Сердце ночи

Они завалились на землю все разом: и дерево, и человек, и Игнат. Только Степан устоял на ногах. Устоял и первым бросился развязывать железные путы. Тянул за цепь и боялся, что неловким движением сдерет с костей остатки еще живой плоти, убьет несчастного теперь уже наверняка.

Но обошлось. Цепь с тихим звоном упала на землю. А дальше что? Что делать с этим?.. Назвать его человеком не поворачивался язык. Сидеть рядом и ждать, пока сам помрет? Потому как помочь ему они ничем не в силах. Если только свернуть шею, чтобы не мучился. Над мыслью этой Степан крепко задумался, будет ли это по-божески, избавить человека от адских мук таким вот способом? Заворчал, заклекотал ворон, встал между Степаном и мертвяком, словно почуял его дурные мысли. А может, и почуял, ведь видно же, что птица эта непростая…

– Что делать будем? – спросил Степан, опасливо косясь на ворона. – Как нам с ним, Игнат?

Игнат ответить не успел, потому что то черное, что бесформенной кучей головешек лежало у их ног, вдруг зашевелилось и поползло. Оно двигалось медленно, по-паучьи, цепляясь за кочки обгоревшими пальцами, противоестественно белыми зубами вгрызаясь в землю, оно ползло к воде, к открывшемуся вдруг болотному оконцу.

Степан хотел помешать, ухватить хоть за что-нибудь, не подпустить к воде, но Игнат крепко сжал его руку, сказал:

– Пусть. Так даже лучше.

Ничего хорошего в этом не было, но хоть не придется брать грех на душу. Степан отступил и так, со стороны, наблюдал, как сползает, медленно погружается в воду то, что когда-то было человеком. Трясина жадно чавкнула в последний раз и сомкнулась. Вот и все, отмучился, бедолага.

Они еще долго молча стояли у самой границы воды, всматривались в подернутые тиной глубины. Не хотелось ни разговаривать, ни даже думать о том, что случилось. Да и само случившееся уже начало казаться им страшным сном. Если бы не пожарище, если бы не одноглазый ворон, который и не думал улетать. Он молча сидел на земле между Степаном и Игнатом и так же пристально всматривался в воду, а потом с громким карканьем взмыл ввысь и исчез.

Только сейчас путники поняли, что простояли вот так у воды до самого вечера, что возвращаться в сумерках уже никак нельзя и придется ночевать на этом гиблом островке суши. Разжигать огонь там, где до этого было погребальное кострище, чувствовать удушающий запах горелой плоти. Как же они так?..

– Уйдем утром, – сказал Игнат и принялся собирать сушняк. – Сейчас уже опасно, а утром как-нибудь.

Костер они разложили в стороне, как можно дальше от пятачка выгоревшей земли, вскипятили воду, заварили кой-какие оставшиеся у Степана травы. Есть не хотелось, впервые за два дня им не хотелось есть, мутить начинало от одной только мысли о еде. И спать тоже не хотелось. Или просто было страшно? Ведь те люди, или нелюди, что сотворили такое, могли находиться где-то рядом. Могли вернуться, чтобы проверить, что сталось с их жертвой. Могли найти себе новые жертвы. Две новые жертвы…

Потому и не спали. Сидели, пялились в огонь, позорно вздрагивали от каждого шороха. Вздрагивать приходилось часто, потому что, в отличие от мертвяка, болото продолжало жить своей жизнью и не собиралось засыпать. Ближе к полуночи они уже свыклись с этими тревожными звуками, даже начали их различать. Протянуть бы до утра, а там уж как-нибудь…

Наверное, Степан все-таки задремал, потому что от громкого всплеска испуганно дернулся, вскочил на ноги, еще до конца не соображая, что происходит. Рядом вскочил Игнат, всмотрелся в темноту. Плеск повторился. Словно бы крупная рыба билась в сетях. Да вот только откуда в гнилом болоте рыба? Степан потянулся за ружьем. Игнат выдернул из костра головешку, взмахнул ею, разгоняя тьму.

Плеск…

Вздох…

И тихие шлепающие звуки… Словно бы босиком да по грязи…

Волосы на загривке встали дыбом, зубы засвербели все разом, а ладони взмокли.

