Врывалась буря
(Повесть)

Ветерок дул свежий, теплый, и дыхание весны даже здесь, в лесу, несмотря на еще ослепительный белый снег, лежащий повсюду, уже чувствовалось. Воробьев полулежал в санях, завернувшись в шубу, не то дремал, не то вспоминал, ощущая на лице нежный ветерок. До Выселок километров четырнадцать, проехали уже половину.

Рассвело совсем. Надо было с вечера ехать, к утру бы добрались, а теперь приедем днем и сиди в засаде до вечера. Да, может, его и нет там…

Ларьев вчера спросил, почему Егор не женится? А на ком? Егор вспомнил Катю. Она тогда, видимо, обиделась, что он не зашел, и теперь держит сама фасон: не звонит, не приходит, даже приветов не передает. Вчера Егор домой шел и видел, как Антонина от Левшина выскочила. Быстро он прибрал ее к рукам…

Егор зарылся с головой в тулуп и заснул. И проспал до самой Быстровки.

В селе уже поджидал участковый Семен Жеребятников. Он сообщил, что Катьков действительно в Выселках, да только не в самой деревеньке, а в километре от нее, зимует в охотничьей избушке. Вместе с ним волкодав и пропасть всякого оружия. А Настя носит ему еду каждые два дня. Подойти скрытно к избушке невозможно; открытый сосняк, и за десять метров собака вмиг учует… Лыжи Семен, если надо, приготовил, сам готов пойти четвертым, да только с налету Катькова не взять, исхитрится и уйдет, подранив или убив кого-нибудь. Стреляет отменно, собака!

Семенов молчал, нахмурившись. Видно, не очень хотелось ему лезть в такой поединок с атаманом.

— А охотников если поднять? Обложить, как зверя в берлоге! — проговорил Воробьев.

Жеребятников кашлянул, опустил голову.

— Говорил уже… Не пойдут… — вздохнул он.

— Это что ж получается, бандита отъявленного покрывают?! — вскипятился Семенов. — А ты им сказал, что мы можем их как сообщников приписать!

— Не пойдут они, Егор! — вздохнул Жеребятников. — Я уже по-всякому говорил. Срок ему положили, чтоб, как снег сойдет, уматывал из леса и все. Остальное, говорят, ваше дело… Тут видишь, Настькиного дядьку все уважают, да и у Катькова родни полно, поэтому такое дело никто на себя не возьмет.

— Уйдет он, — помолчав, сказал Жеребятников. — Осторожный стал… А если до ночи ждать, то предупредят. Вон вы как открыто подкатили… Да и хитростей он напридумывал вокруг избушки. Капканов понаставил, ловушек, голыми руками не возьмешь!

— Значит, поехали! Разговоры — в дороге! — скомандовал Егор.

Добираясь до Выселок, все прикидывал Воробьев план захвата. Но как ни прикидывай, а без перестрелки не обойдешься. Вот тут и капканы его сработают, ловушки. Мужик он дюже хитрый, чего доброго еще всех четверых в оборот возьмет да скрутит. Один выход — через Настю попробовать. Чем только ее взять?..

До Выселок доскочили быстро. Егор велел гнать прямо к Настиному дому. И вовремя. Дядьки не оказалось, с утра сладил за тетеревами и до сих пор не возвращался. Настя одна домовничала. Судя по обилию пирогов, стряпала она не только для себя да дядьки.

— Вы вот, ребята, во дворе подождите, а у меня тут разговор будет. Да особо не торчите, в сарае, вон, побудьте! — приказал Егор.

Семенов, уже жадно набросившийся глазами на пироги, тяжело вздохнул.

— Пирожков бы! — пробурчал он.

— Иди, сказал! — рявкнул Егор да так, что Настя вздрогнула.

«Выехали в четыре утра, сейчас одиннадцать, порастрясло в дороге, обедать пора. А он тоже не у матери за печкой живет. Детдомовский, сирота», — тотчас попытался оправдать его Егор, и сам же ухватил себя за этот жалостливый тон: вот ведь, чуть что, каждому оправдание ищет.

— Пирогов отведаете? — помолчав, спросила Настя.

— Отведаю, — усаживаясь за стол, снимая кожанку и кепку, кивнул Егор.

