Страница 15 из 27
– Скажи, правду говорят, что ты продался?
– А кому, как говорят?
– Заграничной разведке!
– Ну, раз заграничной, то правда.
– А за что же ты продался? Твой дед здесь расстрелян колчаковцами. А отец всю войну прошел!
– Платят хорошо, очень хорошо. За добросовестный труд здесь столько никогда не будут платить.
– А если поймают?
– Так сейчас не ловят. Что ты! Кому это нужно: ловить шпионов. Это осталось только для книжек да для кино.
– За шпионаж не судят? – Он надолго задержал занесенную над стаканом бутылку и смотрел на меня во все глаза.
– Ты же видишь меня живым и на свободе…
– А органы знают?
– О чем? Что я на свободе или что я шпион?
– Что шпион.
– Наверняка.
– А ты откуда знаешь?
– Сам же говоришь, что все говорят. А раз все говорят, то органы и тем более обязаны знать.
Бутылка отставлена в сторону. Стаканы так и остаются неналитыми.
Потом вполголоса:
– Ну а сам-то ты как? Против своей страны, против народа…
– Понимаешь, по мясу соскучился.
– Какое еще мясо?
– Именно, что все дело в мясе. Шпионам платят иностранной валютой или натурой. Заходишь в специальный магазин для иностранцев, и там все, что твоей душе угодно. И ни очереди, и по низким ценам. Мяса – навалом.
Собеседник мой задумался, молчит. Потом чуть улыбнулся:
– Врешь ты все! С тобой по-серьезному хотят поговорить, а ты…
– А как можно об этом по-серьезному-то? Все говорят, что я шпион, а госбезопасность смотрит, слушает и ничего не предпринимает! Какая уж тут серьезность!
– А я откуда знаю? Люди говорят, вот я и спрашиваю по-свойски.
– Говорят, а ты уши развешиваешь!
– Ну а за что же тебя судили? Мать же сама говорила, что ты сидел с политическими.
– Точно, сидел с ними.
– И много их там?
– За десять тысяч я ручаюсь.
– Как при Сталине? – Он удивлен.
– Да нет, при Сталине были миллионы.
– Все равно много… А за что все же они сидят?
– Каждый за свое: кто за книжки…
– Писатели? И такие есть?
– Есть.
– А я думал, что они все продажные твари.
– Выходит, не все.
– А еще кто?
– Студенты есть. Есть такие, кто выступал на собраниях, писал листовки, агитировал, создавал организации, составлял программы. Есть еще и за войну…
– Этих перестрелять надо было! Предатели!
– И такие есть. Но есть и такие, кто и немцев бил, и советских тоже.
– А, бандеровцы! Тоже не чище!
– Эти чем тебе насолили?
– Они нам проходу не давали, били нас в лоб и в спину.
– Кто к кому пришел с оружием – украинцы в Москву или наоборот?
Под конец, совсем уж окосев от самогона, мой собеседник накинулся на Америку:
– Ты думаешь, мы Америку не расколошматим? Еще как. Жаль, Сталин не послушал Жукова и не объявил ей войну в сорок пятом.
Очень распространенная это байка! Она, видно, родилась в пылу окончательного разгрома Германии и торжества отечественного оружия.
– А что вам плохого сделала Америка?
– Да она только и ждет, чтоб завоевать нас!
Я не стал доказывать моему собеседнику, что в сорок пятом Америка могла это сделать, если б хотела, а теперь не может, если и пожелает.
Сейчас я бы добавил: не вздумайте присоединять Америку к соцлагерю ни мирным, ни военным путем! Если это произойдет, то кто нам поможет хлебом и продуктами в неурожайные годы и даже в урожайные? Где мы будем выпрашивать кредиты на строительство коммунизма? У Эфиопии или у Ким Ир Сена?
…К началу лета 1967 года я вернулся от родителей – надо было устраиваться поближе к Москве. Полгода назад я поделился с двумя-тремя московскими друзьями своим замыслом, при этом не скрыл, что, видимо, попытаюсь уйти за границу, так как не смогу сам осуществить задуманное. Надо сказать, что мои друзья отнеслись к этому плану скептически: они были уверены, что попытка перехода границы окончится моей гибелью. «Напиши сам, напиши так, как ты нам рассказываешь, – убеждали они меня. – Посмотрим, что из этого получится». Я же предпочитал выступить в своей стране по другим причинам, о которых уже говорил. Рассчитывая на помощь новых друзей, я решился попробовать писать, как сумею.
Я раньше считал, что труд писателя самый легкий. Придумай, о чем писать, да знай грамоту. А мне и придумывать не надо.
Еще в Барабинске я записал несколько эпизодов и отправил по почте в Москву. Но я увидел, что получается совсем не то. Все расплывалось, тонуло в массе подробностей; я не знал, что надо оставить, что выбросить, меня кружило, как по заколдованному кругу, и я чувствовал, что повторяю одно и то же, и не знал, как этого избежать. Пока писал, изматывал все нервы, и все равно ничего не получалось. Как начать повествование, чем кончить? Какое-то должно быть начало, какое-то «жили-были», но я не мог его найти.
