Как править миром

– Спасибо, Майк.

Я старательно изображаю радушие на дружеских переговорах. Майк-Живодер как бы вскользь упоминает, что его кузен владеет лучшим в городе рестораном, специализирующимся на блюдах из морепродуктов. Я раздумываю, не сказать ли, что мой кузен – тоже большой человек в ресторанном бизнесе, причем тоже связанном с морепродуктами, но вроде бы все уже решено, и мне больше не нужно идти на сближение.

Он добавляет:

– Через месяц я буду в Лондоне. Я люблю дорогие рестораны.

Я даю ему свою визитку. Я давно понял, что если дать человеку визитку, он почти гарантированно исчезнет из твоей жизни уже навсегда, особенно если тебе очень нужно, чтобы он не исчезал. Но если Майк хочет, я отведу его в ресторан. Потому что я сделаю все, чтобы угодить этому человеку. Это разумная тактика. Вопрос выживания.

Мы пожимаем друг другу руки. Рука у Майка тяжелая, крупная. Рука человека, привычного к физическому труду. Копать неглубокие могилы, к примеру. Или глубокие. Моя рука – поникший одуванчик, прихлопнутый автомобильной дверцей.

И еще я почему-то уверен, что дело не только в Семтексе. Тут явно замешан каламбак. Он же райское дерево. Он же агару. Алойное дерево, если вам больше нравится.

При других обстоятельствах я бы не стал привлекать Семтекса к этой работе. Потому что себе дороже. И по сути бессмысленно. Не просто бессмысленно, а крайне неосмотрительно, как сказал бы Херби.

Нынче нам, продюсерам и режиссерам, приходится чуть ли не самолично брать камеру в руки, но мне как-то спокойнее, когда есть крепкий тыл. Особенно на вражеской территории. Как-то спокойнее, когда есть оператор, способный справиться с любой неожиданной ситуацией. Я это понял в тот вечер в Ричмонде, когда совершенно случайно увидел, как один из ведущих министров правительства домогается известного артиста эстрады прямо на автостоянке. Это было давно, за много лет до того, как у всех появились смартфоны с камерой. Со мной был вполне грамотный оператор, но пока он расчехлял камеру и возился с настройками, все интересное уже закончилось. В таких ситуациях нужен кто-то вроде Семтекса, который врубает камеру в мгновение ока и умеет снимать даже с завязанными глазами.

Однажды так и было. Мы с Семтексом снимали парад французского Иностранного легиона (единственного подразделения французской армии, которое действительно принимает участие в боевых действиях, потому что там служат сплошные немцы).

– Ты, наверное, хочешь меня оскорбить, – заявил мне Семтекс. – Зачем я здесь? Зачем так со мной поступать? Толпа пиздюков, марширующих строем? Тут оператор не нужен, тут нужен штатив. Ты надо мной издеваешься, да? Я могу это снять даже с завязанными глазами.

Он так и сделал. Это была не лучшая его работа, но все равно лучше многих.

Похоже, лимит моего везения был исчерпан, когда Джо’н поручил мне снимать эту клятую документалку о каламбаке. Везение не бесконечно, и только дурак этого не понимает. Никто не получит всего. Никто и никогда. Может, кому-то достанется чуть больше, чем остальным. Но всего не получит никто. Проблема в том, что заранее не угадаешь, сколько везения еще осталось.

И есть еще репутация. Меня почему-то всегда посылают в горячие точки, в глухие дыры, где мрак, и ад, и опасно для жизни. Организованная преступность в неорганизованных государствах. Какой-нибудь город, где малолетние бандиты бродят по улицам, размахивая автоматами. Мятежи, революции, беспорядки. Все, как мы любим.

В свою первую заграничную командировку я отправился в качестве помощника оператора: январские события в Вильнюсе в 1991 году, когда Литва отделилась от СССР. Мне было велено исчезнуть с отснятым материалом, чтобы его не забрали суровые вооруженные дядьки. Я засел в баре Союза писателей, где изрядно укушался.

Ненавижу историю. Если только она не творится прямо у нас на глазах, но тогда это еще не совсем история. Я ненавижу историю, но роскошная брюнетка, возможно, вторая самая красивая женщина из встреченных мною в жизни, пригласила меня к себе обсудить историю Прибалтики. Мы все знаем, что это значит.

