Как править миром

Там, на тротуаре у «Ритца», я смотрел на Херби снизу вверх, потому что он начинал на Флит-стрит и поэтому был почти трезв и умудрялся не только стоять на ногах, но и вполне убедительно ими передвигать.

– Наша задача: трансформировать время в историю, – возвестил он.

Понятия не имею, почему он так сказал.

Уже брезжил рассвет, и Херби выглядел героически и весомо, когда произнес эту фразу. Хотя в тот момент меня больше всего занимали отменные качества мостовой рядом с «Ритцем» – она была на удивление уютной и мягкой, – я ответил, памятуя о задуманной мною документалке о Жиле де Рэ:

– Нет, наша задача: вытащить из истории время.

После чего выполз на дорогу, чтобы поймать такси и поехать домой.

Эти мгновения у «Ритца» я вспоминал на похоронах Херби. Похороны предназначены для того, чтобы нами манипулировать. Гимны, музыка, проникновенные слова. Профессионалы, знающие свое дело, изливают на нас печаль вкупе со скорбными размышлениями о бренности бытия – на случай, если кому-то из нас недостаточно плохо и так.

Когда звучали надгробные речи, когда в динамиках гремел Бах, мне хотелось заплакать, но я держался. Я сломался, когда включили запись, как девятилетний сын Херби играет на флейте «Зеленые рукава». Он очень старался, но все равно играл плохо, и я сломался. Потому что девятилетний парнишка остался без отца. Вселенская несправедливость вонзилась мне в сердце, как нож, вместе с мыслью, что все человеческие старания ничего не изменят.

Естественно, эгоистичная жалость к себе тоже имела место. Я горевал о Херби, который лишился жизни, но ведь и я лишился Херби. Друга. Наставника. Поводыря.

– Не горюй слишком сильно, когда что-то теряешь, – частенько говаривал Херби. – Ведь что это значит? Это значит, оно у тебя было. Пусть недолго, но было.

В тот день его дельный совет не помог.

Когда я помогал разбираться в делах Херби, достаточно часто виделся с его сыном. Я навел порядок в крошечной квартирке Херби, освободил ее от вещей, которых там было всего ничего. К тому же в день похорон квартиру ограбили. Воры забрали сейф, лишний раз подтвердив (если кому-то нужны подтверждения) древнюю мудрость, что ничто в этом мире не гарантирует безопасности. Вряд ли в украденном сейфе были какие-то ценности, но мне, если честно, хотелось бы заглянуть за кулисы; в каком-то смысле, заглянуть Херби в голову. Херби, взгляд изнутри. И в сейфе могли быть какие-то симпатичные фамильные вещицы, на память сыну. Стильные запонки, например, или старинная перьевая ручка.

Да, я делал все, что положено. Пару раз водил сына Херби в кафе-мороженое и на футбол. И что с того?

Я думаю о Херби и иногда прихожу к мысли, что мне всегда везло больше, чем я заслуживал. Однажды в меня стреляли, я ломал себе пальцы, у меня был серьезный ожог гениталий, обширное пищевое отравление, малярия, амебная дизентерия. Но я живой и вполне дееспособный. У меня нет денег. Зато есть семья. Может, уже не следует просить о большем? Но это было бы слишком просто. А все простое кажется подозрительным.

Праздничный корпоратив

Ноябрь

Мне здесь не нравится.

И дело даже не в том, что мне совершенно не интересна эта корпоративная вечеринка, просто она проходит все в той же комнате, и люди все те же, и я стою в том же самом углу, седьмой год подряд. Жопа как она есть. Не просто жопа, а наихудший вид жопы: все то же, все те же.

Даже арахис и чипсы в тех же самых вазочках вполне могут быть те же самые. Не распускай сопли, сказал бы Семтекс. Если что-то тебе не нравится, предприми что-нибудь по этому поводу. Или заткнись. Восхищаюсь таким подходом. Аплодирую стоя. Я пытался что-нибудь сделать. Ежедневно. Из года в год. Я приложил массу усилий, и все впустую. Воз не только и ныне там, он уже врос колесами в землю.

Единственное, что можно сделать, когда волей-неволей приходится находиться в одном помещении с людьми, которые тебе неприятны: самоустраниться от умных бесед. Я молча стою рядом с чипсами и арахисом, тихо угощаюсь и размышляю о том, что когда-то на праздничных корпоративах были суши и прочие деликатесы, а теперь только арахис и чипсы, и плевать, если кто-то заметит, что я жру и молчу.