Степан прицелился в оживающую, обрастающую плотью темноту. Кто-то выбирался из болота на сушу. Кто-то достаточно большой, чтобы издавать вот такие звуки. А им некуда бежать, потому что кругом ночь и топь, потому что они сами загнали себя в ловушку.

– Это он, – послышался рядом голос Игната. – Мертвяк…

И Степан поверил. Потому что никто живой не смог бы сначала уйти в болото, а потом вернуться. Вот так вернуться…

Белые кости с ошметками не то плоти, не то болотной грязи. Руки – сучья, ноги – коряги, голова – черная головешка с пиявками вместо волос. Хорошо, что Степан третьи сутки ничего не жрал…

Неуверенный шаг в их сторону. Один, потом другой. Если сделает еще хоть один, если только попробует, Степан выстрелит. Хотя все его охотничьи инстинкты кричат, что ждать нельзя, стрелять нужно прямо сейчас, пока еще есть возможность.

Степан бы и выстрелил, если бы не Игнат. Игнат вцепился в ствол, зашептал:

– Погоди, Степа…

А беда пришла, откуда не ждали, налетела сверху невидимой птичьей стаей, всколыхнула застоявшийся болотный воздух, обдала их с Игнатом сладким кровавым духом.

Птицы, большие и маленькие, болотные и лесные, ринулись к той твари, что выползла на берег, облепили черной копошащейся мантией. И над всей этой вакханалией главенствовал их старый знакомец – одноглазый ворон. Запах крови становился все сильнее, все невыносимее, словно они оказались не посреди болота, а на скотобойне. Откуда запах? Что несут в кровавых клювах все эти птицы?

Степан не видел что, но все равно знал. Плоть, крошечные кусочки человеческой плоти. Откуда-то убыло, где-то прибыло…

Стало вдруг удивительно тихо. Так тихо, что от тишины этой заболела голова. Еще бы ослепнуть, не видеть того, что предстало их глазам.

Уже не мертвяк, но еще и не человек. Вместо болотной тины на костях кровавые куски плоти. Приживают, прирастают, сочатся кровью по швам, поливают черным болотную землю. И глаза, единственное, что осталось от того, прежнего, то вспыхивают зеленым болотным огнем, то наливаются чернотой, такой кромешной, что хочется криком кричать. Или бежать… Или стрелять…

– Не нужно… – Голос зазвучал прямо у Степана в голове. Сиплый, похожий на свист ветра голос. – Вам не нужно меня бояться.

Врет… Ох, врет… Как же не бояться того, кто сначала помер, а потом ожил вот таким… чудищем?

– Все заживет, – свистел ветер в голове. – Пару дней, и буду новее нового. А вам спасибо. Спасли.

А хорошо ли, что спасли? Нужно ли было такого спасать?

Подумал, и тут же испугался, что этот, который уже не мертвяк, но и не человек, услышит мысли.

– Я вас не трону. – Кажись, не услышал. – Не трону и за помощь отблагодарю.

Сказал и шагнул в очерченный светом костра пятачок. Высокий, окровавленный, словно заново народившийся, но все равно безмерно старый. Шагнул, а одноглазый ворон тут же уселся ему на плечо, впился когтями в еще не зажившую плоть, заклекотал приветственно.

– Ты кто? – А Игнат оказался смелее. Или любопытнее? Игнат всегда рвался к новому и неведомому. То золотишко искал, то клады, то вот… нечисть.

– Зовите меня Враном. – Нечисть, которая все больше и больше становилась похожа на человека, протянула окровавленную ладонь, и Игнат ее почти без заминки пожал. Игнат пожал, а вот Степан так и не решился.

На его нерешительность тот, кто назвал себя Враном, коротко усмехнулся.

– Не хочешь? – насмешливо просвистел в голове голос. – Понимаю. Но я тебя все равно одарю. Не привык я оставаться в долгу у людей.

Сказал и руку протянул. Отшатнуться Степан не успел, острые не то ногти, не то когти впились в макушку, кажется, череп пробили насквозь. Сделалось сначала невыносимо больно, а потом невыносимо ярко. Степан заметался, закричал, от яркости попытался отгородиться ладонями, не пустить ее с головы вслед за голосом. Да, наверное, ничего не вышло, разве ж от такого подарка откажешься? Умрешь скорее, чем откажешься… Или не умрешь, а станешь вот таким, как этот… не человек.