Я приехал в полной неуверенности. Еще раньше Лариса показала присланные мной письма другим посвященным друзьям, и они по-прежнему советовали: «Пиши, как умеешь». Мы с Ларисой посидели над моим текстом; в результате от трех пухлых писем – в общей сложности не меньше тридцати тетрадочных листов – осталось страниц пять. Прежде всего она заставила меня выбросить все декларации против лагерного режима и режима вообще. Оказалось, что моя писанина наполнена именно этим. Я считал, что должен все и всех назвать своими именами, чем резче, тем лучше. «Это совершенно никому не нужно и не интересно, – говорила Лариса. – Ты должен рассказывать конкретные вещи, а выводы пусть делает сам читатель». Я спорил, думая, что она смягчает мои выражения ради моей безопасности. Вначале мне приходилось просто подчиняться: раз она взялась помочь мне, я вынужден с ней считаться. Потом, когда я перечитал то, что было в конце концов оставлено, то почти поверил, что она права. Но все еще внутренне сопротивлялся и, когда писал дальше, норовил в очередной раз высказаться на всю катушку, как мы это делали в стычках с лагерным начальством или с лекторами. «Ты же не для них пишешь», – убеждала меня Лариса и снова вычеркивала. И лишь когда ее поддержал еще и Б.[8], я окончательно успокоился насчет того, что читатель обойдется и без моих подсказок.
Лариса расспрашивала меня: так что же было дальше, как я объясняю ту или иную ситуацию. «Вот это и надо дописать». Я дописывал, и текст приобретал какую-то форму.
В процессе редактирования этих первых в жизни написанных мной страниц я понял: надо писать простые фразы, как говоришь, не надо втискивать в одну фразу все, что вообще хочешь сказать, как будто это твоя последняя возможность высказаться. Даже не понял, а увидел. И дальше старался писать именно так, хотя и сейчас это у меня не очень получается.
Словом, сама работа придала мне смелости. К тому же я надеялся, что, как я ни напишу, мой добровольный редактор сделает из этого удобочитаемый текст (но эти надежды не оправдались, вернее, оправдались не совсем так: Лариса ничего не переписывала вместо меня, а заставляла меня самого переделывать и переписывать; только вычеркивала, выбрасывала куски фраз, абзацы, а то и целиком эпизоды).
Объем написанного рос, хотя и очень медленно. И то, что я успел сделать к концу лета, все еще никак не связывалось в одно целое.
Между тем условия у меня были такие, что писание превращалось в какую-то скачку с препятствиями. Я, конечно, не мог жить в Москве. Хотя нашлись бы знакомые, которые дали бы мне угол, но ведь меня никто не прописал бы и не взял бы на работу. Люда Алексеева помогла мне снять угол во Владимирской области в Александрове – это в двух часах езды на электричке. С большим трудом мне удалось там прописаться[9]. Устроился грузчиком на ликеро-водочный завод. Прописка и устройство на работу – это была целая проблема, на это ушло полностью полтора месяца.
Я снимал угол у одинокой старухи на дальней окраине городка. Тетя Нюра хорошо ко мне относилась, особенно когда убедилась, что я действительно не пьянствую и готов помочь ей по хозяйству: наносить воды из колодца, сложить дрова, натаскать торфяных брикетов. Но работа на заводе да эти мелкие услуги хозяйке отнимали почти все мое время; еще ведь надо и в столовую забежать или самому что-то настряпать на керосинке.
8
Борис Иосифович Шрагин.
9
Фрагмент с описанием прописки в Александрове был вычеркнут автором с пометкой «не обработано»; печатается по семейному архиву:
Приехав в Москву, я решил не тратить время и сразу же выехать в Александров – городок в 113 километрах от Москвы и с прямым сообщением с ней. Еще в первые мои поиски жилья и прописки сразу после лагеря я бывал там. Тогда мне отказала милиция, несмотря на то что жилье я нашел. И ехал я туда сейчас с большим неверием в успех.
Повидавшись лишь с несколькими самыми близкими друзьями, я дня через два вместе с Ларисой выехал в Александров. Лариса нашла там на окраине домик, хозяйка которого – одинокая пенсионерка – согласилась пустить меня на квартиру. Лариса, для гарантии, чтоб не потерять место, сразу уплатила хозяйке за три месяца вперед деньги за квартиру еще до моего приезда. Тетя Нюра, так звали хозяйку, встретила нас приветливо и обрадовалась. Мы приехали первой электричкой с утра, чтоб в этот же день успеть попасть в паспортный стол для прописки. Тетя Нюра, прихватив свою домовую книгу, пошла вместе с нами: такое правило.
