Спрятанные реки

– Тебе нужно в больницу, – сказала Белла. – Это безумие – идти в паломничество в таком состоянии.

Нога выглядела скверно, зато болела меньше – лекарства притупляли боль. Она только ныла всё время, и мне было жаль её, как бывает жаль какое-то неговорящее существо – младенца или кошку.

В городе, когда я, тренируясь, ходила пешком на работу, процесс осложняли светофоры. Только наберёшь хорошую скорость, как тут же упрёшься в дорогу, по которой несутся автомобили. Ждёшь зелёного сигнала, ждёшь, а он никак не загорается, и в голову тут же проникают мысли, от которых так чудесно избавляешься на ходу.

Мне нравится ходить – я бы всю жизнь куда-нибудь шла, можно даже без цели.

Мне нравится ходить, но вчера, на пути из Ронсеваля в Зубири (или Субири, не знаю, как правильно), каждый километр тянулся как десять. Когда впереди показались крыши Зубири, я подумала, что никогда в жизни не видела ничего прекраснее. Здесь есть река и старый мост. В речной воде у моста паломники испокон веков охлаждали горящие ноги. Мы с Беллой сделали то же самое.

Альберго здесь скромнее, чем в Ронсевале. Этот – настоящая общага. Мне дали одноразовую, совершенно больничную простыню на резинке – и я вновь подумала про операцию, которая ждёт меня на родине.

И ещё меня ждёт тётя Юля, смирившаяся с гибелью всей нашей планеты.

Неужели этот астероид действительно уничтожит Землю? И не будет больше ни Москвы, ни Екатеринбурга, ни этого моста, ни реки, ни маминой могилы?

Утром Белла разбудила меня на рассвете – извинилась шёпотом и сказала, что дальше мне придётся идти одной. И святой Яков, и начальница в Ньоне ждут, что она должна пройти весь маршрут до 13 мая.

Я и не думала, что можно за каких-то два дня так привязаться к человеку.

Мне уже её не хватает.

Я начинаю привыкать. Вхожу в ритм. Втягиваюсь. Рюкзак я, как выяснилось опытным путём, собрала неправильно – старалась брать только нужные вещи, но всё равно прихватила много лишнего и теперь избавляюсь от балласта. Вчера в Памплоне выбросила тушь для ресниц, сегодня, на подходе к Пуэнте-ла-Рейна, хотела даже оставить куртку, но не решилась – во-первых, жалко, во-вторых, по прогнозу всю следующую неделю будут идти дожди.

На пути время от времени встречается чужой балласт – сношенные ботинки попадаются чуть ли не на каждом километре: стоят на камнях вблизи дорожных указателей, висят на деревьях, как в сказке про обувное дерево.

Я иду одна. Если вставать рано, то можно застать камино почти пустым – первые два часа на дороге мало пилигримов. Тех, кто уходит слишком рано, в альбергах ненавидят, ведь они мешают всем спать. Внутренние часы, победствовав первые дни, настроились на уральское время, и у меня как минимум три часа преимущества. Иду медленно, прохожу не более двадцати километров в день – иногда даже менее.

Белла, наверное, далеко. И Джо. И кореец в левых тапках. Мне их уже не догнать.

Мама когда-то, смеясь, рассказывала мне, как она впервые почувствовала себя старой: иду, говорит, по улице, а меня все обгоняют – все-все!

А ведь она была такой быстрой в движениях: в детстве мне было не угнаться за ней, не приноровиться к её шагу… Мы всюду ходили пешком – экономили деньги. Даже три копейки на трамвайный билет считались бессмысленной тратой. Зачем ездить, если у тебя есть ноги?

Кстати, о ногах. В дополнение к перелому и разрыву связки на правой у меня теперь есть мозоли на левой, что придаёт походке некоторую симметричность. Опухоль на лодыжке не спадает, но и не увеличивается.

Самые счастливые часы – утром. Идёшь по холодку, в свежем рассветном тумане и думаешь, что же можно написать в графе «Цель вашего путешествия»?

У тёти Юли открылся дар звонить в самое неподходящее время. Точнее, он был у неё и раньше, но сейчас раскрылся во всём своём буйном цветении. В альбергах не так много розеток, и часто пилигримы заряжают свои телефоны в одном месте, по очереди втыкая в единственный тройник дорогие смартфоны и простенькие «раскладушки». Никто не опасается, что телефон украдут, всюду царят взаимное доверие и легкомысленная неосмотрительность. Сегодня я нашла свободную розетку и побежала (похромала) занимать очередь в душ, привычно завидуя мужчинам (они моются быстро, и после них почти никогда не остаётся столько волос, как после женщин). И вот, когда передо мной стояла всего одна немытая девушка, альберго вздрогнул от пронзительного звонка мобильника, который я забыла перевести в бесшумный режим.

