Конституция свободы

Принуждение имеет место, когда действия одного человека вызваны тем, что ему приходится служить воле другого ради достижения не своей, а чужой цели. Дело не в том, что в условиях принуждения человек вообще не принимает решений; если бы это было так, нам бы не следовало говорить о его «действиях». Если кто-то, применяя физическую силу, водит моей рукой, чтобы получить мою подпись, или прижал мой палец к спусковому крючку пистолета – я не осуществил действия. Конечно, такое насилие, которое делает мое тело чьим-то физическим инструментом, так же плохо, как и собственно принуждение, и его следует предотвращать по тем же причинам. Однако принуждение предполагает, что я все-таки осуществляю выбор, но при этом в чей-то инструмент превращен мой ум, потому что открытыми для меня альтернативами проманипулировали таким образом, что поведение, которого добивается от меня принуждающий, оказывается для меня наименее болезненным[216]. Хоть и под давлением силы, но все-таки это я решаю, что является наименьшим злом в данных обстоятельствах[217] .

Понятно, что принуждением не исчерпываются все виды влияния, которое люди могут оказывать на действия других. Оно даже не включает в себя все случаи, в которых человек действует или угрожает действовать таким образом, что это, как ему известно, причинит вред другому и заставит его изменить свои намерения. Нельзя сказать, что человек, который преграждает мне дорогу, и мне приходится отступить в сторону, человек, взявший в библиотеке книгу, которая понадобилась мне, и даже тот, кто производит неприятные звуки и отвлекает меня, тем самым осуществляет принуждение по отношению ко мне. Принуждение подразумевает угрозу причинения вреда и намерение добиться этим от меня определенного поведения.

Хотя принуждаемый все же делает выбор, его альтернативы определены принуждающим так, что он выберет то, чего принуждающий хочет. Он не то чтобы совсем не может использовать свои способности, но лишен возможности использовать свои знания в собственных целях. Чтобы эффективно применять свой интеллект и знания для достижения своих целей, человеку нужно предвидеть некоторые условия окружающей его среды и придерживаться собственного плана действий. Большинства человеческих целей можно достичь только в результате цепочки связанных действий, задуманных как согласованное целое и опирающихся на предположение, что факты будут соответствовать ожиданиям. Только потому, что мы умеем, и в той мере, в какой умеем предсказывать события или хотя бы оценивать их вероятность, мы способны достигать чего-либо. И пусть физические обстоятельства часто непредсказуемы, они не могут злонамеренно расстроить наши планы. Но если то, что определяет наши планы, всецело находится под контролем другого, наши действия точно так же окажутся под его контролем.

Таким образом, в принуждении плохо то, что оно не позволяет человеку в полной мере использовать свои умственные способности, а значит, и вносить максимально возможный вклад в процветание общества. Хотя принуждаемый в любой данный момент времени будет делать для себя лучшее из того, что может, единственный общий план, в который составной частью входят его действия, придуман другим.

2. Политические философы обсуждали власть чаще, чем принуждение, потому что политическая власть обычно означает возможность принуждать[218]. Но хотя великие умы от Джона Мильтона и Эдмунда Бёрка до лорда Актона и Якоба Буркхардта, представлявшие власть как начало всякого зла[219], были по-своему правы, ошибочно говорить в этой связи просто о власти. Плоха не власть как таковая – способность достигать желаемого, – но лишь власть применять принуждение, заставлять человека служить чужой воле под угрозой причинения вреда. Нет ничего плохого во власти, принадлежащей директору большого предприятия, к которому люди присоединились добровольно и для собственных целей. Часть преимуществ цивилизованного общества и состоит в том, что благодаря такому добровольному объединению усилий под руководством одного человека людям удается чрезвычайно увеличить свою коллективную силу.

Развращает не власть, понимаемая как расширение наших способностей, а подчинение воли других людей нашей воле, использование других в наших целях против их воли. Действительно, в человеческих отношениях власть и принуждение обитают рядом, и большая власть, которой обладают немногие, может дать им возможность принуждать других, пока она не натолкнется на противодействие еще большей силы; но принуждение не столь необходимое, не столь распространенное следствие власти, как это обычно считается. Ни власть Генри Форда, ни власть Комиссии по атомной энергии, ни власть генерала Армии спасения, ни даже (по крайней мере, до недавнего времени) власть президента ОША не является властью принуждать других людей действовать в своих целях.

Во избежание путаницы следовало бы иногда вместо слова «принуждение» (coercion) использовать термины «сила» (force) и «насилие» (violence), поскольку угроза применения силы или насилия – самая важная форма принуждения. Но это не синонимы принуждения, потому что угроза применения физической силы не единственный вид осуществления принуждения. Аналогичным образом термин «угнетение», или «подавление» (oppression), – являющийся, пожалуй, настоящей противоположностью свободы, как и принуждение, – должен относиться только к состоянию постоянных актов принуждения.

3. Нужно быть внимательным в том, чтобы отличать принуждение от условий, на которых люди готовы оказывать нам те или иные услуги или предоставлять те или иные блага. Только в очень исключительных обстоятельствах единоличный контроль доступа к жизненно важной для нас услуге или ресурсу дает другому возможность осуществлять настоящее принуждение. Жизнь в обществе неизбежно подразумевает, что удовлетворение наших потребностей в большинстве случаев зависит от услуг других людей; в свободном обществе эти взаимные услуги добровольны, и каждый определяет, кому и на каких условиях он хочет оказывать услуги. Польза и возможности, предлагаемые другими, доступны, только если мы принимаем их условия.

