Страница 28 из 37
За недели, что мы работали над сном, пациентка впала в регрессивное состояние. Лишь с большими усилиями она могла расстаться со мной после сеанса, курила без меры. На нее нападали приступы голода и ужасное чувство внутренней пустоты. В состоянии, недоступном волевому контролю, она ехала после сеанса анализа в магазин, покупала без меры хлеб, молоко, колбасу, шоколад, пирожные и безудержно съедала все это в автомобиле. В Здесь и Сейчас аналитической ситуации она поняла, что переживала, что недостаточно получает от аналитика, и вспоминала из детства постоянную борьбу с матерью из-за еды: она ела всегда быстро и жадно.
После этого сна с чудовищем в психоанализе наступил перелом. Его привела интерпретация предложенного раннедетского архаически-симбиотического материала. Внешне наступила отчетливая смена аффективного состояния пациентки. Ее ранее преимущественно депрессивное настроение внезапно сменилось на гипоманиакально-эйфорическое. Молчание сменилось фонтанирующим разговором. Она говорила при этом, что хотела бы иметь от аналитика столько же, сколько сама приносила в разговоре. В конце сеанса Кэти говорила: «Что-то произошло, я снова могу чувствовать».
Наряду со сном о чудовище прорабатывался также и симбиоз, т. е. постоянно воспроизводимая ситуация симбиоза с матерью и связанный с ней страх деструкции, проявлявшийся в анализе сопротивлением и тормозивший психоаналитический процесс. Лишь после распознавания и интерпретации этого симбиотического сопротивления аналитический процесс мог продвинуться дальше.
Затем Кэти снилась пожилая женщина, лежащая мертвой. Первая догадка была, что это – аналитик, лежащий, как она на аналитической кушетке. Она нужна аналитику; если она покинет его или анализ, она убьет его. Она вспомнила, что, собственно, всегда имела ощущение, что мать умрет в одиночестве и тоске по ней, если она покинет мать. Но затем она сказала, что, может быть, сама убила женщину и что эта женщина – ее мать. Лишь таким убийством она смогла стать свободной для жизни, свободной для учебы. Она чувствовала, что мать стискивает ее и принуждает к пассивности. Эта мертвая женщина олицетворяет, однако, также и ее отношение к подруге и, одновременно, ее болезнь, сказала пациентка. Высвобожденные анализом сна мысли об «убийстве матери» сделали понятным ее большое чувство вины. Пациентка вспомнила в этой связи, что ее тревожная мать запрещала и подавляла в детстве любые ее попытки любопытного исследования окружающего. Бабушка часто рассказывала, как мать в ужасе вскрикнула, когда она в годовалом возрасте сделала свои первые самостоятельные шаги. Мать испугалась, что Кэти может упасть и повредить себя.
Позднее, как она вспоминала, когда она играла с мальчиками на улице, мать всегда была в большом страхе, что с ней что-то может случиться. Она также не должна была испачкаться; все, что она делала самостоятельно и не для матери, представлялось как дурное. Мать с постоянно угрожающе поднятым указательным пальцем относилась к ранним воспоминаниям детства. Кэти однажды вспомнила, что мать сказала ей, как она сама наслаждалась кормлением ее грудью. Она имела в виду, что мать ее так же использовала, как она мать. Потом ей пришло в голову, что во время еды она всегда боялась получить недостаточно, страх, который определял все ее чувство жизни. Не хватало уверенности, что она позже снова получит поесть. В особенности мучительным был этот страх голода вечером и перед отходом ко сну. Она описывала этот страх голода похожим на страх расставания, который испытывала сегодня, когда должна была расстаться с аналитиком после сеанса, и который ранее испытывала, расставаясь с матерью, когда уходила в школу. И для матери прощание всегда было трудным. Кэти боялась, что не увидит мать больше. Отсутствовало само собой разумеющееся доверие к тому, что после расставания будет встреча.
