Врывалась буря
(Повесть)

— Так-так-та-ак! — внимательно слушая Ларьева, отозвался Егор.

— Что же это получается, он нарочно будет стаптывать задники, приводить в негодность сапоги?.. Думаю, если сейчас осторожно проверить, то можно увидеть на каблуках у Мокина след от набоек!..

— Как это?.. — не понял Егор.

— Он их снял, ибо Русанов знал, что набойки были у Мокина особенные, фигуристые. Он ведь мастер по сапожным делам, и, дабы чем-то отличиться от других, поставил себе набойки особо затейливые, с таким рисунком, что враз отличишь… Поэтому Русанова в одночасье и убрали. Другого мотива нет… А сейчас, когда таять начало, Мокин вдруг в валенки вырядился…

— У Антонины бы спросить, в чем сегодня ушел?! — загорелся Егор и, поднявшись, хотел уже бежать в приемную.

— Не надо, только вспугнешь! Сапоги он не сегодня завтра наденет. Вот тогда и вызовешь его в больницу, будто с анализами что-то. И посмотришь. Терпение, выдержка, хладнокровие и большие, чем у врага, — вот наше оружие! Только тогда мы выиграем…

Ларьев уезжал. Договорились, что по своим каналам Виктор Сергеевич затребует все сведения о Левшине, а Егор пошлет Микова в Сопени, где родился Левшин и куда ни разу не ездил, все выспросит о нем и привезет человека, хорошо его знавшего. «Возможно, что мы зря подозреваем Левшина, — задумчиво сказал Ларьев. — Но скорее всего мы все же на верном пути!..»

— Я с Левшиным встречался два раза, — уже прогуливаясь с Егором по перрону и поджидая московский, размышлял Ларьев. — Первый раз в столовой, когда ты ездил в Выселки, второй, уже из любопытства, недавно. Левшин по биографии до двадцати лет прожил в деревне, и это не могло не отложить на него свой отпечаток. Но у Левшина окающий московский выговор, выправка вышколенного офицера, хоть он ее и прячет. Помнишь, мы в церкви стояли? Выброс ноги, взмах руки — безукоризненны. Он забывается, видимо, время от времени, и срабатывает привычка. Потом взгляд — холодный, отчужденный, изнутри. Вообще-то можно предположить, что не очень ему наш социализм и нравится, но чтоб до такой степени — вряд ли. Левшины были бедняки, они ничего не потеряли при революции. Все это тоже факты. Пусть и лирические, но факты. И закрывать на них глаза мы не имеем права… — Ларьев вздохнул.

Подошел московский. Они обнялись, расцеловались как старые друзья. Ларьев оставил свои телефоны, рабочий и домашний, попросив держать его в курсе расследования и обращаться с любой просьбой.

Провожал Ларьева и Левшин. После отхода поезда даже подошел к Егору и угостил его «Посольскими».

— Ну что, до чего-нибудь докопался этот?.. — закурив, спросил он, кивнув в сторону ушедшего московского.

— Да нет, — махнул рукой Егор. — Выпустил Бугрова, снял Сергеева, чтобы видимость работы показать, и уехал. А как дальше быть, прямо не знаю!

— Н-да, — помолчав, сочувственно промычал Левшин. — Все-таки Сергеев у вас человек опытный, он зря упорствовать не станет, что-то есть, видно, за Бугровым этим!

— Да если ничего больше не найдем, снова им займемся, — согласился Егор. — Когда свадьба-то?

— Да по теплу сыграем, — улыбнувшись, вздохнул Левшин. — Родственниками тогда станем! — толкнул он в бок Егора. — Один коллектив!

— Эт точно! — согласился Егор. — Эх и гульнем мы свадьбе! — весело проговорил он.

— Сам-то че не женишься? — спросил Левшин.

— Не берут! — по-простецки посетовал Егор. — Нашел бы какую-нибудь, не очень старую. Я, видишь, рябой да неказистый, а ты вон у нас какой богатырь.

— Ладно, сыщу я тебе кого-нибудь по дружбе… — закручивая ус, задумался Левшин. — Вдвоем с Антониной что-нибудь придумаем. Теперь ты начальник, жену надо, а то не так этот момент изобразить могут…

Они попрощались. А через день Мокин вышел на работу в сапогах. Тогда Егор и заставил его прийти на повторный осмотр. Ларьев как в воду глядел: на каблуках Мокина были видны еще свежие следы от набоек.