Это верно как для социальных, так и для экономических отношений. Если хозяйка приглашает меня на свои вечеринки только при условии, что я буду соответствовать определенным требованиям к одежде и поведению, или если мой сосед разговаривает со мной только при условии моего приличного поведения, в этом нет никакого принуждения. Нельзя назвать «принуждением» и то, что производитель или продавец соглашаются предоставить мне желаемое только по своей цене. Это бесспорно в случае конкурентного рынка, где я могу обратиться к другому поставщику, если условия первого меня не устраивают; но, как правило, это не менее верно и в случае с монополистом. Если, например, я захотел, чтобы мой портрет написал знаменитый художник, а он требует за это очень высокую цену, было бы абсурдным утверждать, что меня принудили. То же верно и в отношении любого другого товара или услуги, без которых я могу обойтись. Пока от чьих-либо услуг не зависит моя жизнь или то, что я ценю больше всего, условия, которые требует человек за предоставление своих услуг, не могут быть названы «принуждением».

Однако монополист мог бы осуществлять настоящее принуждение, если бы он оказался, скажем, владельцем родника в оазисе. Предположим, что там поселились какие-то люди, рассчитывавшие, что вода всегда будет доступна по разумной цене, а потом обнаружили – например, из-за того что пересох второй родник, – что смогут выжить, только приняв все требования владельца единственного источника воды, – вот это несомненный пример принуждения. Можно придумать еще ряд примеров, в которых люди оказываются в полной зависимости от монополиста, способного контролировать жизненно важный ресурс. Но если монополист не имеет возможности полностью перекрыть поставки незаменимого ресурса, он не в состоянии осуществлять принуждение, как бы ни были его требования неприятны тем, кто зависит от его услуг.

216

См.: «Принуждение есть „произвольное“ манипулирование со стороны одного человека доступными другому условиями или альтернативами при выборе – обычно нам следует говорить о „неоправданном“ вмешательстве („unjustified“ interference)» (Knight F.H. Conflict of Values: Freedom and Justice // Goals of Economic Life / Ed. by A. Dudley Ward. New York: Harper and Bros., 1953. P. 208). См. также: Maclver B.M. Society: A Textbook of Sociology. New York: Farrar and Rinehart, 1937. P. 342.

217

См. юридическое правило «etsi coactns tamen voluit» [«будучи принужден, я все же выразил свою волю» (перевод под ред. Л. Кофанова)], пришедшее из «Corpus juris civilis» (Дигесты. IV.4.21). О его значении см.: Lübtow U von. Der Ediktstitel “Quod metns causa gestum erit”. Greisfwald: Bamberg, 1932. P. 61-71.

218

См.: Wieser F. von. Das Gesetz der Macht. Vie

219

Жалобы на власть как на архизло так же стары, как сами размышления о политике. Уже Геродот заставляет Отана сказать в своей речи о демократии: «…Если бы даже самый благородный человек был облечен такой [безответственной] властью, то едва ли остался бы верен своим прежним убеждениям» (Геродот. История в девяти книгах. III.80 [перевод

Г.А. Стратановского]); Джон Мильтон говорит, что «длительное обладание властью может испортить честнейших мужей» (Milton J. The Ready and Easy Way to Establish a Free Commonwealth, and the Excellence thereof, Compared with the Inconveniences and Dangers of Readmitting Kingship in this Nation [1660] // Milton’s Prose / Ed. by M.W. Wallace. London: Oxford University Press, 1925. P. 459); Монтескье утверждает: «Но известно уже по опыту веков, что всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не достигнет положенного ему предела» (Montesquieu. Spirit of the Laws. Bk. 11. Ch. 4. Yol. 1. P. 150 [Монтескье. О духе законов. С. 137]); И. Кант: «Обладание властью неизбежно искажает свободное суждение разума» (Kant I. Zum ewigen Freiden: Ein philosophischer Entwurf [1795] / Ed. by К. Kehrbach. Leipzig: Philipp Reclam jun., 1881. P. 36 [Кант И. К вечному миру // Он же. Собрание сочинений: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 7. С. 37]; Эдмунд Вёрк: «Многие из величайших тиранов в анналах истории начинали свое правление с величайшей справедливости. Но правда в том, что эта неестественная власть портит и сердце и разум» (Burke Е. Thoughts on the Causes of Our Present Discontents // Burke. Works. Yol. 2. P. 307) [В действительности цитата из: Idem. A Vindication of Natural Society; or, A View of the Miseries and Evils Arising to Mankind from Every Species of Artificial Society / 3rd ed. Dublin: Printed by and for Sarah Cotter, 1766. P. 38. – Ред.~\ Джон Адамс: «Властью злоупотребляют всегда, когда она не ограничена и не уравновешена» (Adams J. Works: With a Life of the Author / Ed. by C.F. Adams. Boston: Charles C. Little and James Brown, 1851. Yol. 6. P. 73), а также: «Абсолютная власть равным образом опьяняет деспотов, монархов, аристократов и демократов, якобинцев и sans culottes» (Ibid. P. 477); Джеймс Мэдисон: «Всякая принадлежащая человеку власть тяготеет к злоупотреблению», а также: «Власть, где бы она ни была сосредоточена, более или менее склонна к злоупотреблению» (The Complete Madison: The Complete Madison: His Basic Writings / Ed. by S.K. Padover. New York: Harper, 1953. P. 46); Якоб Буркхардт никогда не уставал повторять, что власть сама по себе зло (Burckhardt J. Force and Freedom: Reflections on History. New York: Pantheon Books, 1943. E.g. P. 115); и, разумеется, нужно вспомнить высказывание лорда Актона: «Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно» (Acton. Historical Essays. P. 504). См. также: «Es liegt in der unumschränkten Gewalt eine so schauerliche Macht der bösen Versuchung, daß nur die alleredelsten Menschen ihr widerstehen kö