Или, может быть, она и вправду хотела поговорить со мной о нарушении границ и конвенций. Всякое в жизни бывает. Случались и более странные вещи. Однако мой мочевой пузырь чуть ли не лопался от добротного литовского пива. Так что сначала я пулей метнулся в сортир. Поскользнулся на темной лестнице и сломал руку. Пока я корчился от боли, кто-то сказал:

– Тебе еще повезло. Эти ступеньки убили больше народу, чем советские оккупанты.

Оператора, при котором я состоял помощником, застрелили на следующий день, когда я летел домой.

Так что получается в общей сложности? Мне везет? Не везет? Я задал этот вопрос дяде Джо, и он рассмеялся, как смеялся над всеми моими царапинами и шишками, потому что считал (и вполне обоснованно), что раз ты живой, так и нечего жаловаться.

Всем знакомым я говорил чистую правду: сломал руку, когда упал с лестницы. И только потом до меня дошло, что никто мне не верит.

– Да, мы слышали. – Именно так они и отвечали.

НДС есть всегда. Даже если он не обозначен на чеке. Налоги надо платить, и ты платишь. Платишь всегда. Я снимал Афганистан. И только чудом вернулся живым (что хоть кто-то вернулся оттуда живым, это уже настоящее чудо). Я был ранен, причем тяжело. Не пулей, не шрапнелью. Нет, тупой американский баран-журналист пролил горячий – кипящий! – кофе прямо на мое фамильное достояние. Честное слово, я предпочел бы малокалиберную пулю в ногу. Потом можно было бы хвалиться по пьяни и демонстрировать шрам.

– Кто-то должен отснять каламбак, – сказал мне Джо’н по телефону. – Я хотел подрядить Эдисона, но он арестован. Джек тоже занят. Милли посеяла паспорт. Найти кого-то приличного в наше время практически нереально. Где таланты? Где одаренные режиссеры? Я не могу отправлять туда абы кого. У тебя есть кто-нибудь на примете, кто мог бы взяться за этот проект?

Давным-давно, в незапамятные времена, я бы, наверное, обиделся на такие слова, но с годами внутри все немеет. Отмирает чувствительность. А то я бы, конечно, обиделся, когда он позвонил, чтобы спросить у меня совета, а не предложить мне работу.

Давным-давно, в незапамятные времена, я бы обиделся, когда он рассмеялся на мое заявление, что я сам могу взяться за этот проект, но волей-неволей приходится развивать в себе невосприимчивость к смеху начальства. Это был ровно четвертый раз, когда я предложил свою кандидатуру и он согласился. Мой дар убеждения здесь ни при чем; просто была половина первого. Джо’н собирался обедать.

– Да, чуть не забыл. Бери, кого хочешь, но только не Семтекса, – добавил Джо’н. – Наши юристы категорически против.

– Я о нем даже не думал.

О каламбаке я слышал впервые. Но выбил себе работу: снять о нем документалку. Каламбак. Он же райское дерево, он же агару, он же алойное дерево, чья пропитанная смолой древесина ценится в определенных кругах дороже золота или чистейшего кокаина. В Азии ее применяют в качестве благовония и лекарственного сырья и употребляют в курительных смесях. Особой ценностью обладают участки ствола, пораженные грибком. Деревья заражают специально, чтобы они производили больше смолы. Добывать каламбак трудно, стоит он дорого, и торговцы им готовы на все: ложь, обман, воровство, даже убийство – лишь бы ни с кем не делиться.

Мы с Семтексом только-только вернулись из одного мутного пригорода Бангкока, где отсняли интервью с осведомителем, чьи доносы изрядно попортили нервы многим высокопоставленным тайским чиновникам и военным. Долгие месяцы подготовки, тщательные изыскания, деньги на организацию. Я не люблю интервью, в которых лица интервьюируемых размыты или затемнены, а голоса изменены маскиратором. С таким прикрытием можно сказать что угодно. Посади перед камерой соседа или даже родную мать, и пусть они представляются хоть Усамой бен Ладеном.

К подобным сюжетам я отношусь крайне скептически, потому что отлично знаю, какие обманщики и прохиндеи работают на телевидении. Я сам с ними работал. Нашему стукачу я поверил, потому что он был весь зеленый от страха и очень четко осознавал, что его могут крепко прижать за яйца. И зачем тогда было болтать языком перед камерой? Вот что меня поражает. Практически каждый готов вывернуться наизнанку, лишь бы попасть в телевизор, даже если его лицо будет размыто. Даже если потом его могут убить. Всем отчаянно хочется, чтобы их заметили.