XVIII

Никогда еще Егор не попадал в такой переплет. Если преступники Левшин и Мокин, то вот они, хватай, допрашивай, уличай. А как схватишь, если улик нет? То, что биография странная у Левшина, так странности еще не улики. А как, где их искать — неизвестно. Ну, хорошо, были у Мокина набойки. Ну снял, оборвались, отлетели, мало ли что… Хотя не тот Мокин человек, чтобы задники зазря стаптывать. Не тот…

Антонина хохотала в приемной, слушая нашептывания Семенова. Уж очень он хорохорился перед ней, словно отбить хотел у Левшина. Так Егор с ним и не поговорил по поводу убийства Катькова. Да и Семенов его сторонится, точно чувствует вину за собой.

Егор сидел в кабинете, курил, ощущая, что с отъездом Ларьева расследование зашло в тупик. Лынев ходит проверяет ножи, хотя Егор понимает, что дело это бесполезное. Миков уехал в Сопени по опознанию Левшина. «В парламент Боливии вынесен законопроект об отделении церкви от государства и национального церковного имущества, — прочитал Егор в газете, лежащей на столе. — Интересно, — подумал он, — они тоже за социализм или это временная уступка давлению социалистов?.. „В Сан-Маргарете проделаны удачные опыты радиопередачи на волне всего в 18 см. Для передачи и приема понадобилась совершенно незначительная мощность в полкиловатта…“. Где этот, Сан-Маргарет? Что это за 18 сантиметров, что за волна?..»

Егор вздохнул. Ничего он не знает, а еще за преступниками поставлен гоняться. Такого пустяка, как Сан-Маргарет, не знает! А вот еще: «В связи с успешным наступлением повстанцев в Никарагуа, туда из САСШ направлены крейсер и канонерка. В Никарагуа сейчас находится четыре военных корабля САСШ». Никарагуа, где это?.. И политической карты мира нет! Как же так? Вот сейчас бы посмотреть, где это Никарагуа, а посмотреть нельзя. Егор встал, заходил по кабинету. Антонина снова захохотала. Воробьев не выдержал, выглянул в приемную.

— Антонина Афанасьевна! — строго сказал он. — Зайдите в кабинет!

Семенов смотрел в окно.

— А вы, товарищ Семенов, напишите объяснение, как это с четырех метров попали Катькову в голову, имея приказ Сергеева взять бандита живым и являясь лучшим стрелком ОСОАВИАХИМа! — на той же интонации проговорил Воробьев.

— Вы что же… меня подозреваете?.. — опешив, спросил Семенов.

— Да, я вас подозреваю, — сказал Егор и закрыл дверь.

Вошла напуганная таким разговором Антонина.

— Вот что, Антонина Афанасьевна, — походив по кабинету, строго сказал Егор. — Необходимо срочно купить политическую карту мира!.. И желательно прямо сейчас!

Антонина ушла. Егор еще помотался по кабинету, и ему стало совсем худо. Он привык действовать, наступать, а тут не знал, за что уцепиться. Следить за ними нельзя, учуят, это верно, но как же иначе? Ждать, когда еще больших дел натворят?.. Негоже! А что делать?..

Егор набросил куртку, решив сходить к Бугрову, расспросить его о Мокине. Стоял конец апреля, снег уже сошел, но погода не спешила баловать теплом, ветер дул холодный, северный, и хмурые тучи грозили новым снегом. Белые мухи летали в воздухе. Егор уже пересек площадь, когда его окликнули. Он оглянулся. Девушка в красной косынке и кожанке бежала к нему, размахивая руками. Это была Катя. Егор не сразу ее узнал в этой странной кожанке, в черной юбке и сапожках. Она похудела, вытянулась, и на скуластом лице теперь горели светлые яростные глаза, преобразившие в один миг все лицо. Егор смотрел на тихую раньше Катю с удивлением и любопытством.

— С революционным приветом, Егор Гордеич! Забыли меня совсем?

Егор молчал, потом улыбнулся, давая Кате понять, что и не забывал ее надолго.

— Увидела вас и вспомнила, как была влюблена без памяти, — весело, задиристо сказала она. — Ночами ревела, ужас, стыдно вспоминать!

Она вздохнула, щуря свои красивые, чуть раскосые глаза.

— Я так изменилась, что вы не в силах выговорить ни слова?.. Я была на курсах агитаторов в Москве и теперь работаю в школе организатором по внеклассной работе, — еще смущаясь, говорила она. — И хотела вас пригласить выступить…