтобы человечество пребывало в гомеостазе со вселенной! А теперь ступайте за мной, Лукреция. Нас ждет новая задача.

Он привел ее в большой конический зал, занимавший большую часть нижнего этажа водокачки. Там он достал из шкафа другую таблицу, копию той, которой девушка любовалась в соседней комнате, положил ее поверх груды книг и написал на ней красным фломастером, большими буквами:

ДРЕВО ПРОШЛОГО.

Как по волшебству откуда-то появились бутылка шампанского и два переливающихся бокала.

– Отметим начало пути!

Они чокнулись и выпили. После этого Исидор Каценберг принялся сосредоточенно, по памяти пририсовывать к ветвям дерева листочки с величайшими событиями и поворотными моментами прошлого. То были изобретения, династии, империи, путешествия, сражения, переселения народов, революции, кризисы, общественные движения… Он очень старался ничего не упустить.

Начав с современности, он двинулся вниз, спускаясь по ступеням десятилетий, потом столетий.

Через час, устав рисовать ветви и листочки, он утер со лба пот. Лукреция лишилась дара речи от восхищения. Она любовалась Древом прошлого человечества, широко раскинувшим ветви, как будто стала свидетельницей его роста из зернышка.

– Остается, конечно, загадка происхождения, – заметил Исидор Каценберг, рассматривая свое творение. – Вопросы «когда?» и «зачем?» стали признаками первого разумного человека.

И он нанес синим фломастером последний штрих – вопросительный знак где-то между 4 и 2 миллионами лет до нашей эры.

– Очень может быть, что профессор Аджемьян нашел на них ответы, – напомнила журналистка-стажерка.

Исидор Каценберг уставился на белое пятно у основания ствола.

– Раз так, правильнее всего будет еще раз как следует порыться в его квартире.

– Я уже это сделала и ничего не нашла.

Толстяк аккуратно надел колпачки на фломастеры и убрал их в деревянный пенал.

– Если кто-то пытается испепелить огнем место преступления, – сказал он, – значит, где-то там имеется информация, которую от нас пытаются скрыть.

21. В глубине пещеры

Глядя на непрекращающийся дождь, стая радуется, что нашла укрытие. То, что на них еще не напал хозяин пещеры, придает им смелости. Похоже, пещера пустует. Детям не терпится облазить грот, родители слишком утомлены, чтобы их удерживать. Безделье и любопытство гонят детвору внутрь, глубже и глубже.

Они крадутся в глубину боязливыми шажками.

Вот и первая находка – шакальи экскременты. Дальше больше – экскременты гиеновидной собаки.

Они уходят по лабиринту все дальше, туда, куда уже почти не проникает свет дня.

ОН остался стоять на пороге пещеры. Его одолевает смутное ощущение, что здесь произошли странные события.

Камни пахнут кровью и дракой.

22. Место преступления

Запах воска и хлорки ни с чем не спутаешь.

Консьержка не пожалела сил на уборку подъезда. Исидор Каценберг осмотрел почтовые ящики и попросил Лукрецию Немрод вскрыть складным ножом тот, на котором красовалось имя профессора Аджемьяна.

– Зачем? – удивилась девушка.

– Чтобы проверить дату его гибели. Штампы на письмах подскажут, с какого дня профессор перестал забирать почту.

Она послушалась и завладела пачкой писем. Самый старый штамп показал, что горничная и вправду нашла мертвое тело на следующий день после преступления.

Они поднялись по лестнице. Дверь квартиры оставалась незапертой, и они проникли внутрь без малейшего труда. В углах потолка уже начали плести паутину пауки. Лукреция Немрод повела своего спутника в кабинет покойного. Там, снова разглядывая картины с обезьяньими мордами, она хлопнула себя ладонью по лбу. Разобрав картины, она нашла искомое за изображением двух рыб, на котором рыбешка спрашивала у своей мамаши, кто первым вылез из воды. Сейф в стене! Кодовый замок представлял собой три колесика с цифрами, которые бывшая воспитанница сиротского приюта тут же принялась крутить.

Исидор Каценберг зажег в комнате весь свет.

– Вы с ума сошли! Нас засекут! Немедленно погасите!

– И не подумаю. Предпочитаю работать при свете, а не в потемках. Полиция все равно сюда не вернется, а что до соседей, то они обычно трусят и стараются не замечать подозрительных звуков и света.

– А как же тот человек в обезьяньей маске?

– И этот сюда не сунется.

С этими словами Исидор Каценберг допустил еще одну неосторожность: включил стереосистему. Колонки разразились полифоническим пением пигмеев. Он порылся в баре и нашел бутылку коньяка.

– Как я погляжу, вы не испытываете стеснения во время обыска, – буркнула Лукреция Немрод, упорно крутя колесики. – Лучше бы помогли отпереть сейф! Наверняка мы найдем в нем ключ к разгадке.

– Вы отлично справляетесь одна, – отозвался он, гуляя вдоль книжных полок.

Взяв одну книгу, он сел в кресло и стал ее листать.

– Полезно проникнуться пристрастиями и душевным состоянием жертвы перед смертью, – объяснил он.