Страница 2 из 28
И придется туго.
На стипуху точно рассчитывать не стоит, хоть бы вообще не отчислили.
– Марго… – Вадик плелся сзади. – А Марго… ну ты чего такая загруженная, а? Расслабься…
Я закатила глаза. Как вот объяснить человеку, что сложно расслабиться, когда ты спишь по пять часов в сутки. Вечером еще клиенты – ничего сложного, Серафиму когти подрезать, он этого жуть как не любит, вот хозяева и не справляются. В Фимушке пятнадцать кило живого веса, что и для мейн-куна несколько многовато.
Уколы для Плюшки.
Промыть и закапать в глаза Аскольду, который, невзирая на малые размеры, отличался на редкость поганым характером. И проверить старика Фитца…
Потом созвониться с Танькой, договориться о подмене. В клинике вроде тихо, и если так, то получится поработать. Днем в читалку можно, а еще листовки и…
Я задумалась и не заметила, как Вадик отстал. Но в какой-то момент… Танька говорила, что у меня чутье, не знаю, может, и так, ведь что-то да заставило меня обернуться. Вадик стоял у стены.
Прижимаясь к стене.
Лицо его побелело. У губ появился характерный синеватый ободок. Глаза полуприкрыты. Дыхание поверхностное, неровное. Я слышала, как судорожно бьется ослабевшее сердце, готовое вот-вот запнуться, остановиться…
Проклятье!
И ведь меня же обвинят. А я ни в чем не виновата, от отказа не умирают, как и от пинка в колено, но… не с моим везением!
Какая-то часть меня билась в истерике, но тело само шагнуло к Вадику. Руки легли на плечи, толкнули и удержали, не позволив просто свалиться на землю. Я опустила его, вяло удивляясь, откуда вообще силы взялись: Вадик выше меня на голову и весит изрядно. Он качок, и значит, с сердцем должен порядок быть, а оно слабое-слабое.
И уже на земле я положила руки ему на грудь, приказав:
– Работай, чтоб тебя…
Надавила.
Я не знаю, что произошло, быть может, и самым невезучим положена капля удачи, но треклятое сердце трепыхнулось и застучало ровнее… ровно… и вообще нормально. Вадик задышал.
И открыл глаза.
– Марго, ты передумала? Поцелуй меня…
– Да пошел ты… – я икнула.
И кажется, готова была расплакаться, вот только слез не было.
Давно уже не было. А потому я вытерла сухие глаза рукавом и сказала:
– Кардиологу покажись, дубина.
На вторую пару я успела, и треклятая Козлоногова, естественно, не упустила случая спросить, где это нас носило. Ответить бы ей в рифму, да… сессия, будь она неладна.
…А его я узнала сразу. И еще удивилась, что он не изменился совсем. Тринадцать лет прошло, а он не изменился. От мамки моей тень осталась, страшная, выблекшая, с путаными волосами и глазами запавшими, а этот…
По-прежнему в костюме.
Синем.
Галстук с зеленой искрой и булавкой.
Белая рубашка.
Легкий плащ.
Кейс.
Стрижка.
И маникюр, кажется… нет, маникюр, надо полагать, из его новой жизни, в которую он ушел, не оглянувшись на нас с мамой.
– Маргарита? – а тон-то такой…
– Я за нее, – я скрестила руки. Надеюсь, дражайший папочка не думает, что я сейчас кинусь ему на шею, соплями от счастья захлебываясь.
– Ты выросла.
– Да неужели… какая странность.
– Сарказм тебе не к лицу. Идем.
– Куда?
Ответа меня не удостоили. Папочка повернулся спиной и направился к темной машине, припаркованной в месте, для парковки не предназначенном. Я пожала плечами и направилась в противоположную сторону, если поторопиться, то успею на свой двадцать третий.
– Маргарита! – его окрик спугнул воробьев. – Маргарита, немедленно остановись!
Еще чего…
– Маргарита!
Я обернулась и спросила:
– Чего тебе?
Папочка выглядел злым. Нет, не просто злым, он был в ярости. Лицо побелело, а на щеках проступили алые пятна. Этак инсульт хватит, а мне оно надо? Мне одного болезного за день выше крыши.
– Ты как себя ведешь?