– С Рождеством, – говорит Джо’н, входя в комнату.

Произносится Джон, пишется Джо’н. Он добавил апостроф не просто так. На то есть причины. Причины важные, высокоинтеллектуальные, политические, экологические и духовные. Джо’н подробно расписывает у себя в блоге, почему он модифицировал свое имя. Ссылается на многочисленных рэперов, панк-музыкантов и андеграундных граффитчиков. Культурная вселенная Джо’на вмещает в себя примерно десять часов музыки и дюжину фильмов (которые явно не выдают в нем синефила с хорошим вкусом). Да, и еще парочку книжек для украшения журнального столика – книжек с картинками на весь разворот и почти без текста. Если Джо’н что-то читает, то исключительно татуировки на спинах юных прелестниц, когда пялит их раком.

Если его имя напишут неправильно, Джо’н будет рвать и метать, как будто он не единственный на всей планете Джон с апострофом. Я никогда не читал его блог и не буду читать, потому что боюсь, что сорвусь, не смогу обуздать ярость и все-таки его убью.

Джо’на встречает хор приветственных возгласов, в диапазоне от притворно сердечных до расчетливо прохладных, если кому-то не хочется подхалимничать слишком явно. Тем более в присутствии других подхалимов.

Если Дозволитель, отец наш Небесный, явится мне и скажет: «Бакстер, я много лет обходился с тобой по-свински, так что с меня причитается. Выбирай, что тебе больше хочется: гору чистого золота или лицензию на отстрел Джо’на на условиях полной и безоговорочной безнаказанности», – я знаю, что выберу. У меня есть семья. Но все равно задумаюсь лишь на минуту.

– Встретим Рождество в приятной компании, – продолжает Джо’н. Сейчас только ноябрь, но в декабре директора телеканалов в принципе не способны хоть что-то делать, даже устраивать вечеринки. – Вы мои любимые режиссеры.

Если он пытается завоевать наше расположение, то это заведомо дохлый номер. Как бы он ни старался, ничто не изменит того факта, что гости искренне желают ему сдохнуть. Циклон Энни и Эдисон прибили бы его в одну секунду, хотя Энни наверняка не преминула бы сначала помучить. Даже Джек-Список, так упоенно довольный собой, что он жертвует деньги приютам для бездомных животных и переводит старушек через дорогу, запросто облил бы Джо’на бензином и поднес огонек. Если бы знал, что ему ничего за это не будет.

– У меня хорошие новости, – объявляет Джо’н. Все присутствующие внутренне напрягаются. Новости Джо’на бывают двух видов: либо плохие, либо не новости. – У меня есть деньги. Большие деньги.

Это что, шутка? Откровенная ложь? Может быть, самообман? Даже если в его словах есть доля правды, то какие безумные испытания уготовил нам Джо’н прежде, чем нас допустят до… денег? Не слишком ли я разволновался? Я все боюсь, что не смогу скрыть отчаяние. Когда ты сломлен и загнан в угол, это не так страшно, пока о твоем состоянии не знают другие.

– Соответствующее уведомление будет разослано всем в надлежащее время, но я хочу, чтобы вы знали. Нам привалили большие деньги.

Деньги. Мы уже думали, что никогда больше их не увидим.

– Можешь прямо сейчас выписать мне чек, – говорит Эдисон.

Он вполне ожидаемо выступил первым. Вот и славно; пока Эдисон болтает, у меня будет время составить план. Может быть, даже сплести интригу. Но одно ясно наверняка: прямо сейчас Джо’н не будет раздавать слонов. Кроме того, что он в принципе не способен принимать самостоятельные решения, он просто из вредности будет мурыжить нас несколько месяцев, чтобы мы всласть настрадались.

Проблема в том, что пирога не хватает на всех. Потому что нас слишком много. Потому что технический прогресс подложил нам свинью. Потому что история нас бортанула. Потому что университеты выпускают новоиспеченных специалистов, которые вообще ни хрена не знают, но умеют включать камеру. Потому что теперь всякий двенадцатилетний оболтус с камерой в телефоне может сделать все то же, что делаем мы. Потому что в Сети все бесплатно.