Постепенный прогресс аналитической работы документируется следующим сном, который Кэти рассказала на одном из последовавших сеансов с безудержным удовольствием: она была голой и валялась с другой женщиной на кушетке. Ей доставляло большую радость хватать полное тело, присасываться и кусать его. Эта возня была безгранична, и она не знала, кто был кто.
Кэти была счастлива чувством освобождения, пережитым во сне. Анализ этого сна выявил исполнение желания приятного и безопасного симбиоза. Симбиотическая ситуация переноса представлялась теперь безопасной. Было чрезвычайно приятно «валяться на кушетке» с аналитиком (матерью, подругой). Выяснилось, что оральная фиксация находится здесь в теснейшей связи с гомосексуальностью, а именно, «стать единым целым с матерью», что, в свою очередь, имело следствием диффузность идентичности.
В ходе анализа конфликта идентичности появился материал, представлявший дальнейший корень ее гомосексуальности: эдипальные конфликты. Этого отрезка анализа я коснусь лишь вскользь, поскольку эта проблематика не относится к теме настоящей работы.
Страх перед аналитиком – хотя она чувствовала сильную привязанность к нему – выступил в центр работы. Она понимала, что ее страх передо мной и анализом был страхом перед ее отцом, который мог сделать с ней что-то «ужасное».
Она вспоминала в этой связи, как сильно боялась, что он может ей причинить зло. Стал отчетливым и ее кастрационный комплекс; она рассказывала, что, когда мужчины смотрели на нее как на девушку, у нее было чувство, что над ней смеются. Она вспоминала, что отец всегда критиковал ее, но никогда не хвалил; она всегда чувствовала себя неполноценной, думала, что сможет превратиться в мальчика и стать полноценной, если будет носить брюки. Однако при этом всегда чувствовала себя виноватой и депримированной.
В последующем ходе анализа она смогла описать своего отца как достойного обожания мужчину, которым она восхищалась и любила его. Она поняла, что всегда находила привлекательными лишь тех мужчин, которых могла идентифицировать со своим отцом. Она чувствовала вину по отношению к матери. Чрезвычайно сильная связь с матерью и позже с гомосексуальной подругой имела, следовательно, не только оральные, но и эдипальные черты. На одном из сеансов Кэти в конце концов сказала: «Я – девушка, и мне нравится быть девушкой».
Психоанализ Кэти мог быть закончен. Она смогла демонстрировать спонтанность, стала более женственной и привлекательной и нашла свою идентичность. Она с успехом завершила образование, опубликовала несколько научных трудов, вышла замуж, рожала детей, которых могла любить, не испытывая необходимости их терроризировать.
Через 8 лет после окончания анализа она переписывалась со мной открытыми и дружескими письмами.
Она с благодарностью думала о терапии, но не могла вспомнить о деталях, например, о сне с чудовищем.
Обсуждение
Состояние и психодинамика описанной пациентки во многом репрезентативны для т. н. пограничного синдрома. Расщепление идентичности Я становится отчетливым в диффузии ее сексуальной идентификации. Она поддерживала параллельно гомо- и гетеросексуальные отношения и колебалась между мужской и женской идентичностью. Поверхностно ориентируясь на ригидную протестантскую мораль, она была зависимой от алкоголя. Ее переедание свидетельствовало об отчетливом нарушении телесного Я.
Ее длительное молчание в анализе показало нарушение развития речи, дефицитарную структуру «разговорного Я», как я хотел бы это обозначить (Ammon, 1972, неопубликованный манускрипт). Это молчание, коммуникативную функцию которого в анализе выявил Khan (1963) и которое Nacht назвал «Unie», было в данном случае не выражением вытеснения, а демонстрировала нарцисстический дефицит, структурное повреждение Я, которое, как показал анамнез и сделал отчетливым анализ, было приобретено уже в превербальном периоде во взаимодействии с матерью. Пациентка переживала это молчание, с одной стороны, с большим страхом, с другой – молчание было выражением ее желания симбиотической защищенности. Пациентка боялась разозлить терапевта изложением своей симптоматики, ее гомосексуальных желаний и ее алкогольных и пищевых эксцессов. Она одновременно боялась потерять его из-за своего молчания.