В паспортном столе огромная очередь. Дождались с волнением своей очереди и подали анкеты и документы. Паспортистка, взглянув на мои документы, велела подождать, а сама куда-то вышла с моими бумажками. Я сразу скис. Было ясно, что она побежала к начальству и мой вопрос будет решаться не в общем порядке, а с индивидуальным подходом. А это верный отказ в прописке. Лариса, хоть и старалась не показывать виду, что и она думает как и я, но я по ней догадался сам.
Скоро паспортистка вернулась и велела мне пройти вместе с хозяйкой в один из кабинетов. Это оказался кабинет начальника милиции. В прошлый раз он отказал мне без личной встречи, просто наложил резолюцию: «Отказать» и все. Что-то скажет он теперь.
И начались обычные в таких случаях вопросы-расспросы. Хотя перед ним все мои документы, нет, отвечай, а он сверяет.
Но вот кончились анкетные вопросы, и он переходит к делу:
– Почему приехали именно в наш город? Больше городов не нашли?
– Жилья нет нигде у меня, а здесь тетка вот имеет свой дом. У нее жить буду.
Уже то, что приходится врать, меня заводит. Но приходится сдерживать себя и что-то мямлить, отвечать.
– У нас таких своих хватает, – слышу я из-за стола. – Ищите себе другой город!
– Мне это ж скажут в любом другом и с большим основанием: здесь хоть есть жилье.
– А вы, – начальник обращается к тете Нюре, – хорошо подумали, согласившись прописать его у себя?
– А куда ж ему ехать больше?
– А вы знаете, что если он пропишется, а потом что-нибудь натворит, то отвечать вы будете за него тоже.
– А что он натворит…
– Хозяйка не отвечает… – хотел я успокоить тетю Нюру, но меня прервал начальник:
– Я сейчас разговариваю не с вами, а с вашей хозяйкой…
В это время в кабинет без стука, как к себе, вошел еще один в штатском.
– Выйдите, – обратился ко мне начальник, – и подождите в коридоре. А вы останьтесь, – это уже к тете Нюре, – мы с вами поговорим.
– Вы решаете вопрос о прописке меня, а не ее…
Мне не дали договорить, вмешался с ходу второй:
– Вы что, хозяин кабинета? Вам же сказано: выйдите. Вот и идите, а если понадобитесь, вас пригласят.
Я уже закипал, но сдержался: не поможет обострение отношений в процессе решения о прописке.
В коридоре ко мне сразу кинулась Лариса с вопросом: «Что?» Я пожал плечами: «Не знаю. Велели выйти. Сейчас будут обрабатывать тетю Нюру, чтоб отказала в жилье».
Не прошло и пяти минут, как открылась дверь и быстро мимо нас прошла тетя Нюра. Лицо ее было раскрасневшееся, и она не смотрела на нас. Проходя мимо нас, молча сунула мне в руки мои документы и только потом сказала скороговоркой, торопясь: «Я вас не пропишу у себя». Я остался стоять. Некоторое время стояла также и Лариса. Потом она кинулась следом за тетей Нюрой, а я за ней без всякой охоты вступать в объяснения с хозяйкой.
Лариса ж, догнав тетю Нюру, взволнованным и возмущенным голосом стала выговаривать ей:
– Как же так можно? Почему вы отказали, если мы с вами давно договорились и даже уплатили вам за три месяца вперед?
– Ага, а зачем мне нужны всякие неприятности…
– Но мы ж с вами договорились! Человек приехал издалека, там работал, сорвался с места, и теперь вы ему отказываете! Разве ж так можно? Что мы вам сделали?
Видно было, что хозяйка сама стыдится своего поведения, а Лариса еще больше допекает ее упреками. В конце концов она пошла на попятную, к моему удивлению.
– Если уплатите еще за три месяца вперед, то пойду и скажу сейчас же, что передумала и пущу.
– Куда ж нам деваться, уплатим, конечно!
– А вы ничего не наделаете, когда я вас пропишу? – Это уже тетя Нюра обратилась ко мне.
– Да ничего я не наделаю! Да если и наделаю, так они ж вас просто запугивают, что хозяйка отвечает за квартиранта. С меня спросят, не с вас.
Я даже не ожидал, что так все вдруг перевернется и наша тетя Нюра обратно направится в тот самый кабинет. Мы ждали ее на улице, снова отдав ей все мои бумажки. И она к нам вернулась довольно быстро. Подала мне паспорт и военный билет, сказав:
– Вот и все. Ладно уж, будь что будет.
Оказывается, что она уже и у паспортистки побывала и прописала меня. А я, не веря в удачу, долго молча рассматривал синий квадратик штампа о прописке в своем паспорте.
Нам сейчас захотелось избавиться от хозяйки и побыть одним, чтоб откровенно порадоваться счастливому концу. Мы где-то здесь же на улице уплатили тете Нюре обещанные 45 рублей и под каким-то предлогом разошлись с ней, пообещав, что к вечеру или после обеда будем дома.