– Тётя Юля, можно я вам перезвоню?

– Как ты будешь перезванивать, если у тебя входящие бесплатно, а исходящие совсем даже нет? – удивилась тётя Юля и, кажется, скрипнула креслом, усаживаясь поудобнее. Она тоже втянулась – привыкла к моим ежедневным рассказам про камино, как к новым сериям любимой телеэпопеи. Вместе со мной скучает о Белле, которую ни разу не видела, волнуется о том, будут ли в новом альберго свободные места, и, не дыша, слушает о том, как прекрасна Памплона и какой чудесный мост для пилигримов был построен на деньги королевы в городе Пуэнте-ла-Рейна, где я сейчас и нахожусь.

К сожалению, писать каждый день у меня не получается – в Памплоне я всё время потратила на то, чтобы запастись мозольными пластырями в аптеке и прицениться к новой паре ботинок (всё-таки не купила). Набрела на магазин для пилигримов, где продают всё что угодно, кроме выносливости и смирения.

– А палку-то она тебе хоть оставила? – волнуется тётя Юля. За окнами квартиры в Строгине идёт первый в этом году весенний дождь.

Палку Белла забрала с собой. Но я и без палки уже вполне уверенно двигаюсь, к тому же новых горных перевалов в ближайшие дни не предвидится.

Очередь в душ пришлось занимать заново.

Или идти, или писать об этом. Дни склеиваются в один большой день, как иностранные языки – в пластилиновый ком, прилипший к памяти. Перечитала предыдущую запись – там нет ни слова про гору Альто дель Пердон, а ведь именно на неё я смотрела три года назад, когда замышляла паломничество. Разглядывала изображение на мониторе – пилигримов прошлого, которых скульптор изобразил в несколько плоском, но всё равно выразительном облике. Кто-то идёт пешком, кто-то едет верхом на ослике. Все как один «с молитовкой», по выражению Беллы. Я тоже молюсь – как умею; иногда это помогает, а иногда злит, потому что я вовсе не уверена, что молюсь правильно и знаю, чего просить.

Ветер на этой горе воет, как пёс в пустом доме.

Я мечтала увидеть Альто дель Пердон и её застывших в вечном движении пилигримов – была счастлива, потому что вскарабкалась на эту гору и смогла погладить каждого из них рукой, не лапкой курсора, а рассказать об этом – забыла.

Когда я иду, то чаще всего молчу – думаю обо всём и ни о чём сразу. Это очень серьёзный материал для размышлений. Если дорога пустая, пою. Обычно – песенки из фильмов, которые любила смотреть в детстве.

Мне нравился фильм «Про Красную Шапочку». Кто-то сказал маме, что я похожа на Яну Поплавскую, игравшую там главную роль, после чего фильм стал мне нравиться ещё сильнее.

Я не разделяла Яну и Красную Шапочку, мне казалось, что это одна и та же девочка – самостоятельная, решительная, красивая. И эта песенка – «Если долго, долго, долго, если долго по тропинке… если долго по дорожке… топать, ехать и бежать!» – звучала у меня в голове долго, долго, долго после того, как по телевизору показывали фильм. Я уже тогда, наверное, задумывалась о том, как далеко можно зайти, если долго топать по дорожке…

Я иду по дороге, которая тянется мимо бескрайних полей, – на горизонте устало машут лопастями громадные ветряки, не способные обмануть даже Дон Кихота. Ноги горят, пульсируют, стонут, на мизинце левой ступни – мозоль размером с сам палец: вечером я проткну её иголкой, как советовал опытный путешественник из видеоблога. Ортез разбух от пота. Апрель выдался жаркий, хуже, чем летом, говорят испанцы. Ребристые раковины попадаются на каждом шагу – нарисованные от руки, напечатанные на рекламных плакатах, выбитые в камне. И жёлтые стрелы, указывающие путь, – они снова повсюду: на столбиках под грудой камней, на стволах деревьев, на стенах домов, на асфальте, если вдруг попадётся асфальт. Дорога сужается и расширяется, превращается в шоссе и становится узкой тропинкой. Я иду по дороге, мечтая о том, чтобы отлепить намертво приваренные к ногам ботинки – и вытянуться на синей койке очередного альберго. Во сне я продолжаю идти – и опережаю саму себя. Во сне я догоняю Беллу и Джо, а иногда встречаю на пути маму: когда я вижу её со спины, то понимаю, что это мама, но как только мне – с огромными усилиями! – удаётся нагнать её, мама оборачивается, превращаясь в чужого человека.