Страница 20 из 22
Человеку всегда нужен понятный смысл того, что он делает, ощущение себя дома, ощущение связанности своей крошечной и неприметной судьбы с мировым целым. Все это давало понятие Бога. Но постепенно, шаг за шагом Бог все более превращался в метафизическую абстракцию, в некую метафору бытия. Из человеческого опыта мира становится невозможно выявить никакого всеобщего опыта Бога, поскольку никакой Бог больше не соединяет ясно и отчетливо людей и вещи, и из такого собирания не складывается мировая история и человеческое пребывание в ней. Блеск божества затухает, теряется возможность связи с Богом. Хайдеггер полагал, что в современной ситуации человек не способен серьезно и строго поставить вопрос о том, присутствует ли Бог, если не осмыслен путь, приводящий его в то единственное место, где этот вопрос может быть поставлен. Он может быть поставлен человеком, находящимся в просвете бытия, – только в нем существует и имеет смысл вопрос о Боге, о Священном, О Святыне. Пока человек не чувствует и не слышит голос бытия, все его религиозные убеждения ни на чем не основаны, все они идут от ума, а не от сердца.
Смерть Бога – это широко распространившееся ныне ощущение потери смысла существования. Бог европейской истории утратил свою значимость, а вместе с ним пали его исторические производные – идеалы, принципы, нормы, цели и ценности. Все, что определяло человеческую жизнь, утратило безусловную и непосредственную силу действенности, раньше функционирующую безотказно. Прежний сверхчувственный «истинный» мир уже не несет в себе жизнь, он безжизнен и мертв. Он потерял свою привлекательность, он не спасает, не помогает, не обязывает, он стал бесполезной идеей, которую можно отбросить и ничего существенного в связи с этим не произойдет.
«Человек есть образ и подобие Божие». Как правило, справедливость этого символа доказывалась трансцендентными духовными началами человека – совестью, любовью, долгом, которые не имели объективных материальных причин, ниоткуда не выводились и ни к чему не сводились. Поскольку духовные начала также числились философами в разряде «неестественных», они принадлежали к другому «режиму бытия», потому что в этом мире действительно нет ни любви, ни совести, ни чести как постоянных объективных факторов жизни. Раз ни один человек не живет постоянно в этом режиме, а только в редкие минуты жизни впадает в него, критерий этого «впадения» может быть только субъективным. Но тогда возможно, что эта фраза о человеке как образе Божьем для естественного человека не более чем красивая аллегория.
Критики христианской религии считают, что подобная ситуация возникла в силу чрезмерной рационализации религии и ее догм. Религия начинает напоминать науку, она приводит массу доказательств бытия Бога, она обосновывает или опровергает эволюцию, интерпретирует «Большой взрыв» как начало творения и т. д. Чтобы стать верующим, не надо иметь живую душу, достаточно овладеть набором логических аргументов. Не надо никакой мистики и никаких таинств, если все можно понять и доказать рационально. Чтобы преодолеть этот рационализм, Розанов, например, ищет корни человеческого бытия не в Новом, а в Ветхом Завете. В библейской древности человеческая природа не была так затуманена в своей сути. Как считает философ, мы только умственно развились до великих теологических систем, тогда как Восток развился до ощущения святости. Соломон сотворил песню песней, а Кант «Критику чистого разума». Кого, спрашивается, предпочла бы царица Савская?
В христианстве потеряно Богоощущение, с тех пор как в него внедрилось жало смерти, как исчезла жажда телесности, как были отменены кровавые жертвоприношения. «…Кровь есть жизнь, кровь есть растущий факт, кровь есть источник сил и сильного. Религия, взявшая кровь в нить соединения своего с Богом – и была жизненна, растуща и реальна»[74]. Кровь – это мистицизм и факт, и религии не миновать этого факта, иначе она будет не живым таинственным ощущением, а абстрактным, мертвенным логическим умозаключением.