Пироги были с дичатиной, сочные, сытные, пахучие. Настя села напротив, уставилась в окно. В тот первый приезд, когда они обменялись несколькими взглядами, — Егор сразу же почуял, как устала она от такой насильственной жизни, и возникло у него какое-то особое к ней отношение, тогда и красота ее поразила его. Оставалось в ней еще что-то нежное, девичье, неразломленное до конца. Теперь перед ним сидел пустой, почти мертвый человек. Выбеленное, насурьмленное лицо с резкими разлетами бровей оставалось по-прежнему красивым, а вот теплоты, нежности в нем уже не было. «Видно, там, в городе, это убийство и доконало ее, — мелькнуло у Егора. — Как же теперь разговаривать с ней?..»

— Буду откровенен, Настя, — заговорил Егор. — Если б тогда не сбежал Катьков, хотел я тебя не трогать совсем, оставить здесь, а дальше уж твоя воля… Но видишь, как все обернулось… Что теперь? Куда с ним после снега? В Сибирь, а там через границу в Монголию или Китай? Но и там его заставят разбойничать или убьют, а тебя — в наложницы к баю, а то и еще что-нибудь похуже. Ну а здесь — тюремная жизнь, если доказать не сумеешь, что с Прихватовым твоей вины нет. Спета песня атамана!

— А я ничего доказывать не собираюсь, — усмехнулась она.

— Тебе двадцать еще, а что в жизни видела, кроме грязи да пьяных ласк?! Ничего! — проговорил Егор, чувствуя, как не туда сворачивает разговор.

— А я уж ничего больше и не хочу, — помолчав, отозвалась Настя.

— Учиться пойдешь? — вдруг спросил Воробьев.

Настя оторвалась от окна, взглянула на Егора.

— Чего смотришь?.. У Катькова теперь одна дорожка— на тот свет, а одному ему туда идти не хочется, страшно! Только тебе туда идти не резон. Рано еще, и ничего ты такого не сделала, чтобы его злодейства на себя повесить. Он снасильничал над тобой, а ты простила?! Это не прощают! Пусть за это ответ держит в первую очередь. Кто, кроме тебя самой, теперь отомстит ему? Дядя? А он, что, не знал?!

Настя не выдержала, заплакала, закрыв лицо руками. Потом вскочила, ушла в горницу.

Живым взять Катькова не удалось. То ли кто-то уж предупредил его, то ли пес, признав Настю, излишне разволновался. Жеребятников увязался за ними, хоть Егор оставлял его. И не зря. Не успели они подойти к дому — а шли след в след за Настей, да и тьма колыхалась такая, хоть глаза выколи, — как Катьков выстрелил прямо в нее, сразив наповал. Жеребятников тотчас повалил Егора в снег, пес же бросился на Катькова, почуяв, откуда пришла опасность хозяйке. Жеребятников, падая, и выстрелил туда, куда бросился пес, задев Катькова в плечо. Атаман сдуру, перепугавшись оцепления, заперся в избушке.

Подстрелил Катькова Семенов. Под утро, очухавшись, Катьков попытался сбежать, поняв, что долго в такой осаде не протянет. Выбирался он через крышу, и Семенов точно попал в голову.

XVI

На обед они ели луковый суп.

— В Париже миллионеры такого не хлебают, — шутил Ларьев.

Потом шла гречневая каша с куском жирного налима и чаи. Налима Ларьев отдал Егору, слишком жирный, нельзя.

— Я тут прочитал, — рассказывал Егор, — что дирижабль «Граф Цеппелин» вылетел в Каир с 24 пассажирами из этого…

— Из Фридрихсгафена, — подсказал Ларьев.

— Ага, — поддакнул Егор. — Ну, у вас и память! — восхищенно проговорил он. — Я тоже на наш дирижабль «Правда» сдал 30 рублей. Надо не отставать!

— Мы еще перегоним их! — кивнул Ларьев.

Он вдруг посерьезнел, погрустнел, поднялся из-за стола.

— Вчера разговаривал с Москвой, — сообщил он, — видимо, отзовут они меня. Там тоже дела разворачиваются, ребята не справляются, а тут… Начать да кончить! — он улыбнулся.

На улице они разговорились о Семенове. Воробьев считал, что Семенов нарочно выстрелил в голову, чтобы покончить с Катьковым.

— Может быть, скрыть более серьезное? — осторожно спросил Ларьев.

— Я не думаю. Скорее всего по злобе, из-за того, что Катьков доставил лично ему столько неприятностей, — уверенно сказал Егор.

— Но это пока домысел, — пожал плечами Ларьев.

— Семенов лучший стрелок ОСОАВИАХИМа, а стрелял он с пяти метров! — возразил Егор.

— Вот это убеждает, — согласился Ларьев. — Пишите рапорт, я поддержу, о наложении взыскания.