– Слушай, – я поправила сползающий рюкзак, в котором, помимо книг, уместилась почти свежая булка и бутылка йогурта. – Если ты пришел нотации читать, то опоздал маленько… лет этак на тринадцать.
Была надежда, что папочка смутится. Или скажет, что сожалеет… или не скажет, но хотя бы вид сделает, однако он лишь бровью дернул.
– Маргарита, ты обязана отправиться со мной.
– Нет. – Булку я съем чуть попозже… Серафимка живет возле парка, вот и… у Аскольда мне предложат чаю, и этого хватит на вечер. – Говорю ж, опоздал. Мне уже пять лет как восемнадцать исполнилось, а потому ничего и никому из вас я не обязана.
Папочка поморщился и щелкнул пальцами.
Все-таки раньше лицо у него было другим… более приветливым, что ли? И когда на маму смотрел, он улыбался… и…
Я открыла глаза.
Пахло кофе.
Корицей. Туалетной водой, но неназойливо. Кожей еще – и… мы ехали. Куда?
– Какого черта? – я открыла глаза.
– Маргарита, ты ведешь себя неподобающим образом.
Вот хрень…
Я потерла глаза. Как он это провернул? Кино какое-то… дрянное кино, где героине пихают в рот хлороформовый платочек. Нет, папаша стоял далековато. Баллончик? Усыпляющий газ? Я бы заметила, и… не вяжутся подобные фокусы с пафосной папашиной фигурой.
Вот сидит.
Смотрит перед собой.
Точеный профиль, жесткий подбородок. Височки пострижены по линеечке… мудак.
– Я понимаю твое удивление, но все же тебе следует лучше контролировать свои эмоции. Полагаю, это сказывается дурная кровь твоей матери.
– Ага, а твоя, значит, хорошая… – Я потерла виски. Голова слегка ныла, но и только. И во рту никакого химического привкуса. А он вообще должен быть? – Машину останови.
Папаша меня проигнорировал.
– Слушай, не знаю, что тебе вдруг от меня понадобилось, но давай ты опять забудешь о моем существовании, а? – Что-то происходящее мне нравилось все меньше. Воображение рисовало картины одну другой бредовей.
От неизвестного дедушки, который не нашел ничего маразматичней, как завещать мне неправедно нажитые миллионы в обход папаши с новой его семьей, до тихой клиники, где меня разберут на органы.
– Это было бы правильно, – папаша поморщился. – Но к огромному нашему сожалению…
Нашему? Это он о себе во множественном числе говорит?
– …инициированный необученный маг представляет потенциальную опасность для общества.
– Что?
– Твой дар проснулся, – отец поморщился, будто само это признание далось ему с немалым трудом. – Что накладывает на род определенные обязательства.
Бредит?
Шизофрения, она такая… не разбирает богатых и бедных, справедливая, стало быть…
– Я полагал, что гены твоей матери…
Магия существует.
Для избранных. Это в принципе не удивляло. Я уже успела понять, что в мире этом все люди делятся на избранных и прочих, к числу которых я себя и причисляла до недавнего времени.
Ан нет, оказывается, я маг.
Из древнего и славного рода, честь которого отныне я обязана холить, лелеять и всячески об оной заботиться, ибо само мое существование ставит наличие этой самой чести под вопрос. Нет, в формулировках папенька был обтекаем, но я давно уже научилась слышать не только слова.
Мне не будут рады.
Мягко говоря.
Но и бросить меня папенька не может, и отнюдь не потому, что совесть не позволяет. Совесть как раз молчит. Она у него воспитанная, зараза. А вот какой-то там Совет при королевском Анклаве сильно не одобрит, если вдруг где-то там объявится живой маг, не способный контролировать силу. Оно и правильно, этой самой силой, которую я в себе не ощущала совершенно, многое можно натворить. А главное, что поскольку количество одаренных не так и велико, то вычислить мою принадлежность к папенькиному семейству будет просто.
Вычислить и спросить, как так получилось?..
– Ты должна помнить, что…
Я прикрыла глаза, мысленно закрываясь от папенькиного бубнежа. И как мне быть? Требовать, чтобы меня вернули?
Требовать могу, но что-то мне подсказывало, что требования эти услышаны не будут.