Добро и зло в естественном состоянии
Все воспитатели и морализаторы исходят из того, что до-человеческое в человеке – это чаще всего источник зла. Сам по себе мир не добрый и не злой. Зла нет и в животном существовании. Зло есть только в человеке, который, несмотря на то что стал человеком, продолжает в той или иной степени оставаться животным. Как животная природа изначальнее, чем человеческое, духовное измерение, так и зло изначально по отношению к добру. Зло многообразно, насыщенно, всепроникающе и, главное, обыденно. Если добрый поступок нас восхищает и удивляет, то обман, жадность, корысть, нечистоплотность кажутся такими же естественными, как естественна плохая погода. Для злых поступков всегда есть конкретные причины, для добрых – нет. Всегда можно сказать, почему украл, почему убил. Добрые поступки неестественны, потому что не имеют естественных причин. Я спас человека не почему-то, а потому что не мог не помочь, я люблю не почему-то, а потому что не могу не любить. Мы не удивляемся, видя лень, жадность, жестокость, это все естественно, это соответствует нашей животной природе, но всегда удивляемся человеку, готовому отдать последнюю рубаху, готовому пожертвовать жизнью. Мы не удивляемся тому, что быстро утомляемся, но поражаемся людям, годами находящимся в состоянии творческого самоуглубления, потому что это неестественно. Мир полон зла не только потому, что непрерывно идут войны, существует преступность и коррупция, но и потому, что зло – неотъемлемая составная часть человеческой природы. Зло онтологично в сравнении с добром, которое обладает только аксиологической природой.
Первобытный человек жил в мире, населенном враждебными силами: дикими животными, одушевленными вещами, всевозможными демонами, всякой злобной по отношению к человеку нечистью. Все стремления человека направлялись на укрепление оборонительной стены вокруг себя. Первобытный ритуал включал в себя изгнание духов, освобождение от чар, предотвращение недобрых предзнаменований, искупление, очищение и другие магические действия.
Ф. Ницше, анализируя древнегреческую культуру, утверждал, что олимпийское искусство было только занавесом, которым грек заслонялся от страхов и ужасов существования, хорошо ему известных. Греки знали о муках Прометея, которому коршун каждый день клевал печень, знали об ужасающей судьбе Эдипа, знали о проклятиях, тяготевших над родом Атридов и принудивших Ореста к убийству матери.
Но духи, демоны, злые силы – это, как показал Юнг, не часть внешнего мира, это необходимая часть нашей психики, от их разрушительного воздействия спасает только культура. «Коллективное бессознательное, каким мы его знаем сегодня, ранее никогда не было психологическим. До христианской церкви существовали античные мистерии, а они восходят к седой древности неолита. У человечества никогда не было недостатка в могущественных образах, которые были магической защитной стеной против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души. Бессознательные формы всегда получали выражение в защитных и целительных образах и тем самым выносились в лежащее за пределами души космическое пространство»[75].
Зло неистребимо, как тень людей. Зло – не отсутствие добра. Добро проявляется там, где зло временно отступает. Добро отсутствует чаще. Зло кажется более привлекательным, потому что идет от силы, от энергии, перехлестывающей через край. К. Леонтьев считал, что красивое и мужественное – морально, а все серое, мелкое – аморально. Юлий Цезарь в тысячу раз развращеннее Акакия Акакиевича, его степень зла несопоставима с героем Гоголя, но в нем в тысячу раз больше красоты, поэзии и правды, чем в мелком чиновнике. Мещанская мораль, предлагающая любить всех людей только потому, что они люди, хотя они ничего не сделали для того, чтобы быть людьми: ни героических поступков, ни больших дел, не проявили никакого мужества и настойчивости в отстаивании своего образа жизни, своих идей, – такая мораль, по Леонтьеву, на деле оказывается аморализмом.
74
Розанов В.В. Около церковных стен. СПб., 1906. С. 44.
75
Юнг К. Об архетипах коллективного бессознательного // Юнг К. Архетип и символ. М., 1991. С. 104.